Глава 6. Невротическая потребность в любви

Несомненно, в нашей культуре четыре описанных способа защиты от беспокойства играют роль в жизни многих людей. Есть люди, стремящиеся прежде всего к любви и одобрению других людей и готовые на все для удовлетворения этих стремлений; люди, поведение которых проникнуто тенденцией угождать другим, уступать им, не делая никаких попыток самоутверждения; люди, у которых доминирует стремление к успеху, власти или богатству; и люди, проявляющие тенденцию к изоляции и стремящиеся к независимости от окружающих. Возникает, однако, вопрос, справедливо ли мое утверждение, что эти стремления представляют собой защиту от некоторого основного беспокойства? Не следует ли думать, что они входят в нормальный диапазон человеческих возможностей и выражают их в зависимости от побуждений данного индивида? Ошибка этой аргументации заключается в ее альтернативной форме. В действительности обе точки зрения не противоречат друг другу и не исключают одна другую. Стремление к любви, тенденция угождать людям, стремление к влиянию или успеху и тенденция к изоляции встречаются во всевозможных сочетаниях, никоим образом не свидетельствуя о неврозе.

Более того, в некоторых культурах та или иная из этих тенденций может быть преобладающей установкой, и этот факт также поддерживает предположение, что они могут быть нормальными человеческими возможностями. Как показала Маргарет Мид, в культуре племени арапеш преобладает установка любви, материнской заботы и угождения желаниям других; по свидетельству Рут Бенедикт, у племени квакиутль признанным способом поведения является стремление к престижу, проявляемое в довольно грубой Форме; в буддийской религии доминирующая тенденция состоит в отречении от мира.

Моя концепция не отрицает нормального характера этих стремлений; но утверждается, что все они могут служить средством защиты от некоторого беспокойства и, более того, что, принимая эту защитную функцию, они меняют свои свойства, превращаются в нечто совершенно иное. Это различие лучше всего пояснить аналогией. Может случиться, что человек взбирается на дерево, чтобы испытать свою силу и ловкость, или посмотреть вид с вершины; но он может делать это и по той причине, что его преследует дикий зверь. В обоих случаях он взбирается на дерево, но мотивы этого поведения различны. В первом случае он это делает для удовольствия, а во втором – гонимый страхом, в поиске безопасности. В первом случае он может выбрать дерево, наиболее подходящее для его цели, во втором – у него нет выбора, и он должен воспользоваться любым деревом, какое найдется поблизости; это может быть даже не дерево, а столб или дом, лишь бы достигалась та же защитная цель.

Различие в движущих силах приводит также к различиям в ощущениях и поведении. Если человек побуждается к действию прямым желанием удовлетворения, все равно, какого рода, его установка будет спонтанной и разборчивой. Если же его гонит беспокойство, его чувства и поступки будут компульсивны и неразборчивы. Конечно, бывают промежуточные случаи. Такие инстинктивные побуждения, как голод и секс, в значительной мере определяются физиологической напряженностью, происходящей от лишения; при этом может накопиться такая физическая напряженность, что человек ищет удовлетворения с той же компульсивностью и неразборчивостью, какие характерны для стремлений, связанных с беспокойством.

Далее, есть различие в характере достигаемого удовлетворения в общих выражениях можно определить его как различие между наслаждением и успокоением * Г.С.Салливан [Н.S.Sallivan] в статье «О следствиях психиатрического изучения межличностных отношений для общественных наук» [«A Note on the Impliations of Psychiatry, the Study of Interpersonal Relations, for Investigation in Social Sciences»] (American Journal of Sociology, vol.43 (1937) [Американский журнал социологии. т.43 (1937)] говорит, что стремления к удовлетворению и к безопасности составляют главный принцип, управляющий жизнью. . Но это различие не столь резко, как может показаться на первый взгляд. Удовлетворение инстинктивных стремлений, подобных голоду или сексу, является наслаждением; но если накопилась физическая напряженность, то полученное удовлетворение весьма похоже на то, которое достигается облегчением беспокойства. В обоих случаях разряжается невыносимая напряженность. Наслаждение и успокоение могут иметь одинаковую интенсивность. Половое удовлетворение, хотя и отличное по природе, может быть столь же интенсивно, как ощущение человека, внезапно освободившегося от сильного беспокойства; и, вообще говоря, стремления к успокоению не только могут быть так же сильны, как инстинктивные стремления, но могут приводить к столь же сильному удовлетворению.

Стремления к успокоению, рассмотренные в предыдущей главе, находят также иные, вторичные источники удовлетворения. Например, если человека любят или ценят, если он добивается успеха или влияния, это и само по себя может доставить ему значительное удовлетворение, независимо от ощущения большей безопасности. Более того, как мы сейчас увидим, различные подходы к успокоению доставляют возможность разрядить скопившуюся враждебность, что иным образом облегчает напряженность.

Мы уже знаем, что беспокойство может быть движущей силой, стоящей за некоторыми стремлениями; выше были рассмотрены важнейшие стремления, порождаемые таким образом. Теперь я займусь более подробно двумя из этих стремлений, играющими в действительности наибольшую роль в неврозах: жаждой любви и жаждой власти.

Жажда любви столь часто встречается в неврозах и столь легко распознается подготовленным наблюдателем, что ее можно считать одним из вернейших признаков существования беспокойства и приблизительной мерой его интенсивности. В самом деле, если человек ощущает себя изначально беспомощным по отношению к неизменно угрожающему и враждебному миру, то его поиски любви могут показаться самым логичным и прямым способом достигнуть какого-нибудь расположения, помощи и понимания .

Если бы психическое состояние невротика было таким, как он сам это представляет, ему легко было бы обрести любовь. Если попытаться выразить словами то, что он часто лишь смутно ощущает, то его ощущения можно передать таким образом: он хочет совсем немногого чтобы люди были добры к нему, давали бы ему советы, понимали бы, что он бедное, безобидное, одинокое существо, стремящееся всем нравиться, никого не трогать. И это все, что он видит и чувствует. Он не понимает, насколько его обидчивость, его скрытая враждебность, его требовательность портят его отношения с людьми; он не в состоянии судить, какое впечатление он производит на других, и как другие на него реагируют. Вследствие этого, для него непостижимо, почему его дружеские связи, его браки, его любовные дела и профессиональные отношения так часто его не удовлетворяют. Он склонен обвинять в этом других, полагая, что они невнимательны, нелояльны, грубы; или же он приходит к выводу, что сам он, по какой-то непонятной причине, лишен способности нравиться. И он продолжает гоняться за призраком любви.

Если читатель вспомнит, каким образом подавленная враждебность порождает беспокойство, и как беспокойство, в свою очередь, порождает враждебность, иными словами, как беспокойство и враждебность внутренне связаны между собой, он сумеет распознать самообман в мышлении невротика и поймет причины его неудач. Не зная этого, невротик всегда впадает в противоречие: сам он не способен любить, ив то же время крайне нуждается в любви других. Мы сталкиваемся здесь с одним из вопросов, по видимости столь простых, а в действительности столь трудных, – что такое любовь, или, точнее, как. мы понимаем это слово в нашей культуре? Иногда можно услышать нехитрое определение: говорят, что любовь – это способность проявлять и воспринимать привязанность. Хотя в этой Формулировке и заключается некоторая доля правды, она слишком обща, чтобы принести какую-нибудь пользу в интересующих нас вопросах. Большинство из нас проявляет время от времени какую-нибудь привязанность, но эта способность может сочетаться с полной неспособностью к любви. Здесь важна установка, из которой происходит привязанность: выражает ли она лежащую в основе позитивную установку в отношении к людям, или же, например, рождается из страха потерять другого человека, или из желания навязать ему свою волю? Иначе говоря, критерием не может быть никакое явное поведение.

Хотя очень трудно сказать, что такое любовь, можно вполне определенно сказать, что не является любовью, какие элементы чужды любви. Человек может быть искренне привязан к другому человеку, хотя бы он время от времени на него сердился, отказывал ему в чем-то, или хотел, чтобы тот оставил его в покое. Но такие зависящие от случая реакции ярости или отчуждения принципиально отличаются от установки невротика, всегда настороженно относящегося к людям, принимающего любой интерес к третьему лицу за пренебрежение к. нему, считающего каждое требование к нему навязчивостью и любую критику унижением. Это не любовь. Далее, вполне совместима с любовью конструктивная критика некоторых качеств или установок индивида, чтобы по возможности помочь ему их исправить; но не является любовью часто предъявляемое невротиком требование совершенства, влекущее за собой враждебную позицию: «горе тебе, если ты не совершенен!»

Мы считаем также несовместимым с нашим представлением о любви, когда кто-нибудь использует другого человека лишь в качестве орудия для некоторой цели, то есть исключительно или главным образом потому, что тот удовлетворяет определенные потребности. Так обстоит дело в ситуации, когда другое лицо нужно лишь для полового удовлетворения или, в случае брака, только для престижа. Но нередко дело усложняется, особенно если потребность имеет психическую природу. Человек может обманывать себя, полагая, будто любит другого, тогда как в действительности ему нужно от этого другого лишь слепое восхищение. Но если в таком случае другой человек начинает критически относиться к нему, и тем самым выходит из своей роли восхищения, за что он и был любим, то он может внезапно отвергнуть этого человека, или даже настроиться против него.

Однако, при обсуждении противоречий между любовью и тем, что не является любовью, нам следует соблюдать осторожность, чтобы не удариться в другую крайность. Хотя любовь несовместима с использованием любимого человека для какого-нибудь удовлетворения, это не значит, что любовь должна быть полностью и исключительно альтруистической и жертвенной. И, с другой стороны, чувство, не требующее ничего для себя, по одной этой причине еще не заслуживает имени любви. Люди, высказывающие иное мнение, не придерживаются его всерьез, а просто выдают свое нежелание любить. Конечна, мы хотим чего-то от человека, к которому мы привязаны, – мы хотим от него удовлетворения наших желаний, лояльности, помощи; если надо, мы можем ожидать от него и жертвы. И если человек способен выражать такие желания, даже бороться за них, это, как правило, признак психического здоровья. Различие между любовью и невротической потребностью в любви состоит в том, что в любви чувство привязанности первично, между тем как у невротика первична потребность в успокоении, а иллюзия любви лишь вторична. Конечно, встречаются и всевозможные промежуточные случаи.

Если человек нуждается в любви другого для облегчения беспокойства, такое положение вещей обычно не доходит до его сознания, так как он вообще не знает, что полон беспокойства и потому отчаянно хватается за любые привязанности, чтобы успокоиться. Единственное, что он понимает, это что здесь есть некто, кто ему нравится, внушает ему доверие, или любовь, может быть всего лишь реакцией благодарности за хорошее отношение к нему, или реакцией надежды и привязанности, вызванной каким-нибудь лицом или ситуацией. Лицо, явно или неявно вызвавшее у него такие надежды, автоматически наделяется особым значением, и чувство к такому лицу превращается в иллюзию любви. Такие ожидания могут быть вызваны одним только Фактором, что к нему хорошо отнеслась какая-нибудь важная и влиятельная личность, а может быть и просто человек, как ему кажется, крепче него стоящий на своих ногах. Они могут быть вызваны эротическими сексуальными заигрываниями, хотя бы не имеющими никакого отношения к любви. Они могут питаться какими-нибудь существующими связями, неявно обещающими ему помощь или эмоциональную поддержку; такую роль могут играть семья, друзья или врач. Часто подобные отношения прикрываются маской любви, то есть субъективным убеждением в ней, тогда как в действительности человек попросту цепляется за других, чтобы удовлетворить собственные потребности. Что здесь нет подлинной привязанности, видно из того, как быстро проявляется обратное чувство, если его желания не удовлетворяются. В таких случаях отсутствует один из важных факторов, связанных с нашим представлением о любви, – надежность и постоянство.

Во всем сказанном уже содержится окончательная характеристика неспособности к любви, но я хочу еще раз подчеркнуть: это пренебрежение личностью другого человека, ее особенностями, ограничениями, потребностями, желаниями, ее развитием. Это пренебрежение отчасти является результатом беспокойства, заставляющего невротика цепляться за другого человека. Когда утопающий цепляется за пловца, он не задумывается, хочет ли и способен ли этот человек его нести. Пренебрежение является также, в некоторой степени, выражением основной враждебности к людям, самым обычным содержанием которой являются презрение и зависть. Враждебность может маскироваться отчаянными усилиями: невротик проявляет внимание к людям, даже приносит жертвы, но все это не мешает ему выдавать себя определенными реакциями. Жена может быть, например, субъективно убеждена, что глубоко предана своему мужу, и при этом обижаться, жаловаться или впадать в депрессию, когда посвящает свое время работе, делам или друзьям. Сверхзаботливая мать может быть убеждена, что делает все возможное для счастья своего ребенка, и при этом полностью пренебрегать потребностью ребенка независимо развиваться.

Невротик, для которого стремление к привязанности является защитным средством, вряд ли отдает себе когда-нибудь отчет в том, что он не способен к любви. В большинстве случаев такие люди принимают свою потребность в других за расположение к любви – направленной на отдельную личность, или на человечество в целом. У них есть настоятельная причина поддерживать эту иллюзию. Если невротик от нее откажется, то он увидит себя в противоречивом положении человека с основной враждебностью к людям, стремящегося при этом к. их привязанности. Нельзя презирать другого человека, не доверять ему, стремиться подорвать его счастье и независимость, и в то же время жаждать его привязанности, помощи и поддержки. Чтобы не видеть противоречия между этими по существу несовместимыми целями, надо препятствовать любому проникновению в сознание собственной враждебной установки. Иными словами, иллюзия любви, возникающая вследствие смешения потребности с подлинной привязанностью, выполняет здесь вполне определенную функцию – дает возможность добиваться привязанности других.

В своих попытках удовлетворить жажду привязанности невротик сталкивается также и с другой трудностью. Хотя он и может на какое-то время добиться требуемой любви, он в действительности не способен ее принять. Можно было бы ожидать, что он столь же радостно встретит предлагаемую ему любовь, как жаждущий тянется к воде. Это и в самом деле происходит, но лишь ненадолго. Каждый врач знает, как действует забота и внимание. Все физические и психические симптомы могут внезапно исчезнуть, хотя бы к пациенту не применялось никакое лечение – только вследствие содержания в больнице и тщательного обследования. Ситуационный невроз, даже очень тяжелый, может совершенно пройти, если человек почувствует себя любимым. Знаменитый пример этого – Элизабет Баррет Браунинг * Ангийская поэтесса (18-6-1861). Имеется в виду ее тайный брак с поэтом Робертом Браунингом в 1846 году. – Прим. перев. . Даже при неврозе характера такая ситуация – любовь, внимание или медицинская помощь – может быть достаточна, чтобы смягчить беспокойство, и тем самым улучшить состояние человека.

Любой вид привязанности может дать невротику поверхностное успокоение, или даже ощущение счастья, но в глубине психики остается неуверенность, или возникает недоверие и страх. Он всему этому не верит, потому что твердо убежден в том, что никто его не может любить. Такое ощущение невозможности быть любимым часто проявляется в виде сознательного убеждения, не поддающегося никакому опыту, свидетельствующему против него. Оно может считаться чем-то само собой разумеющимся, в такой степени, что человек, никогда сознательно не рассматривает этот вопрос; но если даже это убеждение никогда не принимает отчетливой формы, оно остается столь же несокрушимым, как если бы он всегда его сознавал. Оно может также маскироваться установкой «мне все равно», обычно происходящей от гордости, что может затруднить его раскрытие. Убеждение в нелюбимости тесно связано с неспособностью любить; в действительности это сознательное отражение такой неспособности. Человек, способный любить других, не сомневается, что другие могут любить его.

Если беспокойство достаточно глубоко, то любая предполагаемая привязанность встречается с недоверием, и сразу же возникает подозрение, что у предлагающего есть какие-то скрытые мотивы. Например, в психоанализе такой пациент подозревает, что врач хочет помочь ему из честолюбия, или делает одобрительные и ободряющие замечания только в терапевтических целях. Одна из моих пациенток сочла прямо унизительным мое предложение принять ее в течение уикенда, в период, когда у нее было эмоциональное возбуждение. Демонстративно проявленная привязанность может быть принята за насмешку. Если привлекательная девушка открыто проявляет такое отношение к мужчине невротику, он может подумать, что она его дразнит, или даже намеренно провоцирует, потому что в его воображении не вмещается представление, что он может ей в самом деле нравиться.

Привязанность, предлагаемая такому человеку, может не только встретить недоверие, но и вызвать серьезное беспокойство. Дело происходит таким образом, как будто поддаться любви – все равно что пойматься в паутину, а поверить в любовь – все равно что потерять бдительность среди каннибалов. Когда невротик подходит к пониманию того, что ему предлагается подлинная привязанность, он может прийти от этого в ужас.

Наконец, свидетельства любви могут вызвать страх зависимости. Как вскоре увидим, для человека, не способного жить без любви других, эмоциональная зависимость представляет настоящую опасность, и все хотя бы отдаленно напоминающее ее может вызвать у него отчаянное сопротивление. Такой человек должен любой ценой уклоняться от какой-либо позитивной эмоциональной реакции с его стороны, поскольку такая реакция сразу же возбудила бы у него страх зависимости. Чтобы избежать этого, он должен закрывать глаза на все доказательства, что люди могут быть добры и благожелательны, отвергать все проявления их привязанности, и внутренне убеждать себя, что люди недобры, равнодушны и даже злонамеренны. Его положение можно сравнить с положением человека, умирающего с голоду, но боящегося прикоснуться к еде из страха, что в ней может быть отрава.

Коротко говоря, когда человек, гонимый основным беспокойством, для защиты тянется к любви, то его шансы получить столь желанную любовь крайне неблагоприятны. Самая ситуация, создающая эту потребность, препятствует ее удовлетворению.

Страница 7 из 16 Все страницы