Родные и друзья (1925–1934)

Сёстры отца в квартире на Малой Посадской. Семья тети Нюты. Пожар на кухне. Взгляды тихменевской бабушки на гражданскую войну в Испании Спасение экспедиции Нобиле. Как Красин перестал быть Красиным. Семья тёти Глаши. Удачная охота дяди Жоржа на Мадагаскаре. Ледовый поход и судьба капитана Гасабова. Опасные стихи поэтессы Людмилы Поповой.

Мы непрерывно ездили к отцовским родственникам. Они находились в разных местах, революция всех разогнала, но мы пытались продолжать жизнь большой семьи. Периодически бывало, что и я жил у бабушки на Малой Посадской, д. 19. Её дочери сначала оставались в имении, но потом их оттуда окончательно вытурили, и они перебрались в город, к матери. Зоя Ростиславовна болела туберкулезом, также как и её отец, и умерла в этой квартире вскоре после него. Ещё одна сестра, Наталья Ростиславовна Деминская во время гражданской войны уехала на юг, но разошлась там с мужем, который ушёл с Белой Армией. После окончания гражданской войны она вернулась в Петроград на Малую Посадскую. Тётя Наля писала стихи и вела хозяйство в этой семье. Евгения Ростиславовна зарабатывала деньги на всех. Она была зубным врачом, работала в больнице, и мы все у неё лечили зубы. Тётя Женя была энергичным человеком и вскоре открыла свой собственный домашний зубоврачебный кабинет. Я не знаю, откуда она всё это достала, но у неё было настоящее зубоврачебное кресло и бормашина, которая приводилась в движение ногой. Внизу при входе в парадное висела доска «Зубной врач Е. Р. Карпова». Доску приделал отец, и приделал   тактически правильно – на такой высоте, что её нельзя было достать, запачкать или снять. Она там продолжала висеть даже после войны. Сейчас устрой зубной врач что-нибудь такое на дому, и сразу придут бандиты и всё разграбят, а тогда всё было спокойно, человек мог зайти прямо с улицы, и тётка принимала пациентов без боязни. Тетя Женя была самая богатая из сестёр, потому что лечение зубов приносило достаток, и она даже могла помочь другим родственникам в трудную минуту.

Брат Д. Р. Карпова А. Р. Карпов с женой Л. В. Щуко и сыном Ростиславом

Р. Р. Карпов (дядя Слава) и  Е. Р. Карпова (тётя Женя)

Сёстры Д. Р. Карпова: А. Р. Карпова-Волошинова (тётя Нюта) с первым мужем Н. Куприяновым.  Н. Р. Карпова-Деминская (тётя Наля)

Сестра Д. Р. Карпова Г. Р. Карпова (тётя Глаша) и её дочь Зоя Транковская-Горева

Двоюродные братья и сёстры: Стива, Зоя Горева и её муж Ваня Горев, Китти Карпова, Марина Транковская (?)

Мы бывали также у старшей сестры отца Анны Ростиславовны Карповой (род. 1878 г.). У неё была большая семья. Тётя Нюта была замужем трижды, и от каждого брака были дети. Первым мужем тёти Нюты был врач императорских театров Сергей Куприянов, и от этого брака был сын Николай Сергеевич Куприянов (1905 года рождения). Первый муж довольно быстро умер, и тетя Нюта вышла замуж за Добровольского. Это был крупный инженер путей сообщения, действительный тайный советник, который был одно время начальником Николаевской железной дороги. От него у Анны Ростиславовны был сын Юрий Владимирович Добровольский, 1912 года рождения. Тоже не повезло тёте Нюте, и он быстро умер. Третьим мужем Анны Ростиславовны был Петр Алексеевич Волошинов, от которого у неё была дочь Галина. Петр Алексеевич до революции был присяжным поверенным. После полиомиелита он остался инвалидом, одна нога у него не действовала, и он передвигался в кресле с колёсами. Большую часть жизни он провел в сидячем положении. У меня о нём осталось хорошее воспоминание. С ним я встречался не столько дома, сколько на дачах. Он любил со мной разговаривать, мне что-нибудь обязательно рассказывал. Он меня научил играть в «шестьдесят шесть», и мы с ним шлёпали картами.

У тётки была жизнь трудная, семья большая. А тётка была способна к вышивкам – это, конечно, трудная работа, и тетя Нюта в конечном итоге глаза себе испортила. Тогда жёны верхушки носили вышитые ночные рубашки, и вот тётка делала такие вышивки, и таким образом дополнительно зарабатывала на жизнь семьи. Тётка была гостеприимна, и всегда хотела чем-то угостить. Но так как ей приходилось туго, то не всегда можно было есть то, что она готовила по своим достаткам. Например, она как-то приготовляла бараньи семенники. Однажды тётя Нюта разжилась где-то мукой и устроила блинчики. Я откусываю и вдруг заявляю: «Что же это такое? Это же хрюшкины галеты!» Тетка не обиделась, она захохотала, и все захохотали.

Однажды мы устроили пожар у тётки в кухне. В то время с электрическим светом был непорядок, и дополнительным освещением служили керосиновые лампы и коптилки из медных гильз артиллерийских снарядов. В них наливался керосин и устраивалась небольшая горелочка. Кто-то из нас споткнулся и уронил такую коптилку, керосин разлился и вспыхнул. И так как мы не знали, что тушить керосин водой нельзя, мы тут же начали его поливать водой, а керосин очень хорошо горит сверху воды. Но к счастью керосина было не так много, и удалось его сбить, а то бы мы устроили пожар на весь дом.

У Анны Ростиславовны жила и семья Ростислава Ростиславовича Карпова. Дядя Слава, как я рассказывал раньше, ушёл в Финляндию после подавления кронштадтского восстания, жена дяди Славы Ариадна Владимировна Симонова, сын Игорь и бабушка (мать Ариадны Владимировны и дяди Павлуши) переехала в Петербург к бабе Нюте. У них тоже было имение, только более маленькое, чем Быково, в районе Тихменева. Там у них конечно тоже после революции начались неприятности. Бабушка Симонова там вела себя активно, – когда на её огороды нападали проезжие солдаты, она стреляла из браунинга. Не знаю, как её не прибили. В эркере квартиры на Бармалеева бабушка Симонова, бывшая помещица, держала двух кур, которые кудахтали и жили очень неплохо. В 38 году на политической арене происходили драматические события – у нас шла война с Испанией, хотя всё это затушёвывалось. Бабушка Симонова любила заниматься политикой; она прямо говорила: «А я – за мятежников!», – имея в виду Франко. Потом, когда дядя Павлуша выстроил дом в Архангельске, он вызвал к себе сестру с сыном. Тихменевская бабушка оставалась в квартире на Бармалеева, и перед самой войной Ариадна Владимировна вернулась к ней в Ленинград, и была арестована в Ленинграде.

Игорь, Галя и я всё время встречались, были очень дружны. Я был самый старший, 16 года рождения, Игорь – 18 года, а Галина 22 года. Нас называли тремя китайцами. Первый китаец (это я), когда спрашивают, хочешь ли ты есть, отвечал «Нет, спасибо», Игорь отвечал «Всё равно», а Галя говорила «Есть хочу!»

В первом ряду тётя Женя и М. И. Карпова, во втором ряду тётя Наля, «Тихменёвская бабушка» и А. В. Симонова-Карпова, жена дяди Славы

Один из сыновей тёти Нюты Юрий Добровольский окончил морское училище на Васильевском острове и стал радистом. Отец устроил Юрия радистом на «Красина», когда возникла необходимость отправки этого ледокола в Арктику спасать экспедицию Нобиле.

О походе ледокола «Красин» («Святогор») вышла кинокартина «Красная палатка», которую хорошо показывать тем, кто был далёк от этого вопроса, и кто, собственно, ничего не знает, поэтому им можно подсунуть любую клюкву. Например, в этой картине показано, как разводят мост Лейтенанта Шмидта, бывший Николаевский, и как «Красин» быстро проходит через разведённый мост – это грибатая чушь. В то время все крупные суда свободно заходили в Неву и швартовались вдоль Васильевского острова, как раз не доходя Николаевского моста. То же было и с «Красиным». Прежде чем отправить его в экспедицию, нужно было его соответствующим образом подготовить. «Красин» был введён в Неву и пришвартован в районе церкви Киевского подворья. В этом месте набережная имеет спуск к воде и большую площадь, на которую можно было свободно подвозить различные грузы, которые требуются для экспедиции, и спокойно их погружать.

В 28-м году мне было 12 лет, и я всё это наблюдал, потому что Юра пригласил меня на ледокол, показал мне свою радиорубку, которая помещалась в кормовой части. Там было два радиста. Юра был коротковолновиком и мог принимать «дальнобойные» станции. Был также специалист по длинным волнам, которые обеспечивали более близкий, но более надежный приём. У них были двухъярусные койки; я только не помню, на какой – нижней или верхней, – спал Юра. Кругом была страшная грязь, потому что на корабль всё время возили и грузили уголь. В то время машины были паровые, и угля таскали невероятное количество; страшная пыль была и на набережной – везде уголь, уголь и уголь. Кроме того, я видел самолёт Чухновского. Он размещался между труб, ведь, естественно, Красин – не авианосец. Так что никаких мостов не разводили, когда всё было погружено, корабль отплыл. По всей вероятности его буксирами развернули, и дальше он пошёл своими машинами по морскому каналу.

К сожалению, у Чухновского не совсем удачно там получилось; он отважно летал, но его самолёт повредился. Большое количество людей экспедиции Нобиле перетаскали шведские лётчики. Но всё-таки наш ледокол подобрал четырёх участников. Юра нам всё конечно очень подробно рассказывал, но дело было давно, и я помню только основное. Самое трагичное – гибель Мальмгрема – знаменитого полярника, который вместе с Цаппе и Мариано решил добраться до ледокола просто на лыжах, хотя генерал Нобиле их отговаривал. У Мальмгрема смерть была подозрительная, ходили разговоры, что чуть ли не Цаппе и Мариано его съели. Мне трудно сказать, насколько правильно такое предположение.

Помню обложку журнала, может быть шведского, которая сохранилась у Юрия. Юрий снят крупным планом, почему-то на бочке телеграфный ключ, и написано, что это радист спасательной экспедиции Добровольский. У меня ещё была интересная вещь, не знаю, где она осталась после всех наших потрясений и войны. Тогда продавали сувениры: спасательный круг диаметром 15–20 см, – половина красная, половина белая, веревочки, а внутри фотография. В верхнем углу капитан ледокола Эгге, вверху справа директор Арктического Института и руководитель экспедиции Самойлович, которого советская власть потом расстреляла, внизу справа Юра Добровольский. У меня есть копия этой фотографии на открытке тех времён: «Герои Арктики».

Несколько лет назад я читаю в газете, что вот «Красин» уже не нужен, что «Красин» стоит сейчас как раз на том участке, откуда он уходил спасать экспедицию Нобиле. Конечно, я страшно этим заинтересовался, мне хотелось вспомнить, как мы когда-то с Юрой были на этом корабле, и раз туда можно зайти без всякой канители, то я решил это сделать. И вот я на Неве, ветер здоровый, я перехожу на ту сторону по Николаевскому мосту, иду по набережной к Киевскому подворью и думаю – интересно, сейчас увижу «Красин», поднимусь по нему... Издали вижу, что действительно стоит ледокол – у ледоколов характерная форма корпуса, специальные округлые борта. Корпус строится так, чтобы лёд не в состоянии был его раздавить и в случае чего выдавливал бы ледокол вверх. Подхожу ближе, ближе – что за черт? Это же совсем вроде не то судно. Если корабль был когда-то на угле и с двумя жёлтыми трубами, то теперь у него одна широкая труба, как у теплоходов теперь делается, и этот корабль, я вижу, должен работать на дизельных турбинах. Вся середина перестроена, совершенно новые рубки – капитанская и управления. Корпус такой же формы, но наверно корпус тоже заменён, потому что корпус старый не мог сохраниться – в солёной воде в первую очередь корпус съедает коррозия. Подхожу уже к борту корабля, кинуты сходни, снаружи их никто не охраняет, – видят, никто не интересуется этим кораблем. Я брожу везде, пошёл в радиорубку, но она уже конечно не там, и совсем в ней другая радиосистема. В кают-компании в это время был завтрак, ну а когда они там пожрали, я зашёл и стал говорить с капитаном. Он мне сказал, что этот корабль был перестроен в 53 году. Я ушёл с неприятным чувством.

Газета наша негодовала, что вот некоторые предлагают в «Красин» устроить кафе («какая профанация!»), а надо бы в нём сделать музей. Я в корне не согласен – если делать музей, то надо было бы брать «Ермака», который не подвергался никаким реконструкциям – тот самый «Ермак», который участвовал в Ледовом походе и спас Балтийский флот. Он был в первозданном состоянии, с паровыми машинами, и этот ледокол действительно нужно было бы сделать музеем, тем более, что он выполнен по проекту адмирала Макарова, героя Порт-Артура. А в этом корабле действительно можно устроить только пивную, потому что это абсолютно не «Красин». Кстати, название «Красин» сбросили и налепили «Святогор».

Теперь я перейду к квартире на Суворовском, 47. Там во втором флигеле жила старшая сестра отца Глафира Ростиславовна с мужем и детьми. Глафира Ростиславовна была хороший, добрейший человек, но в сравнении со своими сестрами более инертная; в ней не чувствовалось такой энергии, как у Евгении. Первый её муж, офицер Транковский, умер. У них осталось две дочери, старшая – Марина Митрофановна, и младшая Зоя Митрофановна. Потом тётя Глаша вышла замуж второй раз за Георгия Михайловича Петухова. Отец очень любил всех своих сестёр, особенно Глафиру. Он собственно и сосватал её за своего товарища, Петухова, а тот впоследствии спас нас, как я потом расскажу. Есть у нас фотография – стоят вместе дядя Жорж и мой отец, оба в штатском, и на карточке написано: «два Аякса». Они вместе участвовали в русско-японской войне, только на разных кораблях. Отец был на крупном линейном корабле – броненосце «Орёл», а дядя Жорж был сначала на «Авроре», а потом на каком-то транспорте. Оба они попали в плен к японцам и потом вернулись назад.

Дядя Жорж был отличным стрелком. Рассказывали, что когда были стрелковые соревнования, все к ним готовились, а Георгий Михайлович приезжал последним на велосипеде, быстро поражал из револьвера цели и уезжал, не разбираясь, что там дальше. У него даже был такой интересный случай. Где-то на Мадагаскаре в Джибути во время японской войны была остановка русской эскадры, следовавшей в Японское море для боя с японцами. Туземцы, увидев дядюшку с винтовкой, показывали в небо – смотри мол, орёл летает. Он прицелился, выстрелил, и этот орел хлопнулся вниз. Туземцы глаза выпучили – чудеса какие! Действительно, это не дробью на 50 метров, это высота большая – попробуй пулей попасть! Должно быть не только умение стрелять, но и удача. Дядюшке, конечно, просто повезло. Тогда туземцы показывают опять на орла – ну, а вот этого? Тут уже дядюшка остерёгся. Он сказал – хватит, и не стал стрелять: естественно, был не уверен, что второй раз попадет.

У меня, когда я был совсем маленький, была там интересная встреча, по всей вероятности году в 20-м. Я был в квартире тёти Глаши, но потом меня повели в первый флигель, где жил генерал Козловский, который участвовал в Кронштадтском восстании. Его там в этот момент не было, но была его семья. Взрослые уложили меня спать в маленькую комнатку, почти пустую – кровать, может быть, ещё комод там стоял. И вдруг ко мне приходит человек среднего роста, очень подвижный, и начинает мне что-то рассказывать. В голове осталось такое – он имитирует работу машины: «Инди-машина, инди-пружина, чикль-микль, чикль-микль, чикль-микль и пошел!» Потом я узнал, что по такой мелодии работает судовая паровая машина. Это оказался капитан Гасабов, командир «Ермака», герой Ледового похода, которому было обязано наше правительство, но потом оно его конечно чёрт знает во что превратило. Когда я стал читать книги по Ледовому походу, то в них всё было непонятно. Вроде как «Ермак» идёт сам, капитана нет, и все матросы предлагают, но кому предлагают – тоже непонятно. «Ермак» сам всё соображает, присоединяет к себе другой ледокол, а про Гасабова написано, что мол да, старший лейтенант царского флота Гасабов предлагал какие-то неверные планы и всё саботировал. Даже в совсем недавней книге, выпущенной про ледовый поход, адмирал Исаков не называет командиров кораблей, а всё, дескать, делали матросы. Матросы конечно не могли бы управлять кораблями. Это теперь на флот берут с 10 классами образования, а тогда матросы были полуграмотные.

А получилось это с Гасабовым вот почему. Операция по выводу наших кораблей через оледенелый Финский залив была проведена блестяще, и в 20-м году Гасабов уже занимался другими делами. Но он ничего не знал о своей семье. Когда уходили из Свеаборга, то на военные корабли семьи, конечно, не брали, для этого использовались транспортные суда, которые шли не через лёд, а в незамерзающие порты. Наша семья эвакуировалась через Либаву (Лиепая), и отец нас встретил. Семья Гасабова оказалась в Эстонии, в Ревеле (Таллин), и он оставался в Петрограде один. Ему всё-таки хотелось семью навестить и узнать, что с ней делается. И вот, когда он пошёл в какой-то ледокольный поход и оказался у берегов Эстонии, он сказал команде, что хочет повидаться с семьей, и ушел по льду в Ревель. Матросы очень любили своего капитана и отпустили его. Никто его не выдал, хотя там конечно была парторганизация и тому подобное. Дальше след его пропал, неизвестно, что с ним стало в Эстонии, может быть, его эстонцы расстреляли, приняли за лазутчика из красной России. За этот поступок Гасабова и полили грязью, хотя только благодаря нему удалось осуществить эту операцию – без его идеи об использовании двойной ледокольной тяги даже линейные корабли не смогли бы прорваться через этот толстый лед, а уж миноносцы-то просто раздавило бы.

У отца было кроме сестёр ещё трое братьев, но в это время они уже умерли. Самый младший, Константин, был убит в первую мировую войну. О Ростиславе я уже рассказал – он окончил жизнь в Финляндии. Самый старший брат Алексей был крупным железнодорожным инженером и в последнее время работал начальником железной дороги в Средней Азии, в Чимкенте. Там вспыхнула холера, всем делали прививки, причём надо было делать две с интервалом. Это болезненные прививки, и все старались от них увильнуть, а Алексей их не делал потому, что ему просто было некогда. Потом к нему кто-то вломился, устроил скандал, что вот мол вы людей посылаете, а сами не идете на прививку. Алексей рассердился, пошёл к врачам и сказал – делайте сразу две. Этого, конечно, делать было абсолютно нельзя, и можно представить, какие это были врачи, если они допустили это. Он умер. Алексей был женат на сестре архитектора Щуко. Щуко был хорошо известным в Петербурге архитектором. Он построил несколько красивых домов на Каменноостровском, и его квартира занимала верхний этаж одного из этих домов. Там же у него была и мастерская. Щуко был по-моему какой-то странный человек. Мне показывали его комнату. Небольшая, не более 15 метров, она была вся уставлена мебелью в простом русском стиле, из дерева натурального цвета. Это была не карельская, а простая береза. Деревянная кровать, грубо сделанный стол, вместо стульев лавки, как в деревнях, сколочены какие-то грубые кресла. В то же время в комнатах детей Щуко была прекрасная мебель красного дерева, обелиски из слоновой кости с мелкими рисунками, которые надо было рассматривать чуть ни в лупу, – всё абсолютно роскошное.

Моя мать и я часто бывали в доме на углу Мойки и Марсова поля. Во втором этаже этого дома жила сестра бабушки Екатерины Васильевны Лидия Васильевна. Она была много моложе моей бабушки, и я называл её не бабушка, а тётя Лида – это её вполне удовлетворяло. Тётка любила мою мать гораздо больше, чем её родная мать, и мы всегда были у неё желанными гостями. В Рождество и на Пасху мы все друг к другу ездили по гостям, и у каждого были угощения. У тёти Лиды всегда бывали особые и очень вкусные окорока, я до сих пор помню их вкус. Это огромные свиные ноги с красивой коричневой шкурой, украшенные бантом. Тетка шила платья жёнам известных людей, например, Дунаевским, жене директора Арктического института Самойловича, который жил в том же доме.

Дочь Лидии Васильевны от первого брака, Людмила Попова, была поэтессой. Она высоко о себе возомнила, и сравнивала себя с Маяковским, вычисляла, сколько времени тратит на сочинения Маяковский, и сколько она. Получалось, что она опережала Маяковского. Первым её сочинением была «Разрыв-трава», по-моему, дрянь отчаянная. Поэтам платят только, когда стихотворение напечатано, а до этого это твоё дело, на что ты будешь жить. Поэтому поэтессу, когда ей есть было нечего, спасало то, что её мать была искусницей в отношении швейной машины. Людмила Попова подружилась с лётчиками и всё время писала о них стихи. Ну, может быть, у лётчиков жизнь опасная, но всё же получалась неприятная вещь: как она напишет стихи, так этот лётчик погибал. Погиб Чкалов, Осипенко... Поскольку у Людмилы были приятели в лётном мире, моей матери устроили полёт в самолёте У-2, и она была первой «лётчицей» в нашей семье. Мать летала над нашим городом и была в восторге от этого полёта, говорила, как это интересно, замечательно.

 



Страница 7 из 16 Все страницы

< Предыдущая Следующая >