Ссылка (1935)

Шестое условие Сталина: больше внимания старым специалистам. Как отца вербовали в ГПУ. Как несколько тысяч дворян и троцкистов убили Кирова и были за это высланы. Наша «поездка» в Оренбург. Мы с Лёней – монтёры. Как нас спас Г. М. Петухов. Удивительное везение Г. М. Петухова. Мы перебираемся в Шувалово. Судьба Лёни Бутова.

Вроде кажется, что у нас всё шло тихо, мирно и хорошо. Но это только на первый взгляд. Нас всё время одолевали плохие предчувствия. Я даже молился богу, чтобы с нами не произошло ничего плохого, но это не помогло.

Году в 30 на пути моего обычного маршрута к бабушке, на углу Среднего и 13-й линии на уровне четвёртого этажа появился большой плакат, освещённый яркой электрической лампой – шесть условий Сталина, необходимые для процветания. Первые пять я не запомнил, потому что они мне были не интересны, а шестое условие было «Больше внимания старым специалистам». Я бы это условие поставил в кавычки: это значит – он тут у тебя путается, оторви ему голову и выброси.

Мои нехорошие предчувствия начали сбываться. У отца у моего в то время был билет красногвардейца и красного партизана. Этот билет предоставлял отцу большие льготы. И вдруг этот билет у отца изъяли без объяснений. Это был один из первых сигналов. В середине 34 года отца вызвали в ГПУ и предложили с ними сотрудничать. Говорили о том, что мы знаем, что вы пользуетесь большим авторитетом у бывших офицеров. Мы будем вам отпускать средства, вы будете приглашать ваших друзей и докладывать нам об их настроениях. Отец отказался, не стал сексотом. Когда он вернулся домой, мы почувствовали недоброе и стали проверять, что у нас такое есть, что было бы в случае чего не очень хорошо. Мы сожгли нашу родословную и ещё какие-то документы. Прошло совсем немного времени и вдруг в нашей квартире производится ночной обыск. У чёрного хода поставили часового, наверно боялись, что кто-нибудь уйдёт. Обыск продолжался несколько часов, всё было перевернуто, ничего компрометирующего не нашли, только забрали все фотографии родственников и вежливо с нами попрощались. Это я понял как второй звонок.

4 декабря 1934 года прозвенел третий звонок – в результате партийной склоки был убит Киров. Организованы торжественные похороны, прощание с Кировым производится в Смольном, участвует огромное количество народа, идёт огромная процессия через весь город. Моя 222-я школа, конечно, участвует тоже – мы построились в 8 утра у школы и пешком через весь город прошли до Смольного. Процессия была молчаливая, напряжённая, народ был напуган. Все скрыто думали – что теперь будет дальше? Киров спокойно лежал в гробу. Около виска у него было светло-сиреневое пятно. После выхода из Смольного все разошлись кто куда.

Сталин приехал на похороны, поцеловал Кирова, а после этого стал расправляться с бывшим Петербургом. Поползли слухи, что убийство Кирова было осуществлено лицами дворянского происхождения, а также меньшевиками и эсерами. Начинается охота на эти группы населения в Ленинграде и по всей стране. В Ленинграде тройками ГПУ начинается административное выселение людей по этим признакам, без суда и следствия. В начале января 35 г. отца вызывают в ГПУ и дают предписание об административной высылке с семьёй в г. Оренбург. Каждому члену семьи выдаётся удостоверение об административной высылке, паспорта изымаются. На сборы дали всего 48 часов. Мы собрали большую плетёную корзину из-под дяди Павлушиного «Архан – Д» и приделали по указанию надпись «Домашние вещи, бывшие в употреблении». Наиболее ценные вещи отдали друзьям на сохранение. Вместе с нами выслали так же и подругу матери Т. М. Тошакову, которая тогда тоже проживала с нами, вместе с дочерью; только не в Оренбург, а почему-то в Уфу.

Нас погрузили в эшелон из пассажирских вагонов, и мы покатили в Оренбург. Вагоны, помню, были плацкартные, не купейные. Поезд отправился с путей Московского вокзала. Мы ехали совершенно свободно, никаких военных или конвоиров не помню – по всей вероятности считали, что нам всё равно деваться некуда, и никуда мы не убежим. Как мы там в пути питались, я не помню. Помню только отдельные разговоры взрослых о нашей судьбе, я в них старался вникать, но у меня были и свои думы.

Ехали мы сравнительно недолго, дня три – не больше. Высадились на вокзале Оренбурга, – хороший вокзал старинной постройки. Первое впечатление: вышли мы на площадь, прилегающую к вокзалу, – посредине бесформенная белая гора. Это, оказывается, недавно был взорван собор, видно огромный, потому что глыбы бутового камня были очень большого размера. Развалили эту всю историю и не растерялись, быстро сориентировались: эту свалку залили известью с мелом и имитировали Арктику. Для усиления эффекта поставили фигурки полярников и около них самолёт на лыжах. Это был лагерь полярников, он выглядел чрезвычайно глупо. Пройдя немного дальше, мы увидели местный транспорт. Это были верблюды, приятные существа с симпатичными мордочками. Иногда появлялись ослы, даже со всадниками, которые сидели, почти ногами доставая до земли. Иногда появлялись грузовые машины.

Нас всех, видимо по согласованию, разместили по частным домам на окраине Оренбурга. Нашу семью поместили в домик вроде избы на Елькинской площади. Постепенно стали прибывать и новые поезда с «участниками убийства Кирова». В одном из них прибыл мой закадычный друг Лёня Бутов в составе всего их семейства. Мой отец, бывший заместитель главного инженера завода Коминтерн, устроился начальником электромонтажного участка, а я электромонтёром по осветительной проводке. Когда приехал Лёня, я пристроил его к себе как помощника, и мы работали вдвоём, так что мы были вместе с момента его приезда.

Семья Карповых в ссылке в Оренбурге, 1935 год

Помню один эпизод. Мы работали в каком-то архиве, нужно было сделать проводку. Стены были тяжёлые – бутовый камень. Долбить их было дико трудно, потому что тогда не было электрических дрелей, и у нас с Лёней основные инструменты молоток и шлямбур – заостренная труба, по которой бьёшь молотком. Мы работали по нарядам, работа сдельная, нам надо всё делать быстро, какой-то стеллаж с книгами нам мешал, и мы, не долго думая, раскидали книги и начали бить стенку. Сделали что положено, но тут на нас неожиданно налетели – да мы же столько заплатили, чтобы все эти книги были по порядку разложены! Мы ушли оттуда под ругань сотрудников, но всё обошлось без последствий, нам не влетело.

Питались мы, покупая всё на рынке. Рынок был просто замечательный. Я помню сливочное масло белого цвета, которое продавали в огромных шарах не меньше килограмма весом – всё чистенько и опрятно. Там были дивные помидоры, мёд, в общем, мы жили довольно неплохо, а меньшевик Павел Ильич Бутов, так тот жил совсем хорошо, потому что он был очень хорошим специалистом в области гидрогеологии, и к нему приезжали на консультацию из самых разных точек Советского Союза. Я даже удивлялся, что так быстро узнали, где он и что, катили к нему, хорошо платили и всячески помогали, так что всё шло вроде бы нормально.

В общем, мы с отцом работали и особенно не тужили. Иногда мы с отцом после работы встречались и пили пиво, но я тогда считал пиво гадостью. Оно было горькое и противное, и я этим делом не увлекался. Иногда мы купались в реке Урал. В том месте эта река паршивая и грязная, но всё-таки было неплохо поплавать. Всё бы ничего, если бы не еженедельная проверка документов на площади. По всей вероятности мы должны были периодически являться на проверку, чтобы ГПУ знало – не сбежал ли кто-нибудь из нас. Это была отвратительная процедура, которая отравляла нам существование. Отец был человек гордый, и не жаловался, но я чувствовал, что он обижен, что власть, которой он верно служил, будучи красногвардейцем, взяла его и вышвырнула с работы и из города. Может, его бог наказал. Был бы он не с этой компанией, а с Колчаком, может быть и не удалось бы тогда коммунистам развалить великую страну.

Прошло три месяца такой жизни, и вдруг нас вызывают. Мы, конечно, подумали, что отправляют в лагерь, потому что было ясно, что поскольку люди всё прибывают, тут будет сортировка, кто куда. Некоторых отправляли сразу в советский концентрационный лагерь. Но получилось вот какое дело. Мы пришли, а нам говорят, что мы можем ехать домой, что сейчас мы получим документы на проезд и литер, а когда приедем, там, на месте, нам выдадут паспорта. Мы были чрезвычайно удивлены такому случаю – нам было совершенно неясно, как это могло произойти. Мы покатили назад. Из окон я смотрел и видел, что весна снова шла нам навстречу. Если в Оренбурге всё уже отцвело, например, сирень, то когда мы подъезжали к нашей северо-западной части, весна только-только начиналась.

Как у нас получилось такое чудесное избавление? Как раз в 34 году вышла книжка Новикова-Прибоя «Цусима», где фигурирует мой отец, который был мичманом на броненосце «Орёл». Новиков-Прибой, матрос-баталер, входил в команду отца при тушении пожаров на броненосце. И вот друг отца, Георгий Михайлович Петухов, который тоже участвовал в Цусимском бою, сделал такую вещь – поехал в Москву к Новикову-Прибою, повидался с ним и сказал: «Как же так – герой Цусимы, а знаете, где он сейчас находится?» Новиков-Прибой нажал на какие-то кнопки, вроде тогда в высшем командовании был Орлов, – естественно, через некоторое время Орлова должны были тоже посадить, но в тот момент он ещё был хозяином, – на него надавили, и мы получили разрешение вернуться назад.

С Г. М. Петуховым тоже произошли чудеса. Эпопея высылки из Ленинграда начала немного угасать, но всё-таки ещё продолжалась. Вдруг в ГПУ вызывают и Петухова. Он за отца хлопотал, а теперь сам сядет – так получается. Георгий Михайлович распрощался с моей теткой, пошёл на Литейный, и там такая же тройка, как у отца, начинает о чём-то рассуждать, и вдруг председатель тройки внимательно смотрит на дядю, и тому кажется, что лицо у него знакомое. Оказалось, что этот председатель комиссии в прошлом был матросом на том же корабле, где служил Георгий Михайлович. Матрос этот плохо плавал; он как-то кувырнулся за борт и стал тонуть. Никто ему не шевелился помогать, а Георгий Михайлович бросился с борта судна и спас его. И сейчас председатель узнал Георгия Михайловича и сказал – отдайте ему документы, чтобы он отсюда ушёл и больше не приходил. Таким образом, Георгия Михайловича спасла только чистая случайность.

Мы возвратились к разбитому корыту. Да, верно, паспорта мы сразу получили. С ними ничего не делали, так они и валялись у тех, кто их у нас отобрал. Паспорта получили, а дальше что? Квартиры у нас нет. Наша квартира уже заселена, и нам её не собираются отдавать. Нам предложили у Тучкова моста возле церкви квартиру в последнем этаже, в совершенно исковерканном состоянии, без сантехники, без внутренних дверей, с тем, чтобы мы сами приводили её в порядок, но после всей этой истории откуда у нас деньги? Когда отец об этом заявил, то ему сказали – ну хорошо, дадим другую, только надо подождать. Но для того, чтобы жить, надо быть прописанными, и тогда пришлось частным порядком устроиться в Шувалове и там прописаться. За нами было закреплено в Шувалове сначала две комнаты, потом одна. В отношении прописки препятствий нам не ставили, но жить-то там как? Шувалово в 15 км от города, в то время были паровые поезда, и они редко ходили, а работа в городе. Короче говоря, пришлось получить комнату, а дальше дело ваше – хотите живите, не хотите – не живите, только терпеливо ждите. Мы терпеливо ждали, потом наступила война, так ни черта и не дали.

Прошёл месяц, и приезжает моя подруга детства Таня из Уфы, возвращаются Лёня, Павел и Женя Бутовы. Оказывается, появилось новое изречение товарища Сталина – о том, что сын за отца не отвечает. Мол, родители пусть там в лагере гниют, а молодых отпустить. И молодёжь высланных вернулась в город.

Павел и Лёня устроились у своих хороших знакомых, которые жили в том же доме Дервиза, где раньше была квартира Бутовых, выше этажом. Хозяйка была художница, которая работала в музее Александра III, – вроде он теперь называется Русским музеем. А Женя устроилась у академика геологических наук Яворского, который жил на Ланской. У Лёни и Павла уже были аттестаты об окончании среднего учебного заведения, и они решили поступать в вузы. Лёня – в Политехнический, а Павел (он был упрямый дурак) – в артиллерийскую академию. Мы его уговаривали не заниматься этой глупостью, с такими данными, когда отец сидит. У него в этой академии документов не приняли, и он был оскорблён и обижен.

Я ездил с Лёней в Политехнический институт, мы с ним всё время были вместе. У него взяли документы. Ему хотелось конечно на физико-математический факультет, поближе к нашему с Лёней профилю по радиотехнике. Лёня стал сдавать экзамены, и мы вместе ездили в институт. Когда я волнуюсь, то я вообще есть не могу, а у него обратное явление – он непрерывно уминал французские булки, одну за другой, – я просто удивлялся. При этом он совсем не был толстяком, он был худощавый. Лёня выдержал экзамены в Политехническом, но по его баллам он не мог пройти на физико-математический, и ему сказали: можем вас устроить на металлургический. Что было делать, Лёня согласился и начал учиться в Политехническом институте. Иногда он приезжал из города ко мне на велосипеде. У него был гоночный велосипед Омега, он очень хорошо ездил и с поездами не связывался, а быстро со Среднего проспекта приезжал в Шувалово.

Лёня учился примерно месяц-два, а Павел болтался без дела и попал в историю. У Бутовых были знакомые, хозяева дачи в Вырице, где Бутовы проводили летнее время. У этих хозяев была ещё квартира в городе на Подольской улице. Их сын, Трифонов, стал потом писателем. Существует два Трифоновых. Этот был Георгий, и Вера Павловна, которая всех называла на французский манер, звала его «Геон». Геон подрабатывал тем, что устанавливал антенны. Для того, чтобы тогда принимать станцию Коминтерна, надо было тянуть длинный провод на изоляторах, лазать по крышам и портить их, приделывая эти провода. Геон мне был несимпатичен. Пока Лёня занимался, Павел болтался с Геоном. В их компании была ещё какая-то тёмная личность, – молодой человек, который работал бухгалтером на заводе Красный треугольник, и у него всегда почему-то было много денег. По всей вероятности он прикладывал руку к кассе.

В один прекрасный день арестовали этого дельца с Красного Треугольника, Павел попал на заметку, и его тоже вызвали в ГПУ. С этим приехал ко мне Лёня. Я говорю – это конечно очень плохо. На следующий день Лёня опять приехал ко мне и сказал: ты знаешь, Павла не выпустили. Прошёл ещё один день, и Лёни нет – он не приехал. Тогда я поехал в город и пришёл к его знакомым. Мне сообщили – Лёня ушел и больше не вернулся. Оказалось, что это была наша последняя встреча. Больше я уже никогда его не увидел.

Дом Дервиза на  Среднем пр. В. О., где жил до ареста Лёня Бутов

Я увидел потом только Павла. Через 20 лет, после смерти Сталина, его освободили. Павел не мог мне чётко рассказать, что там такое произошло, и за что его загребли, и он по советским лагерям болтался. История совершенно непонятная – бухгалтера посадили, Павла посадили, а Геон почему-то вышел сухим из воды. Я спрашивал, в чём тебя обвиняли – «в участии в подготовке убийства Кирова». Опять вытащили эту историю. Когда Павел приехал на побывку после освобождения, он конечно навестил своего приятеля Геона, но они расстались, чувствовалось, что у них ничего общего нет. Павел только рассказал забавную историю. Геон жил уже в новой квартире, был женат, и у него была хорошая библиотека. Павел знал английский язык, и его заинтересовали большие тома Шекспира на английском языке. Хозяин авторитетно заявил: «Никто так не трактует Шекспира, как я». «А ты английский знаешь?» «Нет», – говорит, – «не знаю».

Что касается родителей Бутовых, то вскоре после того, как дети были отпущены, взялись за стариков, и Павел Ильич с Верой Павловной оказались в лагере в районе Оренбурга. Павел Ильич в этом лагере скончался, а Вера Павловна наверно была крепче, она выжила и вскоре после смерти Сталина была освобождена, вернулась в Ленинград, ей дали комнату, как потерпевшей, и мы с Зоей её навестили.

Женя вышла из этой истории живой и невредимой. Академик помог ей окончить геологический факультет горного института.

О Лёне ничего не известно. Он, безусловно, погиб в одном из лагерей.

Страница 10 из 16 Все страницы