Д’Аннунцио в Фиуме

После окончания войны Фиуме был оккупирован итальянскими войсками, а впоследствии прибавились французские и английские контингенты: совместная оккупация союзниками лучше соответствовала этой невыясненной ситуации. Не было вероятности, что город просто отдадут Югославии, или, например, принесут в жертву хорватскому хинтерланду; но неопределенность вызывала недоверие, а в этом недоверии были заинтересованы прежде всего националисты, чтобы использовать его против правительства Франческо Саверио Нитти, внутриполитического курса которого они больше всего боялись, потому что он в конечном счете также стремился сконструировать социал-демократию. Возбужденное настроение привело в Фиуме к столкновениям; по единогласному решению союзного командования некоторые итальянские подразделения должны были быть выведены из города и размещены поблизости, в Ронки. Там несколько офицеров составили заговор с целью захватить Фиуме, и пригласили Габриэле д’Аннунцио принять на себя команду.

Во время войны д’Аннунцио присоединил к своей поэтической славе, как он и мечтал, военную славу. Он был награжден за храбрость золотой медалью, самым высоким и очень редким орденом Италии, потерял глаз и в конце войны имел чин старшего лейтенанта. Но он не был, собственно, солдатом, а скорее привилегированным авантюристом, менявшем мундиры и изобретавшем в венецианском дворце  самые рискованные предприятия, которые он затем сам осуществлял – на суше, на море и в воздухе – по собственному усмотрению. Его чтили как величайшего поэта нации, но также как человека, решающим образом содействовавшего в мае 1915 года вступлению Италии в войну. Таким образом, один человек в Европе, над массой дисциплинированно и упорядоченно умирающих, вел войну как великую авантюру, как чудовищное утверждение своего могучего Я; и в нем должны были видеть образец все те, чья духовная природа и позиция допускали подобные взгляды, – и прежде всего множество молодых офицеров. Конец войны означал для учителя и учеников одно и то же: конец опьянения, наступление повседневности, возвращение в мир, где воля сталкивается с твердым сопротивлением реальностей, не бросая им вызов с риском для жизни. Для д’Аннунцио и его последователей Фиуме представляло единственную в своем роде возможность снова зажить “большой” жизнью.

Трудно поверить, что главным побуждением этих людей была “любовь к отечеству”. Здесь речь шла не о защите, ценой потерь и жертв, покинутого куска родной земли от угрожающего врага; здесь побуждали собственные войска – без всякого кровопролития – уйти со своих позиций, дезертировать ради прогулки.

С юридической стороны, люди, с которыми д’Аннунцио направился из Ронки в Фиуме вечером 11 сентября, были в самом деле группой дезертиров. Но поход этих дезертиров был во многих отношениях поддержан регулярной армией, а в Фиуме командовавший там генерал, после недолгих борений совести, обнял со слезами великого поэта и уступил ему место. Это было первой демонстрацией того, чтó будут означать в будущем для этих передовых бойцов верность знамени и присяга повиновения. Франция и Англия вынесли оскорбление и отвели свои  части. Это был первый удавшийся блеф в послевоенной Европе, и он не остался последним.

Больше года д’Аннунцио правил в Фиуме в качестве “comandante”. * «Командира» (итал.) Никогда в мировой истории не было столь впечатляющей и богатой последствиями комедии.

Правительство в Риме приказало блокировать город, и одновременно направило туда подразделение Красного Креста. Итальянские солдаты, оцепившие город, поддерживали с легионерами д’Аннунцио наилучшие товарищеские отношения. Половина населения была настроена против командира, но перед его дворцом проходили одна за другой восторженные демонстрации населения; “gagliardetti” * «Вымпелы, флажки» (итал.) склонялись при появлении “salvatore” * «Спасителя»(итал.) ; сверкали кинжалы легионеров и угрожающе красовались черепа на их эмблемах. Диалог оратора с толпой доводил возбуждение до пароксизма, и на громогласный вопрос “A chi l’Italia?” * «Кому принадлежит Италия?» (итал.) тысячи голосов отвечали “A noi.” * «Нам» (итал.) Это взрывало все унаследованные представления! “Это сокрушающая жизнь! Это бушующая жизнь!”

И в самом деле, легионеры и дочери города праздновали этот небывалый час жизни в бесконечных любовных утехах. Д’Аннунцио видел уже зарю новой исторической эпохи, более прекрасной и великой жизни: «Версаль – это старческая слабость, дряхлость, тупоумие, хитрость, обман и жестокость, смотрящие на мир испуганными глазами; Ронки – это юность, красота, смелость, радостная жертва, обширные цели, глубокая новизна…Новизна жизни не в Одессе, а в Фиуме, не на Черном море, а на Карнаро».

Но эта новизна жизни была не что иное, как возрождение древнейшей культуры. В самом деле, поэт-солдат стоит на страже, как передовой боец Рима и его трехтысячелетней миссии, против наступающего варварства безродных славянских племен: «Если мы ее (Постумию) не удержим, то волна балканских племен, волна славянского варварства окажется в двадцати километрах от стен Триеста.»

Но высокое культурное самосознание не мешает д’Аннунцио, в гневе против сильных людей в Версале, которые его терпят, но не признают, объявлять себя предводителем крестового похода всех угнетенных народов: «Это новый крестовый поход всех бедных и эксплуатируемых наций, новый крестовый поход всех бедных и свободных людей против наций, присвоивших и накапливающих все богатства, против народов-разбойников.»

Хотя в гавань Фиуме лишь один раз зашло удачно захваченное судно, хотя верфи и фабрики почти не работали, д’Аннунцио даровал своему городу новую политическую и экономическую конституцию, впоследствии названную “Carta del Carnaro”, главным автором которой был синдикалист Альчесте де Амбрис; если современность состоит в смешении, то это была, во всяком случае, самая современная из конституций. Она заимствовала из средневекового прошлого названия обоих парламентов (“Consiglio degli Ottimi” * «Совет лучших», совет старейшин (итал.) ,”Consiglo dei Provvisori” * «Совет администраторов» (итал.) ) и значение автономных корпораций; подобно анархо-синдикалистам, она обличала паразитов и прославляла производителей; она стремилась к народному правлению с смысле Руссо, но возлагала на командира перенесенную на него “при опасности” неограниченную власть, как он уже это сделал сам; она освобождала женщин, как Просвещение, и вводила государственный культ, как античные полисы. В первый раз в современной конституции музыка становится “ istituzione religiosa e sociale” * Религиозным и общественным учреждением (итал.) , поскольку великий народ не только создает себе бога по собственному образу и подобию, но и слагает гимн своему богу. Для служения новой вере вскоре должно быть сооружено “Круглое здание”, не менее чем на 10000 слушателей. Таким образом, старое и новое станут элементами нового мира, призванного победоносно преодолеть капитализм и социализм.

Несомненно, эта программа содержит некоторые пункты, которые должны были сделать ее подозрительной в глазах консерваторов (прежде всего, лишь условное признание собственности). И в самом деле, д’Аннунцио все больше сближался с революционерами, во главе с Эррико Малатеста, а из некоторых его молодых офицеров развились чуть ли не законченные коммунисты. С планом «похода на Рим» соединяли волю к республике, и все это внушало некоторым из самых верных римских друзей все бóльшие подозрения. Поскольку после Локарнского договора д’Аннунцио стал серьезным противником итальянской внешней политики, и еще ухудшал свое положение нелепыми провокациями, авантюра быстро подходила к концу. Незадолго до рождества 1920 года Джолитти отдал регулярным войскам приказ об атаке. Д’Аннунцио, с помощью нескольких стойких сторонников, создает понятие “Natale di sangue” * «Родные по крови» (итал.) , но когда первые снаряды линейного корабля Андреа Дориа стали рваться на большой площади, где так часто раздавались возгласы “Italia o morte” * «Италия или смерть» (итал.) ,  и начали попадать во дворец Командира, поэт покинул свой город и направился к озеру Гарда, где он еще несколько лет оставался некоторой политической силой, затем превратился в воспоминание и, наконец, умер, став бременем для всех. Его легионеры в 1921 году рассеялись по всей Италии; большинство вступило в ряды фашистов, но многие ворчали на Муссолини, считая его “предателем”.

Страница 6 из 21 Все страницы