Глава. 14. Смысл невротического страдания

(проблема мазохизма)

Как мы видели, в борьбе со своими конфликтами невротик испытывает немало страданий; более того, он часто использует страдание как средство достижения некоторых целей, которых трудно было бы достигнуть иным путем, из-за существующих дилемм. Хотя в каждой конкретной ситуации мы в состоянии понять, почему используется страдание и каких целей добиваются с его помощью, остается все же некоторое недоумение, почему люди готовы платить за них такую непомерную цену. Все это выглядит так, как будто безоглядное использование страдания и готовность отказаться, от активного овладения жизнью происходят от внутреннего стремления, которое можно в общих чертах описать как тенденцию ослабить собственную личность * Здесь опять в оригинале self. – Прим. перев. вместо того, чтобы усилить ее, сделать ее несчастной, а не счастливой.

Поскольку такая тенденция противоречит общим представлениям о природе человека, она была большой загадкой, более того, камнем преткновения в психологии и психиатрии. Это и есть основная проблема мазохизма. Термин «мазохизм» первоначально применялся к половым извращениям и сексуальным фантазиям, в которых сексуальное удовлетворение достигается путем страдания – избиения, пытки, изнасилования, порабощения, унижения. Фрейд понял, что эти половые извращения и сексуальные фантазии родственны общим тенденциям к страданию, то есть таким, у которых нет видимого сексуального основания; эти последние тенденции получили название «морального мазохизма». Поскольку в половых извращениях и сексуальных фантазиях целью страдания является позитивное удовлетворение, отсюда было сделано заключение, что любое невротическое страдание обусловливается стремлением к удовлетворению или, проще говоря, что невротик хочет страдать. Предполагалось, что различие между половыми извращениями и так называемым моральным мазохизмом есть различие в осознании. В первом случае сознаются и стремление к удовлетворению, и само удовлетворение; во втором же то и другое подсознательны.

Получение удовлетворения путем страдания является трудной проблемой даже в случае извращений, но становится еще более загадочным в общих тенденциях к страданию.

Было сделано много попыток объяснения явлений мазохизма. Самой блестящей из них была гипотеза Фрейда об инстинкте смерти * Зигмунд Фрейд, «Beyond the Pleasure Principle» [ «По ту сторону принципа наслаждения»], в The International Psycho-Analytical Library, N4. . Она утверждает, коротко говоря, что в человеке действуют две главные биологические силы: инстинкт жизни и инстинкт смерти * Инстинкт жизни, по Фрейду, называется либидо (от лат. libido, желание, влечение, вожделение). Инстинкту смерти Фрейд не дал особого названия; в настоящее время его часто обозначают термином «мортидо» (mortido, от лат. mors, смерть), введенным психоаналитиком П.Федерном [Paul Federn]. – Прим. перев. . Последняя сила, направленная на саморазрушение, в сочетании с либидинальными стремлениями приводит к явлению мазохизма.

Я хотела бы поставить здесь весьма интересный вопрос, нельзя ли объяснить тенденцию к страданию психологически, не прибегая к биологическим гипотезам.

Сначала мы должны заняться недоразумением; оно состоит в том, что подлинное страдание смешивается со стремлением с страданию. Нет причины для заключения, что если существует страдание, то, следовательно, имеется и тенденция причинять себе страдание, и даже наслаждаться им. Мы не можем, например, согласиться с Х.Дейч * Х.Дейч [H.Deutsch], «Motherhood and Sexuality» [«Материнство и сексуальность»], Psychoanalytic Quarterly, vol.2 (1933), pp. 476–488. , интерпретирующей тот факт, что в нашей культуре женщины испытывают боли при деторождении, как доказательство, что женщины испытывают тайное мазохистское наслаждение этими болями, хотя это, безусловно, верно в исключительных случаях. Большая доля страданий, происходящих при неврозах, вообще не имеет ничего общего с желанием страдать, а всего лишь является неизбежным следствием имеющихся конфликтов. Это происходит так же, как боли после перелома ноги. В обоих случаях боли появляются независимо от того, хочет ли их человек или нет, и он ничего не выигрывает от этих страданий. В неврозах этого типа примером такого страдания – самым заметным, хотя и не единственным – является видимое беспокойство, порождаемое имеющимися конфликтами. Таким же образом можно понять и другие виды невротических страданий – например, страдание, сопровождающее растущее расхождение между возможностями и фактическими достижениями, ощущение беспомощности перед некоторой дилеммой, чрезмерная чувствительность к мельчайшим обидам, презрение к себе за невроз. Эта часть невротических страданий, поскольку она не бросается в глаза, часто вовсе упускается из виду, когда к проблеме подходят с гипотезой, что невротик хочет страдать. При таком подходе приходится иногда удивляться, до какой степени непосвященные, и даже некоторые психиатры бессознательно разделяют презрительную установку, с которой сам невротик смотрит на свой невроз.

Исключив, таким образом, невротические страдания, не вызываемые тенденцией к страданию, мы обратимся теперь к страданиям, происходящим от этой причины и относящимся тем самым к категории мазохистских стремлений. В таких случаях поверхностное впечатление состоит в том, что невротик страдает больше, чем этого требуют реальные условия. Подробнее, он производит впечатление, как будто нечто в нем жадно хватается за любую возможность пострадать, будто он ухитряется превратить даже случайные обстоятельства в нечто болезненное, будто он никоим образом не желает облегчить свои страдания. Но в этих случаях поведение, производящее такое впечатление, в значительной степени объясняется функциями, которые невротические страдания выполняют для данного человека.

По поводу этих функций я кратко напомню сказанное в предыдущей главе. Страдание может иметь для невротика прямую защитную ценность, а часто оказывается в действительности единственным способом защититься от непосредственной опасности. Самообвинением он избегает обвинения со стороны других и обвинения других им самим; изображая болезнь или невежество, он предотвращает упреки; умаляя себя, он избегает опасности конкуренции – причем страдание, которое он навлекает тем самым на себя, в то же время служит ему защитой.

Страдание служит также средством получить то, что он хочет, эффективно высказать свои требования и дать этим требованиям оправдание. В отношении своих запросов к жизни невротик стоит перед дилеммой. Желания его являются, или стали настоятельными и безусловными, отчасти потому, что они обусловлены беспокойством, а отчасти потому, что они не сдерживаются в действительности никаким вниманием к другим. Но, с другой стороны, его собственная способность поддерживать свои требования сильно нарушена, вследствие недостатка спонтанного самоутверждения или, в более общих выражениях, вследствие его основного ощущения беспомощности. Результат этой дилеммы в том, что он возлагает на других заботу о выполнении своих желаний. Он производит впечатление, будто в основе его поступков лежит убеждение, что другие люди ответственны за его жизнь и виновны в его неудачах. Это сталкивается с другим его убеждением, что никто ничего не хочет для него сделать, и в итоге он чувствует, что должен вынудить людей исполнять его желания. Тут ему и приходит на помощь страдание. Страдание и беспомощность становятся для него важными средствами, позволяющими ему добиваться любви, помощи, возможности управлять людьми, и в то же время избегать всех требований, какие могут быть предъявлены к нему.

Наконец, страдание имеет функцию выражать в замаскированной, на эффективной форме обвинения против других. Это мы уже подробно рассмотрели в предыдущей главе.

Когда поняты функции невротического страдания, проблема в некоторой степени перестает быть загадочной, но она все еще не вполне решена. Вопреки стратегической ценности страдания, есть еще один фактор, по-видимому поддерживающий представление, что невротик хочет страдать: часто он страдает больше, чем этого требует его стратегическая цель, он проявляет склонность преувеличивать свои бедствия, всецело погружается в ощущения своей беспомощности, несчастности и недостойности. И хотя мы знаем, что он склонен преувеличивать свои эмоции, и что их нельзя принимать за чистую монету, нас поражает тот факт, что разочарования, вытекающие из его противоречивых тенденций, погружают его в бездну несчастья, несоразмерную стоявшей перед ним ситуации. При слишком слабом успехе он драматически преувеличивает понесенное им поражение, изображая его как непоправимое бедствие. При любой неудачной попытке самоутвердиться его уважение к себе схлопывается, как продырявленный воздушный шар. Когда в ходе анализа он встречается с неприятной перспективой заняться новой проблемой, он погружается в полную беспомощность. Нам остается еще исследовать, почему он, по-видимому добровольно, увеличивает свои страдания, выходя за пределы стратегической необходимости.

В таких страданиях нет видимых преимуществ, которых можно добиться, нет публики, на которую можно произвести впечатление, нет возможности вызвать симпатию, нельзя испытать тайное торжество, навязав свою волю другим. И все же, для невротика в этом есть выигрыш, хотя и другого рода. Испытать неудачу в любви, поражение в конкуренции, осознать свою слабость или недостаток для него невыносимо, так как он внутренне превозносит свою личность до немыслимой высоты. И когда он, в своей собственной оценке, обращается в ничто, категории успеха и поражения, превосходства и неполноценности перестают для него существовать; погружаясь в общее ощущение собственного убожества и ничтожности, он делает тяжелое переживание менее реальным, успокаивает и наркотизирует уколы конкретной боли. Здесь действует диалектический принцип, выражающий ту философскую истину, что в известный момент количество переходит в качество. Конкретно это означает, что хотя страдание причиняет боль, чрезмерное страдание всей личности может послужить обезболивающим средством.

Этот процесс мастерски описан в одном датском романе * Ааге фон Коль [Aage von Kohl], Per Weg durch die Nacht [Дорога через ночь] (перевод с датского на немецкий). . Рассказывается история писателя, любимая жена которого была убита насильником два года назад. Он отталкивал от себя невыносимую боль тем, что лишь смутно переживал происшедшее. Чтобы избежать осознания своего горя, он погрузился в работу и написал книгу, работая день и ночь. Рассказ начинается в тот день, когда он окончил книгу, то есть в тот психологический момент, когда ему приходится столкнуться со своей болью. Вначале мы встречаем его на кладбище, куда невольно привели его шаги. Мы видим, как он впадает в самые мрачные и фантастические размышления – о червях, пожирающих мертвеца, о людях, погребенных заживо. Измученный, он возвращается домой, где его пытка продолжается. Он вынужден вспомнить во всех подробностях то, что произошло. Может быть, убийство не произошло бы, если бы он пошел вместе с женой в тот вечер, когда она решила навестить друзей, если бы она позвонила ему по телефону и попросила зайти за ней, если бы она осталась ночевать у друзей, если бы он пошел прогуляться и случайно встретил ее на остановке. Вынужденный вспомнить в подробностях, как произошло убийство, он погружается в экстаз боли, и в конце концов теряет сознание. Изложенная до сих пор часть рассказа представляет особый интерес для рассматриваемой нами проблемы. Дальше, придя в себя от своей оргии мучений, он должен пробиться еще через проблему возмездия, прежде чем обретает способность реалистически встретиться со своей болью. Изложенный в этом рассказе процесс – тот же самый, который можно заметить в некоторых обрядах оплакивания, облегчающих боль от потери посредством обострения боли и полной самоотдачи ей.

Поняв наркотизирующее действие преувеличенной боли, мы можем лучше распознать мотивы мазохистских стремлений. Но остается еще вопрос, каким образом такие страдания могут доставлять удовлетворение, как это очевидным образом происходит в мазохистских извращениях и фантазиях и, как можно предположить, происходит и при общей невротической тенденции к страданию.

Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять сначала, что общего имеют между собой все мазохистские тенденции, или, точнее, какова установка по отношению к жизни, лежащая в основе этих тенденций. Если исследовать их с этой точки зрения, то их общим знаменателем несомненно оказывается ощущение внутренней слабости. Это ощущение проявляется в установке по отношению к собственной личности * Self. – Прим. перев. , к другим людям, и к судьбе вообще. Коротко можно описать его следующим образом: человек глубоко ощущает свою незначительность, или, вернее, ничтожность; ощущает себя тростником, колеблемым любым ветром; ощущает себя во власти других, на чужой службе, что проявляется либо в чрезмерной угодливости, либо в защитном подчеркивании своей самостоятельности и неуступчивости; ощущает свою зависимость от любви других людей, что проявляется в чрезмерной потребности быть любимым, и от мнения других людей, что проявляется в чрезмерной боязни осуждения; ощущения, что он ничего не может поделать со своей жизнью, а потому должен переложить ответственность за нее на других, которым он уступает свое право принимать решения; ощущение, что все добро и зло приходят извне, чувство полной беспомощности перед судьбой, проявляющееся в отрицательном смысле как предчувствие нависшей угрозы, а в положительном смысле -как ожидание какого-нибудь чуда, которое выручит его без малейших собственных усилий; ощущение жизни вообще, как будто он не способен дышать, работать, чему-нибудь радоваться иначе как с помощью других, которые должны доставить ему побуждения, средства и цели; ощущение, что он податливая замазка в руках хозяина. Как надо понимать это ощущение внутренней слабости? Может быть, в конечном счете оно выражает недостаток жизненной силы? Это может быть верно в некоторых случаях, но вообще невротики столь же различаются по своей жизнеспособности, как и другие люди. Не является ли это, ощущение простым следствием основного беспокойства? Конечно, беспокойство имеет отношение к этому вопросу, но само по себе беспокойство может производить и обратное действие, побуждая человека добиваться все большей силы и власти, чтобы обеспечить себе безопасность .

Ответ состоит в том, что это ощущение внутренней слабости вовсе не является фактом; то, что ощущается и воспринимается как слабость, есть лишь результат некоторого влечения к слабости. Это можно понять из рассмотренных выше особенностей поведения: невротик в своих ощущениях бессознательно преувеличивает свою слабость и упорно настаивает, что он слаб. Впрочем, это влечение к. слабости может быть обнаружено не только логическим выводом; очень часто можно увидеть, как оно действует. В ряде случаев пациенты изобретательно хватаются за любую возможность уверовать, что они страдают какой-нибудь органической болезнью. Один пациент при возникновении любой трудности вполне сознательно хотел заболеть туберкулезом, попасть в санаторий, где все заботы о нем можно будет возложить на других. Если такому человеку предъявляется какое-нибудь требование, то его первое побуждение может быть уступить ему, но затем он переходит к противоположной крайности, ни в коем случае не соглашаясь на уступки. При анализе самообвинения пациента часто являются результатом принятия им в качестве собственного мнения предчувствуемой критики, чем он проявляет готовность заранее поддаться любому суждению. Влечение к слабости подтверждается дальнейшими свидетельствами: тенденцией слепо соглашаться с авторитетным мнением, цепляться за какого-нибудь человека, всегда уклоняться от трудности с беспомощным восклицанием «я не могу», вместо того чтобы принять ее как вызов.

Страдания, неизбежно связанные с этими тенденциями к слабости, обычно не доставляют сознательного удовлетворения, а, напротив, независимо от цели, которой они служат, безусловно составляют часть общего осознания невротиком своего несчастья. И все же, эти тенденции направлены к некоторому удовлетворению, даже если они его не достигают – или на первый взгляд не достигают. В некоторых случаях эту цель удается заметить, а иногда можно даже увидеть, что цель удовлетворения достигается. Пациентка, поехавшая посетить своих друзей в загородной местности, была разочарована, когда никто не встретил ее на станции, и когда некоторых ее друзей не было дома. До этого момента, как она рассказала, это переживание было лишь болезненным. Но затем она почувствовала, что скатывается к ощущению крайнего отчаяния и потерянности, которое, как она вскоре поняла, никоим образом не соответствовало вызвавшему его происшествию. И это погружение в несчастье не только успокоило ее болезненное переживание, но ощущалось как нечто несомненно приятное.

Достижение удовлетворения бывает гораздо чаще и очевиднее в сексуальных фантазиях и извращениях мазохистского характера, например, в фантазиях изнасилования, избиения, унижения, порабощения, или в их реальном осуществлении. В действительности это лишь другое проявление того же общего влечения к слабости.

Получение удовлетворения от погружения в несчастье – это одно из проявлений общего принципа, согласно которому удовлетворение достигается растворением собственной личности * В обоих случаях в оригинале self. – Прим. перев. в чем-то большем, потерей своей индивидуальности, освобождением от своего «Я» * В обоих случаях в оригинале self. – Прим. перев. с его сомнениями, конфликтами, болью и изоляцией * Эта интерпретация вида удовлетворения, достигаемого при мазохизме, в основном совпадает с предложенной Э.Фроммом, op.cit., сборник под ред. Макса Хоркхеймера (1936). . Это явление Ницше назвал освобождением от principium individuationis * Принцип индивидуации (лат.; individuatio – новообразование от individuum, неделимый; индивидуацией называется в психологии процесс формирования отдельной личности). – Прим. перев. . Именно это он имел в виду под «дионисической» тенденцией, рассматривая ее как одно из основных стремлений в человеке, в противоположность тому, что он называет «аполлонической» тенденцией, направленной к активному формированию и овладению жизнью. Рут Бенедикт * Ruth Benedict (Fulton) – американский антрополог (1887-1948). Прим. перев. говорит о дионисических тенденциях в связи с попытками наведения экстатических переживаний, отмечая, как широко распространены эти тенденции в различных культурах, и как разнообразны их проявления.

Термин «дионисический» происходит от греческого культа Диониса. Этот культ, как и более ранние культы Фракийцев * Эрвин Роде [Erwin Rohde], Psyche. [Психе]. Культ душ и вера в бессмертие у греков (1925). , имел целью сильнейшее стимулирование всех ощущений, вплоть до видений. Средствами достижения экстатических состояний были музыка, монотонный ритм флейт, бешеные ночные пляски, возбуждающие напитки, необузданная сексуальность, и все они вели к бурному возбуждению и экстаз (Слово «экстаз» буквально означает: «быть вне себя, быть снаружи»). Во всех частях света есть обычаи и культы, следующие тому же принципу: группы, предающиеся празднествам и религиозному экстазу, и индивиды, ищущие забвения в наркотических средствах. Боль также играет свою роль в возбуждении дионисических эффектов. У некоторых индейских племен, населяющих прерии * В оригинале Plains Indians, равнинные индейцы. – Прим. перев.) , видения вызываются постом, вырезыванием из тела кусков мяса, связыванием в болезненном положении. В Солнечных Танцах, одной из важнейших церемоний этих индейцев, физические пытки были обычным средством стимулирования экстатических переживаний * Лесли Спайер [Leslie Spier], «The Sun Dance of the Plain Indians: Its Development and Diffusion» [«Солнечный Танец у индейцев прерий: его развитие и распространение»]. Anthropological Papers of the American Museum of Natural History, vol.16, part 7 (New York 1921). . В средние века флагеллянты * Бичующиеся (от лат. flagrum, бич). – Прим. перев. применяли бичевание для возбуждения экстаза, пенитентес * Penitentes (исп. кающиеся). – Прим. перев. в Нью-Мексико использовали для этого шипы, бичевание и переноску тяжестей.

Хотя эти культурные проявления дионисических тенденций отнюдь не типичные переживания в нашей культуре, они ей не вполне чужды. Всем нам в некоторой степени знакомо удовлетворение от «потери себя». Мы испытываем его при засыпании после физического или умственного напряжения, или при наркозе. То же действие может производить алкоголь. Одним из факторов, участвующих в употреблении алкоголя, является, безусловно, ослабление торможений, другим – успокоение горя и беспокойства; но окончательное удовлетворение, к которому при этом стремятся – это удовлетворение забвения и потери себя. Вряд ли найдется много людей, не знакомых с удовлетворением от самозабвенной отдачи какому-нибудь большому чувству, любви, природе, музыке, энтузиазму своего дела, или сексуальному порыву. Как же можно объяснить видимую универсальность этих стремлений?

Несмотря на все счастье, какое может дать жизнь, она в то же время неизбежно трагична. Если даже в ней нет особых страданий, остаются старость, болезнь и смерть; более общим образом, остается тот факт, внутренне присущий человеческой жизни, что человек, ограничен и изолирован – ограничен в том, что он может понять, чего может достигнуть, и чем может насладиться, изолирован, потому что он единичное существо, отделенное от своих собратьев и от окружающей природы. Именно эту индивидуальную ограниченность и изоляцию стремится преодолеть большинство культурных тенденций к самозабвению и самоотдаче. Самое яркое и прекрасное изображение этого стремления мы находим в Упанишадах, где описано, как реки текут и исчезают в океане, теряя свое имя и свой вид. Растворяя свое «Я» в чем-то большем, превращаясь в часть некоторой большей сущности, индивид в некоторой степени преодолевает свои ограничения; как сказано в Упанишадах, «Обращаясь в ничто, ты становишься частью творческого начала вселенной». По-видимому, в этом состоит большое утешение и благодеяние, которое религия может предложить человеку; потеряв себя, он может соединиться с Богом или природой. То же удовлетворение может быть достигнуто преданностью великому делу; отдавая свое «я» делу, мы испытываем чувство единства с некоторым целым, большим, чем мы.

В нашей культуре нам более знакомо противоположное отношение к своему «я», установка, подчеркивающая и придающая высшую ценность особенности и единственности индивида. Человек нашей культуры остро ощущает, что его «я» представляет собой отдельную единицу, отличную от внешнего мира и противостоящую ему. Он не только настаивает на этой индивидуальности, но получает от нее немалое удовлетворение; он находит свое счастье в развитии своих специальных способностей, овладевая самим собой и миром в активном завоевании, в конструктивности и творческом труде. Этот идеал личного развития Гете выразил словами: «Hochstes Gluck der Menschenskinder ist doch die Pers.onlichkeit» * «Самое высокое счастье человека – это человеческая личность» (нем.) – Прим. перев. .

Но противоположная тенденция, о которой была речь – тенденция пробиться через оболочку своей индивидуальности и избавиться от своей ограниченности и изоляции – это столь же глубоко укоренившаяся человеческая установка, столь же чреватая потенциальным удовлетворением. Ни одна из этих тенденций сама по себе не является патологической; как сохранение и развитие индивидуальности, так и принесение своей индивидуальности в жертву – законные цели в решении человеческих задач.

Вряд ли встречается хоть один невроз, в котором не являлась бы в прямой форме тенденция избавиться от своего «Я». Она может проявиться в фантазии, где человек воображает себя ушедшим из дому и ставшим отщепенцем, или потерявшим свою личность; в отождествлении себя с персонажем, о котором он читает; в ощущении – как это выразил один пациент – что он затерялся во тьме и в волнах, соединился с тьмой и с волнами. Та же тенденция присутствует в желании подвергнуться гипнозу, в склонности к мистицизму, в чувстве нереальности, в чрезмерной потребности во сне, во влечении к болезни, безумию и смерти. И, как уже было сказано выше, общий знаменатель мазохистских фантазий – это ощущение себя замазкой в руках хозяина, существом, лишенным всякой воли, всякой силы, абсолютно подчиненным господству кого-то другого. Конечно, каждое отдельное ощущение этого рода возникает особым путем и имеют особые следствия. Например, ощущение порабощенности может составлять часть общей тенденции чувствовать себя жертвой, а само по себе может быть защитой от побуждения порабощать других, а также обвинением других в том, что они не позволяют доминировать над ними. Но хотя это ощущение имеет свою отдельную ценность, как выражение самозащиты и враждебности, оно имеет также тайную положительную ценность, связанную с самоотдачей.

Повинуется ли невротик другому человеку или судьбе, какому бы страданию он ни позволил себя одолеть, удовлетворение, которое он ищет – это, по-видимому, ослабление и угашение своего личного «Я». Тем самым он перестает быть активным действующим лицом, а становится предметом, без собственной воли.

Когда мазохистские стремления включаются таким образом в общее явление – стремление к избавлению от собственного «Я» – удовлетворение, которого ищут и достигают посредством слабости и страдания, перестает казаться странным; оно помещается таким образом в известную систему отсчета.» * В.Рейх [W.Reich] в своих работах «Psychisches Korrelat und vegetative Stromung» [«Психический коррелат и вегетативный поток»] и «Über Charakteranalyse» [«Об анализе характеров»] сделал попытку решить проблему мазохизма. Он также утверждает, что мазохистские тенденции не противоречат принципу удовольствия. Однако, он ставит их на сексуальную основу, а то, что я описала как стремление к растворению индивидуальных границ, он понимает как стремление к оргазму. Упрямство мазохистских стремлений у невротиков объясняется, таким образом, тем, что они одновременно служат защитой от беспокойства и доставляют потенциальное или реальное удовлетворение. Как мы видели, это удовлетворение редко бывает реальным, за исключением сексуальных фантазий или извращений, хотя стремление к нему является важным элементом в общей тенденции к слабости и пассивности. Теперь возникает последний вопрос: почему невротик так редко достигает самозабвения и самоотдачи, и тем самым удовлетворения, которого он ищет.

Важное обстоятельство, препятствующее настоящему удовлетворению, состоит в том, что мазохистским стремлениям противодействует особое значение, придаваемое невротиком своей неповторимой индивидуальности. Мазохистские явления в большинстве случаев, как и невротические симптомы, представляют собой компромиссные решения, соединяющие в себе несовместимые стремления. Невротик склонен чувствовать себя жертвой любой чужой воли, но в то же время настаивает, чтобы весь мир приспосабливался к нему. Он склонен чувствовать себя порабощенным, но в то же время настаивает, что другие должны ему безусловно повиноваться. Он хочет быть беспомощным, чтобы о нем заботились другие, и в то же время настаивает, что он не только вполне самостоятелен, но даже всемогущ. Он склонен чувствовать себя ничтожным, но раздражаться, если его не считают гением. Удовлетворительное решение, примиряющее такие крайности, никоим образом невозможно, в особенности потому, что те и другие стремления столь сильны.

Стремление к самозабвению гораздо сильнее у невротика, чем у нормального человека, потому что невротик не только хочет избавиться от своих страхов, ограничений и изоляции, общих для человеческого существования, но ощущает также, что зажат между неразрешимыми конфликтами, причиняющими ему страдания. Его противоречащее стремление к власти и самовозвышению столь же упорно и более сильно, чем у нормального человека. Конечно, он пытается достигнуть невозможного, быть одновременно всем и ничем; например, он может жить в беспомощной зависимости, и в то же время осуществлять с помощью своей слабости тираническую власть над другими.

Такие компромиссы он сам может ошибочно принимать за способность к. самоотдаче. Иногда даже психологи смешивают то и другое, считая самоотдачу мазохистской установкой. В действительности мазохист, напротив, совершенно не способен чему-нибудь или кому-нибудь отдаться; например, он не способен поставить всю свою энергию на службу какому-нибудь делу, или полностью отдаться любви к другому человеку. Он может отдаться страданию, но при этом он совершенно пассивен; чувство, дело или лицо, причинившее ему это страдание, используется им лишь как средство, чтобы потерять себя. Между ним и другим человеком нет активного взаимодействия, есть только эгоцентрический процесс поглощения в его собственных целях. Способность к подлинной отдаче человеку или делу есть проявление внутренней силы; но мазохистская самоотдача – в конечном счете проявление слабости.

Другая причина, почему редко достигается искомое удовлетворение, заключается в деструктивных элементах, присущих описанной мною невротической структуре. Эти элементы отсутствуют в культурных «дионисических» стремлениях. Последние не имеют ничего сравнимого с невротической деструктивностью, направленной против всей личности, всех ее возможностей развития и счастья. Сравним, например, греческий дионисический культ с невротическими Фантазиями, устремленными к безумию. В первом случае было стремление к традиционному эктатическому переживанию, усиливавшему радость жизни; во втором случае то же стремление к самозабвению и самоотдаче вовсе не является ни временным погружением, ведущим к возвращению собственного «Я», ни средством сделать жизнь богаче и полнее. Цель здесь состоит в избавлении от всего мучительного «Я», независимо от заключенных в нем ценностей, и поэтому неповрежденная часть личности реагирует на такое поведение страхом. В действительности, этот страх перед катастрофическими последствиями, к которым часть личности толкает всю личность, оказывается обычно единственным фактором этого процесса, пробивающимся в сознание. Все, что невротик знает об этом, сводится к тому, что он боится сойти с ума. Лишь разделив процесс на две компоненты – стремление избавиться от себя и реактивный страх можно понять, что он стремится к определенному удовлетворению, но страх мешает ему достигнуть этого удовлетворения.

Один фактор, свойственный нашей культуре, усиливает беспокойство, связанное со стремлением к самозабвению. В западной цивилизации почти нет культурных стандартов, позволяющих удовлетворить такие стремления, невротические или нет. Религия, предоставляющая такую возможность, для большинства населения потеряла свою силу и привлекательность. Не только нет эффективных способов такого удовлетворения, но их развитию активно препятствуют, поскольку в индивидуалистической культуре предполагается, что индивид должен стоять на собственных ногах, самоутверждаться, и при необходимости пробивать себе дорогу. В нашей культуре человек, на практике уступающий тенденции самоотречения, навлекает на себя опасность остракизма.

Принимая во внимание страхи, обычно преграждающие невротику путь к желательному для него специфическому удовлетворению, можно понять, какую ценность имеют для него мазохистские фантазии и извращения. Если его стремления к самоотречению переживаются в виде фантазий или сексуального поведения, он может надеяться избежать опасности полного самоуничтожения. Подобно дионисическим культам, это мазохистское поведение доставляет ему временное забвение и отдачу, с относительно небольшим риском нанести ему в целом * Self. – Прим. перев. чрезмерный ущерб. Это поведение пронизывает обычно всю структуру личности; иногда оно сосредотачивается на сексуальной деятельности, тогда как. другие части личности остаются относительно свободными от него. Есть люди, способные проявлять активность, агрессивность и добиваться успеха в своей работе, но вынужденные время от времени предаваться мазохистским извращениям, например, переодеваться в женскую одежду или разыгрывать роль назойливого мальчишки, навлекая на себя побои. С другой стороны, страх, мешающий невротику найти удовлетворительное решение его трудностей, может пронизывать и его мазохистские стремления. Если эти стремления имеют сексуальный характер, то он, несмотря на интенсивные фантазии о половых отношениях, воздерживается от всякой сексуальности, выражает отвращение к другому полу, или по крайней мере испытывает сильные сексуальные торможения.

Фрейд рассматривает мазохистские стремления как. существенно сексуальное явление. Он предложил теории для их объяснения. Вначале он рассматривал мазохизм как один из аспектов некоторой биологически обусловленной стадии полового развития, так называемый анально-садистской стадии. Потом он добавил гипотезу, что мазохистские стремление имеют внутреннее родство с женской природой, и что они означают нечто вроде желания быть женщиной * З.Фрейд, «The Neurotic Principle of Masochism» [«Невротическое начало мазохизма»], Collected Papers, vol.2, pp.255-263, и New Introductory Lectures on Psychoanalysis [Новые вводные лекции по психоанализу]. См. также Карен Хорни, «The Problem of Feminine Masochism» [«Проблема женского мазохизма»], Psychoanalytic Review, vol.22(1935). . Последнее его предположение, как уже было сказано, состояло в том, что мазохистские стремления являются комбинацией саморазрушительных и сексуальных стремлений, и что их функция – сделать саморазрушительные стремления безвредными для индивида.

С другой стороны, мою точку зрения можно резюмировать следующим образом. Мазохистские стремления не являются ни существенно сексуальным явлением, ни следствием биологически обусловленных процессов, а происходят от личных конфликтов. Целью их не является страдание; невротик так же не хочет страдать, как. любой человек. Невротическое страдание, насколько оно вообще служит некоторой Функции, это не то, чего человек хочет, а то, что ему приходится платить; удовлетворение, которое является его целью, состоит не в самом страдании, а в избавлении от своего «Я».

Страница 15 из 16 Все страницы