Предисловие 

Отец был прекрасным рассказчиком, и ему было что рассказать. Родился он за год до революции в семье офицера Балтийского флота, рос в довоенном Петербурге, был свидетелем большого наводнения, которое случается в нашем городе раз в сто лет. Был выслан вместе с семьёй в 35 году. Во время войны участвовал в боях под Харьковом, попал в плен и провёл несколько лет в немецких лагерях. После войны закончил институт и был практически сослан в Курганскую область. Смерть Сталина позволила ему вернуться в горячо любимый Петербург. После этого проработал 30 лет в проектном институте, конструируя оборудование для советских нефтеперабатывающих заводов.

Такова жизнь моего отца в коротком и скучном пересказе, совсем не похожем на его яркий и образный стиль. У отца был острый язык; он умел и любил высмеивать людей и ситуации, что придавало остроту и занимательность его рассказам. Самое удивительное, что даже те люди, над которыми он подшучивал, его очень любили. От отца шло удивительное душевное тепло; даже о негодяях он рассказывал спокойно, без ненависти и злобы, как бы приподымаясь над обыденными человеческими слабостями. Отец был добр и к людям, и к судьбе. В нём не было затаённой обиды на жизнь. Он был великодушен в самом лучшем смысле этого слова. Его жизнь, в которой сошлись ссылки, фронт и лагерь, была не совсем обычной даже для современников отца. И всё-таки главным в его рассказах были не события, сами по себе необычные, а  проступавшая в них умная и благородная душа. О трагических испытаниях он рассказывал с юмором человека, которого жизнь не сломала.

Все говорили о том, что отцу следует записать свои воспоминания, но эта книга появилась на свет почти случайно. В очень трудную для нас обоих минуту мне захотелось отвлечь отца, и я предложила ему рассказать мне свою жизнь по порядку. Чем больше я слушала, тем больше понимала, что его рассказ интересен не только мне и папиным друзьям, но и многим другим людям. Книгу, родившуюся из магнитофонной записи его долгого многодневного рассказа, можно читать и как исторический документ, наполненный малоизвестными подробностями о людях того времени и о войне, и как повесть о странствиях и силе человеческого духа.

Когда я записывала воспоминания отца, и когда и его жизнь, и жизнь его близких впервые предстали передо мной не в отрывочных рассказах, а в целостности, у меня болела душа за всех этих замечательных людей, и вместе с тем я испытывала радость от того, что я могу вновь к ним прикоснуться, хотя бы через отцовскую память. Мой отец – современник 20 века, и читая его книгу, мы тоже становимся современниками и свидетелями того времени, и через связь с прошлым наша собственная жизнь раздвигается за границы её физического существования.

Меня могут спросить – а зачем нам ещё вот этот исторический документ? Помним, помним, как во время перестройки потекли, – сначала слабым ручейком, а потом могучей рекой, – воспоминания очевидцев странной и страшной российской эпохи первой половины ХХ века. Все мы жадно читали эти мемуары, в которых наконец-то вырвалась наружу правда о реальной тогдашней жизни. Со временем наступило пресыщение, желание поставить точку, затворить дверь в не особенно приглядное прошлое, и жить проблемами сегодняшнего дня. Не пора ли  положить все эти воспоминания очевидцев на полку архива, для будущих историков? Может ли эта книга дополнить хорошо известную картину невозвратно ушедшей в прошлое эпохи чем-то существенным? И даже если так, то кому сейчас, кроме историков, может она быть интересной?

Думаю, многим – и прежде всего необычной точкой зрения. Обращали ли вы внимание на то, что не все голоса были слышны в хоре мемуаристов, что практически не было воспоминаний, написанных выходцами из дворянства? Причин несколько. Главная в том, что рассказывать-то было ообенно некому: это сословие истребляли наиболее безжалостно, и уцелели очень немногие. Вторая причина в том, что оставшиеся молчали, и не только потому,  что боялись напомнить о себе. Молчали потому, что знали, что их рассказ встретит полное непонимание. С дворянским происхождением было связано постыдное клеймо. До сих пор, даже после опубликования массы документов и свидетельств об истинном размахе тридцатилетней кровавой расправы со всеми подряд, в русском народе живёт глухое недоверие к дворянскому и духовному сословию, и ощущение, что вот этим-то досталось за дело, что было за что их сажать и истреблять. Масса людей до сих пор простодушно уверена, что русские дворяне были душегубами и кровопийцами, которые вылезли наверх с помощью махинаций и фаворитизма. Забывают о том, откуда на самом деле пошло дворянство, и сколь многим ему обязана Россия. Забывают, что дворянство давали за особые заслуги, что его получали наиболее способные люди своей эпохи; что на одного фаворита приходились сотни людей, заслуживших дворянство своей кровью, в русских войсках. Забывают и то, что старая русская интеллигенция, столь чтимая и у нас, и за рубежом, по крайней мере наполовину вышла из дворянского и духовного сословия, и именно дворянству обязана чувством собственного достоинства и широким взглядом на вещи.

Большинство опубликованных воспоминаний написаны репрессированными партийными работниками, или их женами и детьми, и отражает их личный опыт, далеко не тождественный общему опыту России. Коммунисты, когда их сажали, или прозревали, или продолжали считать, что всё правильно, и щепки летят в нужную сторону.  А каков был взгляд на жизнь у людей, которым прозревать было не нужно? Людей, для которых репрессии начались не в 37 году? Людей, которые были чужды большевистской идеологии, да и вообще всякой идеологии, если не считать той идеи, которую сформулировал мой дед в начале войны: «Мы идём сражаться не за большевиков, а за Россию»? Хорошая, патриотическая идея. Наивная; для большинства даже не осуществлённая, оборванная лагерем и ссылкой.

Война и блокада извели остатки петербургской интеллигенции, которые не успело догрызть ГПУ. Если найдётся сейчас читатель, который хотел бы услышать их тихий, почти неразличимый голос, эта книга для него. Он увидит, как прекрасны были люди, которых извели на глину для замеса нового человека. Как они были добры, как верны в дружбе, как они были жизнерадостны, как умели радоваться каждому дню. Как они уходили один за другим, спокойно, просто и с достоинством, не ропща, без иллюзий, без самообмана, и какая после них осталась пустота.

А ещё в этой книге есть и наводнение, и толстый синий лед на Неве, и и обыденная жизнь «островитян»: жителей Васильевского острова, своеобразного района Петербурга, соединяющего в себе черты центра и окраины. В этой книге вы найдёте и одно из самых необычных описаний войны, сильно отличающееся от традиционного. Но как бы мне не были интересны и дороги все эти детали прошлой жизни, для меня книга отца – это прежде всего повесть о человеческой жизни, наводящая на размышления о том, что значит быть человеком.

Автобиографии всегда вызывают особый интерес и доверие. При рассказе от первого лица возникает интимный контакт автора с читателем. Для удачной автобиографии автор не обязательно должен быть хорошим, моральным – главное, чтобы он был откровенен, насколько это возможно. Как бы мы не относились к Бенвенуто Челлини или к Руссо, их автобиографии будут всегда читаться с огромным интересом, как возможность узнать о человеческой душе из первых рук. Вместе с тем, каждый читатель, конечно, судит автора, и наибольшее впечатление вызывают рассказы, созвучные нашим взглядам, и люди, обладающие теми качествами, которые мы наиболее уважаем. Ни одна из прочитанного мною множества реальных и вымышленных автобиографий не произвела на меня такого впечатления, как  «Робинзон Крузо».  Это философская книга о том, как надлежит поступать человеку в трудных обстоятельствах.  Стиль, который выбрал Дефо для своего героя – это стиль сильного человека, не теряющего разум и достоинство в самых трудных обстоятельствах. Человек этот настолько силён, что он может спокойно рассказывать и о своих ошибках. Когда я читаю воспоминания моего отца, я вспоминаю Робинзона Крузо. Аналогия эта возникает прежде всего от того, как просто и сдержанно отец рассказывает о самых трудных жизненных испытаниях. Во-вторых, как и книга Дефо, эти воспоминания – рассказ о человеке действия. Как и Робинзон Крузо, мой отец – человек цельный, и ему не свойственна рефлексия. Он действует, и действует правильно. Записывая отцовские воспоминания, я не захотела менять его стиль, делать его более гладким. Литератором отец не был, и фразы его просты, но за ними стоит сильный характер и индивидуальность.

Самым серьёзным испытанием, проверкой на физическую и моральную прочность, для отца были война и плен. Отец выжил в обстоятельствах, которые требовали необыкновенных физических и моральных ресурсов. Главной причиной смерти в лагерях были голод и психические заболевания.  Россия в лице тов. Сталина и его приспешников отказалась от своих военнопленных, и немцы могли делать с ними всё, что угодно, не боясь последствий. Русские были «унтерменшами», рабами; их могли не кормить, избивать, терроризировать и унижать совершенно безнаказанно.

Богатырём он не был. Невысокого роста, легкая походка, худое, жилистое тело. Истощённый хроническим голодом и потерей крови, без воды, он сутки безостановочно шёл до Харькова, и дошёл. Получается, что для выживания физическое состояние не главное. Важна прежде всего сила духа.

Сила характера проявлялась и в том, что отец никогда не боролся за существование, не пытался спастись любой ценой. Поступал порядочно по отношению к другим людям. Вот пример: пленных погнали пешком в Харьков, а раненым предложили остаться – их, мол, повезут на грузовиках. Мой отец, раненый, решил идти пешком – пусть грузовики будут тяжелораненым.  Раненых немцы потом добили, а отец остался жив; не пожалел себя, и в награду его пожалела судьба. И дальше можно приводить примеры из его биографии, и военной, и послевоенной. Поступал он так не потому что был молод и глуп, и не представлял последствий, а по убеждению. Ни от каких работ не уклонялся – стыдно выжить за счёт других людей. Рассказывал, что когда выворачивал тачку с землей, сам за ней валился, – ведь в нём было тогда всего 45 килограмм весу. Пайку не воровал. Не пошёл во власовскую армию, хотя это был в большинстве единственный шанс выжить. Показалось ему, умиравшему от голода, что воевать с немцами против своей страны как-то неблагородно.

Жалею, что теперь уже нельзя спросить отца, в чём источник его силы. Почему отец не боялся сделать морально правильный выбор, в условиях, когда плата за такой выбор чаще всего смерть? Могу догадываться, зная его судьбу и взгляды. Дело не только в правильном воспитании и врождённой силе характера, не только в ясном, привитом с детства умении различить добро и зло, правду и неправду. Дело в том, что его личность была построена на прочном фундаменте веры. Я не подразумеваю под этим, что он был традиционно православным человеком. Мой отец любил ходить в церковь по праздникам, в память о детстве, о родителях, но набожным человеком он не был, не постился, не исповедовался, не ходил к причастию. Своё отношение к религии он сформулировал для меня так: «Я верю в высшую силу, и крест как символ веры меня устраивает». Это конечно не традиционное православие, это скорее философия, чем религия. Такое отношение к вере, думаю, было типичным для его семьи и офицерской среды вообще. Вера была для этих людей не плодом долгих и мучительных раздумий, а элементом культуры, чем-то само собой разумеющимся, не требующим анализа.

Но как всякий русский, отец верил в сурового и беспощадного русского бога – судьбу. Вера в предопределение – это единственный религиозный элемент, сохраняющийся в нашей культуре в досоветское, советское, просоветское и постсоветское время. Что бы ты не делал, ты ничего не изменишь. Можно молиться Богу, можно молиться удаче, но судьбе молиться бесполезно, задобрить невозможно, у неё ничего не выпросишь. Что на роду написано, то и будет. Это убеждение иногда (часто?) ведет к пассивности, но оно же может явиться источником потрясающей жизненной силы и стойкости и помогает поступать по совести. «Бог не выдаст, свинья не съест», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», а значит бояться нечего. Если беды отвести нельзя, то нужно просто жить с достоинством и не изменять себе ни при каких обстоятельствах. Вера в судьбу приводит к пониманию того, что высшая сила, а не люди, определит твоё будущее; люди над твоей душой не властны, и не от людей должны зависеть твои решения, а от правды и совести.

Вновь и вновь, читая эту книгу, видишь, что отец поступает правильно, несмотря ни на что. При таких взглядах на жизнь отец выжить не мог, но он выжил. Игра случая – да. Сила духа необыкновенная – несомненно. Но не верится, что этого достаточно. Странная, казалось бы, история, но во всех ситуациях так настойчиво проступает моральная основа, что в голову приходит простое и ясное объяснение – благородство может иногда спасти и защитить. У порядочных людей есть одно преимущество, которое может оказать решающее значение в экстремальных условиях – таких людей любят и стараются им помочь. Отец располагал к себе благородством. Симпатия, дружба, помощь знакомых и незнакомых людей неоднократно останавливали моего отца на краю обрыва: это и сокамерник, который спасает его от расстрела, и гебешник, который рвёт доносы, поступающие на отца, и даже немец, который снял его с тяжёлых общих работ и перевёл  его в инженерные мастерские.

Жизнь, которую создают себе люди, часто жестока и бесчеловечна, и встречаются ситуации, когда спасется тот, кто отберёт последний кусок хлеба у соседа, и подставит его вместо себя под тяжёлую тачку. В лагерной обстановке, в обстановке террора и доносов, в обстановке голода и холода пробуждаются самые скверные качества, и на первый взгляд они повышают выживаемость. Чем тяжелее условия, тем, казалось бы, выгоднее быть сильным, обирать  других. Но история жизни моего отца убеждает в обратном. Большей частью сил одного, даже самого тренированного человека недостаточно, чтобы выжить. Альтруизм и стремление к взаимопомощи запрграммированы в нас биологически, потому что необходимы, потому что выживание часто зависит от поддержки другого человека; пусть даже маленькой, эфемерной помощи другого доходяги. В плену, в лагере, тот, кто сам за себя и готов пожертвовать другими ради своего выживания, не может рассчитывать на те крохи человечности, которые ещё остались в людях, и в критической ситуации эгоизм может не спасти, а, наоборот, погубить.

Книга отца глубоко оптимистична в том же смысле, что и сочинения Эпикура.  Читая её, понимаешь, что «не надо бояться богов, не надо бояться смерти, можно переносить страдания, можно достичь счастья».

Т. С. Карпова

Страница 2 из 16 Все страницы