Национализм

Итальянский национализм не моложе французского; но во Франции национализм возник из внутриполитического события, вызвавшего большой международный отклик, в Италии же началом его было весьма ограниченное национальное поражение при Адуа, послужившее поводом для Энрико Коррадини перейти от литературы к политике. Внутриполитический конфликт также был не столь резко выражен, как во Франции: Коррадини был либеральнее, и потому процесс формирования национализма был медленнее, чем в соседней стране. Но когда в ноябре 1903 года вышел первый номер Regno * Реньо – царство, государство (итал.) , и когда Коррадини и его друзья обрушились на социализм с гораздо большей решимостью и односторонностью, как на своего главного врага, они переняли также с большей наивностью его постановку вопросов и терминологию.

Уже предисловие к Реньо говорит ясным языком. Газета должна быть голосом «против низости нашего времени. И прежде всего против низости нашего социализма...Все виды благородных идей сменились злобой низменных инстинктов жадности и разрушения». Но этот прямой вызов влечет за собой другой: против буржуазии, которая не защищает себя, против идеологии, из которой выросло “дурное растение социализма”. Итак, этот национализм с самого начала объявляет себя с удивительной прямотой выразителем и представителем той части буржуазии, которая разочаровалась в либерализме, поскольку он, как она полагала, недостаточно защищал ее от социализма; можно сказать – той буржуазии, которая принимала марксиста Муссолини всерьез и боялась его. Коррадини вполне однозначно предлагает в качестве рецепта внутренней политики то, что затем всё больше становится основой его доктрины: преобладание внешней политики, восхваление войны. Буржуазия никогда не сознавала, что ее спасение в том, чтó социализм больше всего ненавидит – в политике экспансии и империализма. Поэтому русско-японская война радостно приветствуется, как свидетельство “современности войны”. Не кто иной, как сам Вильфредо Парето самым решительным образом формулирует новую доктрину и ее предпосылки: буржуазия вообразила, что она может руководить народом на выборах, как захочет; но теперь народ, а точнее элита народа, использующая бездумно созданный самой буржуазией интеллектуальный пролетариат, идет к захвату государства, и главным образом имущества буржуазии. “Только война, в которую будет вовлечено множество наций, и которая будет достаточно долго продолжаться, может помешать регулярному ходу этого явления. Война может в конечном счете изменить этот ход, если изменятся безрассудно гуманитарные чувства буржуазии, уступив место более мужественным чувствам. Но, во всяком случае, в данный момент нет ни малейших признаков такого изменения”. В этом высказывании примечательно не то, что вся буржуазия открыто выражает здесь свои классовые интересы, а то, что понадобились долгие десятилетия, чтобы несовместимость либерализма и марксистской теории классовой борьбы была полемически высказана и привела ко взаимной враждебности этих теорий; но еще более примечательно, что часть буржуазии настолько перенимает предпосылки своего противника, что теряет всякое собственное «миропонимание»,  видит единственный выход в войне и проявляет тенденцию к отрицанию собственных исторических корней.

Коррадини полностью находится в пределах мышления и терминологии противника, когда он проводит знаменитое различие между “пролетарскими “ и «буржуазными” нациями и заявляет, что национализм хочет быть для всей нации тем, чем социализм был для пролетариата. Таким образом, опасность для буржуазии будет устранена тем, что граница понятия эксплуатации будет поднята на одну ступень вверх. Это понятие, однако, гораздо менее рационально и далеко не столь привлекательно, как марксистское. Оно, кроме того, никак не расширяется до требования солидарности всех пролетарских народов в борьбе против эксплуататорских буржуазных народов. Дело в том, что мечта Коррадини – это империализм, а его образец – Рим. Поэтому он предпочитает более отчетливо определенные в биологическом смысле пары понятий: статические и динамические, соответственно, старые и молодые народы. Образцом динамического народа для всех итальянских националистов была Германия, “мировая революция” которой против сытых и консервативных наций Запада рассматривалась с одобрением и восхищением. Внутренняя последовательность доктрины, несомненно, требовала, чтобы обе динамических нации соединились в мировой войне, чтобы заменить своей молодой имперской силой отмирающее бессилие богатых. Италия, однако, бывшая вначале в тройственном союзе, перешла на сторону Антанты, которая вызывала симпатии общественного мнения; Франческо Коппола оправдывал это путанным объяснением, что рядом с сильными динамическими нациями Италия могла бы играть лишь второстепенную роль, тогда как на стороне дряхлых наций она имела бóльшие шансы расширить свое господство. Это был неумный (а во время войны и очень вредный) аргумент умного человека, впрочем, характерным образом выражавший отчаянное положение людей, стремившихся в своих мечтах к мировому господству и неограниченной автономии, для чего не было и никогда не могло быть элементарных предпосылок.

Но, может быть, именно это и была причина, по которой в Италии, как ни в одной другой стране Европы, так воспевали войну как исцеляющую, освящающую и онтологическую силу, и почему никакая другая страна не вступила дважды без настоятельной необходимости в мировую войну. Отождествление права и силы, осмеяние “umanitarismo cristiano o democratico” * «Христианского и демократического гуманизма (итал.) , сведение истории к аморальной драке изолированных народов за кормушку даже в гитлеровской Германии не зашло дальше, чем в итальянском национализме Коррадини, Копполы и их друзей.

Насколько люди Аксьон Франсэз превосходили их в безудержной “современности”, настолько они уступали им в изображении “истории упадка”, хотя они всего лишь виртуозно развивали общие места консервативного мышления, от антииндивидуализма до антипарламентаризма (первое с более сильным подчеркиванием, как, например, Альфредо Рокко, второе с меньшим нажимом, как, например, Франческо Коппола). Однако, бросается в глаза, что Энрико Коррадини не останавливается также перед критикой Рисорджименто и формулирует свой историко-философский антисемитизм не менее резко, чем Моррас: “Римские орлы превратили Рим в римскую империю, в Pax Romana * Римский Мир (лат.), обозначение мирового порядка, установленного Римской Империей , Иудея же могла только грезить…Первый социализм заключен в Библии. В Библии – первая справедливость для низших. В Библии – первое насилие кротких над могущественными, первое высокомерие смиренных перед гордыми…Пророк – это революция.”

Философия Коррадини ограничивается “органической» метафизикой вечных законов жизни, которые человек не может и не должен нарушать; но его классицистическая эстетика сохраняет некоторую остаточную связь с понятиями “цивилизации” и “человечества”.

В целом итальянский национализм выглядит более молодым и гораздо более грубым братом французского, боксером по сравнению с фехтовальщиком, не обремененным предрассудками долгого и утонченного воспитания, но, при внимательном рассмотрении, также далекого от его отчаяния и жестокости.

Однако, именно эта его более крепкая и менее последовательная природа, вместе с влиянием марксистской терминологии и мышления, сделала его более подготовленным для столкновения с еретиками-социалистами. Он не стеснялся даже находить “позитивную” сторону в либерализме, демократии и социализме, рано и подчеркнуто говорить о “революции”, а иногда представлять свой идеал как национальную демократию, или даже национальный социализм. Его понятие “produttori” * «Производителей» (итал.) было при этом возможным исходным пунктом, наряду со стремлением разрешить проблемы пролетариата путем захвата колоний и колонизации. Уже среди основателей еженедельной газеты L’Idea Nationale * Л’Идеа Национале  – Национальная Идея (итал.) , заменившей в 1911 году исчезнувшую Реньо, находился бывший революционный социалист Роберто Форджес-Даванцати. Ливийская война вызвала сближение с национализмом целого ряда социалистических интеллигентов. В то время националисты могли, конечно, считаться лишь вспомогательным отрядом Джолитти и либералов. Но с началом Мировой войны они заняли собственную, отдельную позицию, и в послевоенное время национализм, верный своим традициям, стал стальным острием империалистической и антисоциалистической тенденции. Он создал свои штурмовые отряды (“squardre azzurre * «Синие отряды» (итал.) ) и завладел улицами Рима. Луиджи Федерцони представлял крайних правых в парламенте. Но сомнительно, мог ли национализм установить прямой контакт с широкими массами. Он возлагал свои надежды на воспоминания о войне и на оставшиеся после войны внешнеполитические проблемы. И когда стало известно о путче д’Аннунцио в Фиуме, Идеа Национале полностью его поддержала. То же сделал в Милане Муссолини. Таким образом, Фиуме объединил тех, кто обречен был оказаться вместе.

Страница 5 из 21 Все страницы