Глава 3. Беспокойство

Прежде чем перейти к более подробному обсуждению современных неврозов, мне надо вернуться к одному из вопросов, намеренно отложенных в первой главе, и объяснить, что я называю беспокойством. Это важно, потому что беспокойство, как я уже сказала, является динамическим центром невроза и нам придется, следовательно, все время иметь с ним дело.

До сих пор я применяла этот термин как синоним «страха», указав на связывающее их родство. В самом деле, то и другое – эмоциональные реакции на опасность, сопровождающиеся сходными физическими ощущениями, такими, как дрожь, учащенное дыхание, усиленное сердцебиение, которое может быть столь резким, что внезапный страх может вызвать смерть. Но между этими явлениями есть разница.

Если мать боится, что ее ребенок умрет, лишь потому, что у него выскочил прыщ или с ним случилась небольшая простуда, мы называем это беспокойством; если же она боится, когда ребенок серьезно болен, такую реакцию мы называем страхом. Если человек боится высоты, или боится обсуждать хорошо известную ему тему, мы называем его реакцию беспокойством; если же он боится, потеряв дорогу высоко в горах во время бури, мы говорим, что это страх. В таких случаях видно простое и отчетливое различие: страх – это реакция, соразмерная наличной опасности, тогда как беспокойство – реакция, не соразмерная опасности, или даже реакция на воображаемую опасность * Аналогичное различие делает Фрейд в своих Новых вводных лекциях [New Introductory Lectures], в главе «Беспокойство и жизнь инстинктов», где он отличает «объективное» и «невротическое» беспокойство, описывая первое из них как «оправданную реакцию на опасность». .

В таком определении есть, впрочем, недостаток, состоящий в том, что решение о соразмерности реакции зависит от среднего уровня знаний, имеющегося в данной культуре. Но если даже, с точки зрения такого знания, некоторая установка объявляется неосновательной, невротик без труда найдет для своего поведения рациональное основание. В самом деле, если вы скажете пациенту, что его страх подвергнуться нападению какого-нибудь безумца – всего лишь невротическое беспокойство, он может втянуть вас в бесконечный спор. Он станет утверждать, что его страх имеет реальное основание, и будет ссылаться на разные происшествия в этом роде. Точно так же упрям будет человек из примитивного племени, если сказать ему, что его реакция страха не соответствует подлинной опасности. Например, если его племя налагает табу на некоторое животное, он будет смертельно испуган, случайно поев запрещенное мясо. В качестве внешнего наблюдателя вы назовете эту реакцию несоразмерной, даже полностью лишенной оснований, Но если вы знаете верования этого племени, запрещающие употребление этого мяса, то вы поймете, что для этого человека ситуация представляет реальную опасность, потому что может причинить ущерб охотничьим и рыболовным угодьям или вызвать какую-нибудь болезнь.

Есть, впрочем, различие между беспокойством первобытных людей и беспокойством, которое считается невротическим в нашей культуре. Предмет невротического беспокойства, в отличие от беспокойства первобытного человека, не соответствует общепринятому мнению. Но если понять смысл беспокойства, то в обоих случаях у нас исчезает впечатление, что перед нами несоразмерная реакция. Есть, например, люди, одержимые беспокойством по поводу смерти; но, с другой стороны, из-за испытываемых ими страданий у них есть тайное желание умереть. Таким образом, их разнообразные страхи, касающиеся смерти, сочетаются с их тайным стремлением к смерти, что и создает сильное предчувствие неизбежной опасности. И если вы знаете все эти факторы, то вам придется назвать такое беспокойство по поводу смерти адекватной реакцией. Другой, более простой пример представляет страх высоты – у края пропасти, или у открытого окна на высоком этаже, или на высоком мосту. Опять-таки, постороннему наблюдателю такая реакция страха кажется несоразмерной. Но в этой ситуации у человека может возникнуть или проявиться конфликт между желанием жить и соблазном, по той или иной причине, прыгнуть с высоты. Может оказаться, что именно этот конфликт вызывает у него беспокойство.

Все эти соображения побуждают нас несколько изменить наше определение. Мы скажем, что и страх, и беспокойство – соразмерные реакции на опасность, но в случае страха опасность очевидна и объективна, тогда как в случае беспокойства она скрыта и субъективна. Это значит, что интенсивность беспокойства пропорциональна значению данной ситуации для оказавшегося в ней человека; причины же, по которым он так обеспокоен, ему по существу не известны.

Поняв, в чем состоит различие между страхом и беспокойством, мы приходим к практическому выводу, что так называемый метод убеждения – когда пытаются убедить невротика, что его беспокойство лишено оснований – не ведет к цели. Его беспокойство относится не к реально существующей ситуации, а к его собственному представлению об этой ситуации. Следовательно, терапевтическая задача неизбежно состоит в раскрытии значения этой ситуации для данного человека.

Уяснив себе, что мы будем называть беспокойством, мы хотим теперь понять его роль. Средний человек нашей культуры вряд ли сознает, какое важное значение имеет беспокойство в его жизни. Обычно он помнит лишь, что у него было некоторое беспокойство в детстве, что иногда у него бывали беспокойные сны, и что в необычных ситуациях, например, перед важным разговором с влиятельным лицом или перед экзаменом, у него были неприятные предчувствия.

Сведения, которые мы получаем на этот счет у невротиков, весьма разнородны. Некоторые невротики вполне сознают, что их преследует беспокойство. Проявления его варьируют в широчайших пределах: оно может принимать форму рассеянного беспокойства, или приступов беспокойства; может быть связано с определенными ситуациями или видами деятельности, например, с высотой, с выходом на улицу или с публичными выступлениями; может иметь определенное содержание, например, предчувствие сумасшествия, заболевания раком, или опасение проглотить булавку. Другие невротики отдают себе отчет в том, что у них бывает время от времени беспокойство, зная или не зная вызывающие его условия, но не придают ему никакого значения. Наконец, есть такие невротики, которые сознают лишь, что у них бывают депрессии, ощущения несостоятельности, расстройства половой жизни и тому подобное, но не имеют понятия о том, что у них есть или было когда-нибудь беспокойство. Но более внимательное исследование обычно показывает, что это их первоначальное утверждение неверно. При анализе таких личностей неизменно обнаруживается, что в скрытом виде у них столько же беспокойства, как и в первой группе, если не больше. Анализ заставляет этих невротиков осознать бывшие у них беспокойства, вспомнить беспокойные сновидения и ситуации, когда у них были предчувствия. Но обычно они признают не больше беспокойства, чем в нормальных случаях. Это наводит на мысль, что у человека может быть беспокойство без его ведома.

При таком способе рассмотрения вся важность этой проблемы не видна. Она является частью другой, более широкой проблемы. У нас бывают столь мимолетные чувства симпатии, раздражения, подозрения, что они едва достигают нашего сознания, и столь преходящие, что мы их забываем. Такие чувства могут быть и в самом деле несущественными и преходящими; но за ними может стоять также большая динамическая сила. Степень осознания какого-нибудь чувства ничего не говорит о его силе или значении * Это лишь парафраза одного из аспектов основного открытия Фрейда – важности подсознательных факторов. .  В применении к беспокойству это значит, что мы не только можем испытывать беспокойство, не зная об этом; более того, беспокойство может быть, без нашего ведома, определяющим фактором нашей жизни.

В самом деле, мы готовы, по-видимому, на любые издержки и усилия, чтобы избежать беспокойства, избавиться от этого ощущения. Для этого есть много причин; самая обычная из них в том, что сильное беспокойство – одно из самых мучительных переживаний, бывающих у человека. Пациенты, пережившие сильный приступ беспокойства, говорят, что предпочли бы лучше умереть, чем испытать это снова. Кроме того, некоторые элементы, входящие в аффект беспокойства, могут быть для индивида особенно невыносимы. Один из них – это чувство беспомощности. Человек может быть активен и смел перед лицом большой опасности. Но в состоянии беспокойства он чувствует себя беспомощным, и в самом деле – он беспомощен. Беспомощное состояние особенно невыносимо для тех людей, для кого преобладающим идеалом является сила, власть, господство над любой возможной ситуацией. Под впечатлением видимой неадекватности своей реакции они негодуют на нее, как если бы она свидетельствовала о слабости или трусости.

Другой элемент беспокойства – его кажущаяся иррациональность. Для некоторых людей невыносимо попасть под власть каких-нибудь иррациональных факторов. Особенно тяжело переносят это люди, втайне опасающиеся поддаться действию иррациональных сил, действующих внутри них, и выработавшие автоматический навык сохранить строгий интеллектуальный контроль. Такие люди на сознательном уровне не выносят никаких иррациональных элементов. Кроме индивидуальной мотивации, только что описанная реакция содержит и культурный фактор, поскольку наша культура придает особое значение рациональному мышлению и рассматривает иррациональность, или все за нее принимаемое, как нечто заслуживающее презрения.

В некоторой степени с этим связан еще один элемент беспокойства: иррациональный характер беспокойства сам по себе уже является косвенным предостережением, что в нашем устройстве что-то разладилось, и тем самым ставит перед нами проблему пересмотреть некоторые вещи внутри нас. Это не значит, что мы сознательно воспринимаем ее как проблему; но неявно она присутствует, признаем мы это или нет. Никто из нас не любит таких проблем; можно сказать, что мы вряд ли сопротивляемся чему-нибудь сильнее, чем осознанию необходимости изменить что-то в собственных установках. Чем безнадежнее человек запутывается в своем механизме страха и защиты, тем сильнее он цепляется за иллюзию, будто он всегда прав и во всем благополучен, инстинктивно отвергая любой, хотя бы косвенный намек, что в нем самом нечто не в порядке и должно быть изменено.

Нашей культуре известны четыре главных способа избежать беспокойства: его можно рационализировать; отрицать; наркотизировать; наконец, можно избегать всех мыслей, чувств, побуждений и ситуаций, вызывающих его.

Первый метод – рационализация – лучше всего позволяет человеку объяснить уклонение от ответственности. Он состоит в том, что беспокойство превращается в рациональный страх. Если не принять во внимание психическое значение такого сдвига, то можно подумать, что он мало что меняет. В самом деле, чрезмерно попечительная мать одинаково заботится о своих детях, независимо от того, признает ли она свое беспокойство, или истолковывает его как оправданный страх. Вы можете сколько угодно раз повторять с такой матерью один и тот же эксперимент: говорить, ей, что ее реакция – не рациональный страх, а беспокойство, так что эта реакция не соразмерна имеющейся опасности, а содержит в себе личные Факторы. Она отвергнет все такие инсинуации и будет со всей энергией доказывать, что вы во всем неправы. Разве не правда, что Мери подхватила эту заразу в детском саду? Разве не правда, что Джонни сломал себе ногу, взбираясь на дерево? Разве вы не слышали, как один мужчина недавно подманивал детей, предлагая им пирожные? Как же вы не видите, что все ее поведение полностью продиктовано любовью и чувством долга? * Ср. Sandor Rado, An Over-Solicitous Mother [Шандор Радо, Чрезмерно попечительная мать.]

Каждый раз, когда мы сталкиваемся с такой энергичной защитой иррациональных установок, мы можем быть уверены, что защищаемая установка имеет для данного индивида важные функции. Описанная выше мать, которой угрожает опасность стать беспомощной жертвой своих эмоций, чувствует, что она может что-то активно делать в данной ситуации. Не признавая своих слабостей, она может гордиться своим образцовым поведением. Не признавая, что ее установка проникнута иррациональными элементами, она воспринимает себя как вполне рациональную, правильную личность. Не видя и не признавая, что ей надо нечто изменить в самой себе, она может все время сваливать ответственность на внешний мир, избегая тем самым понимания собственных мотивов. Разумеется, за все эти временные преимущества ей приходится расплачиваться тем, что она никогда не избавится от своих тревог. Но особенно приходится расплачиваться детям. Всего этого она не понимает, а в конечном счете и не хочет понять, потому что в глубине души она цепляется за иллюзию, будто может ничего не менять в самой себе, но иметь при этом все преимущества, какие дала бы ей такая перемена.

Этот же принцип справедлив во всех случаях, когда беспокойство считается рациональным страхом, каково бы ни было его содержание: это может быть страх родить ребенка, заболеть, ошибиться в диете, попасть в катастрофу или разориться.

Второй способ избежать беспокойства состоит в том, что отрицается его существование. В таких случаях в отношении беспокойства вообще ничего не делается, за исключением его отрицания, то есть оно исключается из сознания. Все, что здесь проявляется – это физические симптомы, сопутствующие страху или беспокойству: дрожь, потливость, учащенное сердцебиение, ощущение удушья, частые позывы к. мочеиспусканию, понос, рвота и, в психической области, непоседливость, торопливость или скованность, напоминающая паралич. У нас могут быть все эти чувства и физические ощущения, когда мы испытываем страх и это сознаем; но они могут быть и единственным наблюдаемым выражением существующего, но подавленного беспокойства. В таком случае все, что индивид знает о своем состоянии, сводится к внешним фактам: к тому, что в некоторых условиях ему приходится часто мочиться, что его тошнит в поездах, что время от времени он потеет во время сна, и все это без какой-либо физической причины.

Возможно также сознательное отрицание беспокойства, то есть сознательная попытка его преодолеть. Это напоминает происходящее на нормальном уровне, когда человек пытается избавиться от страха, беспечно пренебрегая им. Самый известный пример на нормальном уровне – это солдат, побуждаемый стремлением преодолеть страх и совершающий вследствие этого подвиги.

Невротик тоже может принять сознательное решение преодолеть свое беспокойство. Например, девушка, до самой половой зрелости мучимая беспокойством, особенно в отношении грабителей, сознательно решила пренебрегать своим беспокойством, стала спать одна на чердаке, ходить в одиночку по пустому дому. Первое же сновидение, рассказанное ею при анализе, обнаружило несколько вариаций этой установки. Там были и в самом деле страшные ситуации, но она каждый раз храбро себя вела. В одном случае она услышала ночью, как кто-то ходит в саду, вышла на балкон и крикнула: «Кто там ?» Ей удалось избавиться от боязни грабителей, но поскольку не произошло никаких изменений в Факторах, вызывавших ее беспокойство, другие следствия сохранившегося беспокойства у нее остались. Она все еще оставалась замкнутой и робкой, чувствовала себя никому не нужной и не могла приняться за какой-либо конструктивный труд.

Очень часто у невротиков не бывает сознательных решений. Нередко процесс протекает автоматически. Отличие от нормального случая состоит при этом не в степени сознательности решения, а в достигнутом результате. Все, чего может добиться невротик, «собрав все свои силы», это избавиться от какого-нибудь специального проявления беспокойства, как этого добилась девушка, переставшая бояться грабителей. Я не хочу этим сказать, что недооцениваю такой результат. Он может иметь и практическую, и психическую ценность, повышая самоуважение. Но поскольку такие результаты обычно переоцениваются, надо отметить их отрицательную сторону * Фрейд всегда подчеркивал это обстоятельство, настаивая на том, что исчезновение симптомов не является достаточным признаком исцеления. . Динамика личности по существу остается неизменной; более того, когда невротик не находит больше видимых проявлений своего расстройства, он теряет тем самым жизненно важный стимул с ним бороться.

Во многих неврозах важную роль играет насильственный прорыв беспокойства, и этот процесс иногда смешивается с чем-то другим. Например, агрессивность, проявляемая многими невротиками в определенных ситуациях, часто принимается за прямое выражение подлинной враждебности; между тем, такое поведение может оказаться отчаянным прорывом свойственной невротику робости, под давлением ощущения, будто на него нападают. Хотя здесь присутствует обычно и подлинная враждебность, невротик может разыгрывать гораздо большую агрессивность, чем в действительности испытывает, поскольку беспокойство провоцирует его преодолеть робость.

Третий способ освободиться от беспокойства заключается в том, что его наркотизируют. Это иногда делается сознательно и в буквальном смысле этого слова, употреблением алкоголя или наркотиков. Но есть много способов это делать, при которых связь с беспокойством не очевидна. Один из них состоит в том, что человек погружается в общественную деятельность, гонимый страхом одиночества; ситуация не меняется от того, признается ли этот страх как таковой, или проявляется лишь в виде неопределенной тревоги. Другой способ наркотизировать беспокойство – утопить его в работе; такая процедура узнается по компульсивному характеру работы, а также по чувству тревоги, возникающему в воскресные и праздничные дни. Той же цели может служить неумеренная потребность во сне, хотя такой сон приносит обычно плохой отдых. Наконец, половая деятельность может играть роль предохранительного клапана, выпускающего беспокойство. Давно известно, что беспокойство может провоцировать компульсивную мастурбацию, но то же справедливо в отношении всевозможных половых отношений. Люди, для которых половая деятельность служит преимущественно средством облегчения беспокойства, становятся чрезвычайно суетливыми и раздражительными, если в течении хотя бы короткого времени лишаются возможности получить половое удовлетворение.

Четвертый способ избежать беспокойства наиболее рационален: он состоит в том, что избегают всех ситуаций, мыслей и чувств, могущих вызвать беспокойство. Это может быть сознательным процессом; например, если человек боится нырять или ходить в горы, он избегает этих занятий. Точнее говоря, человек может сознавать существование беспокойства и сознавать, что избегает его. Но может быть и так, что человек лишь неясно сознает или вовсе не сознает существования беспокойства. Например, он может оттягивать разные дела, без его ведома связанные с беспокойством, такие, как принятие решений, визит к врачу или писание письма. Или он может «делать вид», то есть субъективно верить, что некоторые предстоящие ему виды деятельности не имеют значения, например, участие в дискуссии, распределение работы среди служащих, или разрыв с каким-нибудь другим человеком. Или он может «делать вид», что не любит некоторые вещи, и на этом основании от них отказываться. Например, девушка, боящаяся посещать приемы из страха, что там на нее не будут обращать внимания, может вообще не ходить на них, заставив себя думать, что она не любит общественных собраний.

Если сделать еще один шаг, мы приходим к той стадии процесса, когда избежание действует автоматически; это явление торможения. Торможение заключается в неспособности делать, чувствовать или думать определенные вещи, и функция его – избежать беспокойства, которое могло бы возникнуть, если бы человек попытался сделать, почувствовать или подумать об этом. В сознании при этом нет беспокойства, но нет и способности преодолеть торможение сознательным усилием. В наиболее ярком виде торможение проявляется при истерических функциональных расстройствах: истерической слепоте, немоте или параличе конечности. В половой сфере торможения вызывают фригидность и импотенцию, хотя структура таких сексуальных торможений может быть очень сложной. В психической деятельности хорошо известны такие следствия торможения, как неспособность к концентрации, к формированию или выражению мнений, к общению с людьми.

Может быть, стоило бы затратить несколько страниц на простое перечисление разных видов торможений, чтобы дать полное представление о разнообразии их Форм и частоте их проявления. Но я думаю, что могу предоставить такую работу читателю, который сам припомнит свои наблюдения на этот счет, потому что в наши дни торможения можно считать хорошо известным и легко распознаваемым явлением, во всяком случае, в их достаточно развитом виде. И все же, мне кажется полезным вкратце рассмотреть предварительные условия, необходимые для того, чтобы осознать существование торможений. Иначе мы можем недооценить их частоту, поскольку не сознаем, как много у нас торможений.

Прежде всего, чтобы осознать нашу неспособность что-то сделать, мы должны сознавать, что у нас есть желание сделать это. Например, мы должны сознавать, что у нас есть честолюбие, прежде чем сможем понять, что несем в себе торможение на этот счет. Можно спросить, всегда ли мы знаем, по крайней мере, чего мы хотим. Далеко не всегда. Посмотрим, например, на человека, слушающего чтение газеты и имеющего критические мнения по поводу услышанного. Небольшое торможение может состоять в робости, препятствующей ему выразить свою критику; более сильное торможение помешает ему привести в порядок свои мысли, так что они сложатся у него лишь после окончания дискуссии, или на следующее утро. Но торможение может зайти так далеко, что вообще не позволит ему прийти к этим мыслям, даже если в действительности он настроен критически; в таком случае он может слепо согласиться с услышанным, и даже восхищаться этим, никак, не отдавая себе отчета в своих торможениях. Иначе говоря, если торможение заходит так далеко, что контролирует желания или побуждения, то его существование попросту не сознается.

Второй фактор, мешающий осознать торможение, состоит в том, что оно играет очень важную роль в жизни индивида, а потому он предпочитает рассматривать его как неизбежный факт. Если, например, любой вид работы, связанный с соревнованием, вызывает у человека некоторую форму беспокойства, что приводит к сильной усталости после каждой попытки работать, то этот человек может утверждать, что у него нет сил ни для какой работы вообще, и это убеждение защищает его; если же он признал бы в себе наличие торможения, то ему пришлось бы снова приняться за работу, подвергаясь тем самым невыносимому беспокойству.

Третья возможность не сознавать свои торможения снова возвращает нас к культурным факторам. Может оказаться невозможным осознать личные торможения, если они совпадают с принятыми в культуре торможениями, или с существующими идеологиями. Пациент, у которого были серьезные торможения, препятствовавшие сближению с женщинами, не сознавал этих торможений, потому что рассматривал свое поведение в свете принятого представления об уважении к женщинам. Торможение, мешающее задавать вопросы, легко обосновывается догмой, почитающей скромность как особенную добродетель; торможение критического мышления, относящегося к общепринятым догмам в политике, религии или какой угодно специальной области деятельности, может оставаться совершенно незамеченным, так что мы не сознаем, какое беспокойство вызывает у нас перспектива наказания, критики или изоляции. Но для того, чтобы правильно судить о такой ситуации, требуется, конечно, весьма детальное знакомство с личными данными. Отсутствие критического мышления не обязательно означает существование торможений; оно может объясняться общей инертностью ума, глупостью или убеждениями, действительно совпадающими с господствующей догмой.

Каждый из трех описанных факторов может оказаться помехой для распознания имеющихся торможений, так что даже опытные психоаналитики испытывают трудности при их обнаружении. Но если бы мы даже умели их всегда распознать, мы пришли бы все же к слишком низкой оценке частоты торможений. Ведь надо также принять во внимание всевозможные реакции, которые не являются вполне развитыми торможениями, но находятся на пути к ним. Имея такие установки, мы еще в состоянии делать некоторые вещи, но связанное с этим беспокойство оказывает определенное влияние на самую деятельность.

Прежде всего, когда мы принимаемся за деятельность, вызывающую у нас беспокойство, мы испытываем ощущение напряженности, усталости или изнеможения. Например, одна из моих пациенток, лечившаяся от страха ходить по улицам, но все еще весьма обеспокоенная по этому поводу, чувствовала себя совершенно изнеможенной после воскресных прогулок. Ясно было, что это изнеможение не связано было с физической слабостью, поскольку у себя дома она могла выполнить тяжелую хозяйственную работу без всякой усталости. Оно связано было с беспокойством, возникавшим при выходе на улицу; это беспокойство уже настолько уменьшилось, что она могла совершать прогулки, но было все еще достаточно сильно, чтобы ее утомлять. Многие трудности, приписываемые обычно переутомлению от работы, вызываются в действительности не самой работой, а беспокойством по поводу нее, или по поводу отношений с коллегами.

Во-вторых, когда беспокойство связано с некоторым видом деятельности, оно наносит ущерб этой функции. Если, например, человек испытывает беспокойство, отдавая приказы, то он будет делать это в извиняющейся, неэффективной форме. Беспокойство при езде верхом приводит к неспособности управлять лошадью. При этом степень осознания беспокойства может быть различна. Человек может отдавать себе отчет в том, что беспокойство мешает ему удовлетворительно выполнить свои обязанности; но в других случаях он может лишь думать, что ничего не способен делать как следует .

В-третьих, беспокойство, связанное с некоторой деятельностью, может лишить человека удовольствия, которое она могла бы ему доставить. Это не относится к мелким беспокойствам; напротив, они могут придать занятию добавочную привлекательность. При катании на американских горках такие ощущения лишь усиливают удовольствие; между тем, сильное беспокойство делает это занятие мучительным. Сильное беспокойство, связанное с половыми отношениями, лишает их всякого удовольствия, и человек, не сознающий этого беспокойства, может быть того мнения, что половые отношения ничего не значат.

Последнее обстоятельство кажется противоречащим сказанному выше: я говорила раньше, что ощущение неприязни может использоваться как средство избежать беспокойства, а теперь говорю, что неприязнь может быть следствием беспокойства. В действительности верно и то, и другое. Неприязнь может быть и средством избежать беспокойства, и следствием уже имеющегося беспокойства. Уже этот небольшой пример иллюстрирует трудность понимания психических явлений. Они сложны и запутанны, и мы не сможем продвинуться в области психологии, если не настроим свою мысль, приготовившись рассматривать бесчисленные, переплетающиеся взаимодействия.

Обсуждая вопрос, как можно защититься от беспокойства, мы не имеем в виду дать исчерпывающую картину всевозможных защитных механизмов. Вскоре мы познакомимся с более радикальными способами предотвращения беспокойства, чем описанные выше. Здесь же я хотела, главным образом, обосновать утверждение, что у человека может быть больше беспокойства, чем он это сознает, или может быть беспокойство, когда он этого совсем не сознает; я хотела также продемонстрировать некоторые распространенные явления, в которых его можно обнаружить.

Коротко говоря, беспокойство может скрываться за ощущением физического недомогания, таким, как сердцебиение или усталость; оно может маскироваться всевозможными страхами, на первый взгляд рациональными и обоснованными; оно может быть тайной движущей силой, побуждающей человека предаваться пьянству или погружаться во всевозможные развлечения. Часто оно оказывается причиной неспособности что-нибудь делать, или получать от чего-нибудь удовольствие; и оно неизменно оказывается скрытым мотивом торможения.

По причинам, обсуждаемым дальше, наша культура порождает в принадлежащих ей людях значительное беспокойство. Поэтому у любого из нас, как правило, выработались те или иные из описанных выше защитных механизмов. Чем больше человек невротичен, тем больше его личность проникнута и определяется такими механизмами, и тем больше вещей он не способен делать или не хочет делать, хотя его жизненная сила, умственные способности и образование позволяют этого ожидать. Чем сильнее невроз, тем больше в нем содержится торможений, утонченных или грубых * Г.Шульц-Хенке [Н.Schultz-Hencke] в своей книге Einfuhrung in die Psychoanalyse [Введение в психоанализ] особенно подчеркивал огромное значение Lucken. то есть пробелов, обнаруживаемых в жизни и личности невротиков. .

Страница 4 из 16 Все страницы