Вместо эпилога

Когда война окончилась, моему отцу не было ещё и тридцати * Эпилог написан Татьяной Святославовной Карповой – дочерью автора воспоминаний. Она включила в этот раздел также неоконченные записи автора.. Он думал, что после перенесённого проживёт не более 10 лет, а прожил ещё 60. В 45 году для него начался ещё один трудный период жизни. Начался он более-менее благополучно. Вот неоконченные записи отца об этом времени.

Так как я участник войны, то мне так или иначе должны были дать жилплощадь, но это заняло много времени, и пока не освободился дом в Шувалове, два года я жил у сестры. Комната сестры была большая, 30 квадратных метров, но семье из пяти человек в ней было тесно. К счастью все мы много работали и дома бывали мало. Еду готовила нам домработница.

Эти два года прошли быстро и напряжённо. Перед войной я окончил три курса Холодильного института, и мне оставалось окончить ещё два курса и защитить диплом. В институте меня быстро восстановили и дали стипендию. Студенческий состав был смешанный: «старики», как я, вернувшиеся с фронта, и много молодых людей, моложе нас лет на пять. Я много занимался и в основном проводил время в Публичной библиотеке, в научном зале, куда пускали и студентов – готовился по книгам, потому что я привык работать с книгами, и они мне приносили гораздо больше пользы, чем лекции. Прошли эти два года, я прилично сдал все предметы, и нужно было выбрать тему дипломного проекта. Я выбрал тему «Кондиционирование воздуха», потому что меня всё время увлекали вопросы, связанные с электротехникой и автоматикой. Но ректорат мне заявил, что не может обеспечить мне руководителя, потому что профессор Эльтерман уже набрал пять человек, и больше он не может взять, так что надо мне выбрать что-то другое. Я категорически отказался и сказал: «Не надо мне никакого руководителя; я буду сам разрабатывать эту тему». Со мной спорить побоялись, не знали, чем это может обернуться – я всё-таки участник войны. Я плюнул на всё и стал работать.

Прошёл месяц или больше, ректорат не знает, что же со мной делать, и вдруг меня навещает профессор Эльтерман. Ректорат его отправил проверить, а что же я всё-таки делаю. Я стал с ним разговаривать, и Эльтерману очень понравилось и то, что я сделал, и то, как я много сделал за такой короткий промежуток времени. Он согласился быть моим руководителем.

Эльтерман направил меня на первую преддипломную практику в Институт охраны труда. Я появился в этом институте и стал выполнять разные задания, которые давали мне учёные. В основном руководил мною к.т.н Участкин. Так как у меня был опыт электро и радиомонтёра и я знал всё, что связано с этой тогда ещё несложной автоматикой, я пришёлся ко двору и там. И тогда Петр Васильевич Участкин обратился в дирекцию института с просьбой, чтобы в Москву, председателю ВЦСПС Кузнецову, было направлено ходатайство о моём распределении в этот институт. ВЦСПС в результате прислал письмо в Холодильный институт о том, чтобы после окончания Карпов был направлен в Институт охраны труда – у меня было забронировано место.

Специализированной темой моего диплома было кондиционирование воздуха в Ленинградском телевизионном центре, и я был направлен на вторую преддипломную практику в Московский телевизионный центр. Там для меня всё было интересно. Артистов освещали яркими лампами, я видел, как они обливались пóтом от излучения этих ламп. Устройство охлаждения воздуха было просто необходимо для того, чтобы артисты могли работать в этих условиях. Ко мне хорошо отнёсся главный инженер этого телевизионного центра некто Ренард (Ренард по-французски «лисица», и он действительно был рыжеватый). Ренард мне показывал устройство системы кондиционирования, все машины были американские, и я мог их созерцать, но, к сожалению, не в работе. Поскольку система была импортная, у нас, как водится, всё чего-то к ней не хватало. В то время не было фреона – агента, который идет на охлаждение холодильных машин. Артистов спасали, давая сильный поток воздуха. Их обдували ветром так, что того и гляди, могли подняться вверх юбки. Имея машину охлаждения, ею не пользовались.

Я быстро закончил дипломный проект. Он понравился Эльтерману и защищать этот проект мне было легко. Я быстро понял, что члены экзаменационной комиссии практически плавают в вопросах, касающихся кондиционирования воздуха, и это дало мне возможность бойко провести защиту. Потом мне товарищи-студенты говорили: «Слушай, ты с ними как за кружкой пива разговаривал!» Я защитил диплом на «отлично». Когда председатель комиссии подписывал мою зачётную книжку, я к нему обратился и сказал: «Вы знаете, Вы хорошо знакомы с моим отцом». Это был бывший морской механик царского флота Сурвило. Он был приятно удивлён и тепло со мной попрощался.

Студенты спрашивали ректора института: «Есть ли места в Ленинграде?» Ректор отвечал: «Есть только Карпову, но это решение Москвы». Но у меня в мозгу всё время крутится – не оставят меня в Ленинграде. Перед распределением меня вызывали в ГПУ и задали вопрос – как я попал в СССР из Финляндии? Я отвечал: «Очень просто – это было в 1918 году, я подошёл к берегу залива, вода холодная была, но я спокойно переплыл на другой берег и попал в СССР». Молчание, рожа слегка перекошена. «У Вас есть судимость, за что?» Я отвечаю: «Нет у меня никакой судимости; а впрочем, если она и была, Вы должны сами знать и мне объявить, какая она и за что». Молчание. Я добавил, что в 1935 году всю нашу семью без суда и следствия выслали в Оренбург, за что – никому не известно. Дали на сборы 48 часов. Через три месяца вернули и отдали нам наши паспорта. На этом мой допрос был закончен, и меня молчаливо отпустили.

В институте мне дали хорошую характеристику, но секретарь парткома Курылев сделал вставку фиолетовыми чернилами: «Был в плену в Германии в 1942–1945 году». Пошёл я получать диплом в отдел кадров – не дают. Почему? На основании того, что я якобы не получил среднего образования. «Вы окончили только 8 классов средней школы». Я говорю: «Да, читать вы умеете, но только надо ещё понимать то, что вы читаете. Перед вами лежит аттестат, где написано, что мною закончен рабфак при Электротехническом институте экстерном, и добавлено, что я при поступлении на рабфак предъявил свидетельство об окончании 8 классов». Молча выдают мне диплом, и я ухожу с постной физиономией, потому что противно: то ГПУ, то правят характеристику, то подозрительно ковыряются с дипломом. Такая у меня тогда была сопутствующая дрянная обстановка.

Наступил день работы комиссии по распределению. Я не волнуюсь, но нахожусь в угнетенном состоянии. Я зашёл не сразу, а к концу работы комиссии. Мне сразу с места в карьер предлагают город Катайск Курганской области, насосо-компрессорный завод. Я говорю: «Позвольте, у меня же имеется направление в Ленинградский научно-исследовательский институт охраны труда, есть письмо из Москвы», на что отвечают, что места по кондиционированию воздуха нет, сейчас стране не нужно никакое кондиционирование воздуха, стране нужны компрессоры. «Хорошо, – говорю, – мне не обязательно оставаться в Ленинграде, пошлите меня в любой географический пункт, но я хочу работать в области кондиционирования воздуха, у меня и дипломный проект такой был». Мне ещё раз говорят, что кондиционирование воздуха – это несвоевременная вещь, сейчас нам нужны компрессоры и насосы, которые вы знаете, вот мы вас и посылаем на насосо-компрессорный завод. «Если вам не нравится это место, мы можем вам его переменить; мы можем отнять то или иное распределение у тех, кто его уже получил, и предоставить его вам, если оно вам понравится». Тут я совсем на них распсиховался из-за того, что они думают, что я буду что-то отнимать у своих же товарищей. Я сказал, что пускай остаётся это самое место, до свидания, и рванул дверью им, как следует, на прощанье. Вот так закончилось моё распределение. Я конечно понял, что ГБ наплевало на председателя ВЦСПС и решило это дело по-своему.

В вестибюле встречаю Петра Васильевича Участкина. Он приехал, чтобы забрать меня и отвезти к себе в Институт охраны труда. Участкин говорит мне, что он ходил и туда, и сюда, но ничего не выходит: «Мне говорят – берите любого, кого Вы хотите, но Карпова мы Вам не дадим. Берите Анасовского». Петр Васильевич, не долго думая, взял этого Анасовского. Нехорошо, конечно, поступил: я бы на его месте отказался, послал их подальше и ушёл. Но он за это дело был наказан. Анасовский не был ленинградцем, и когда он закончил институт, он должен убраться, прописка кончается, должны выгнать из общежития, но если он где-то устроится, то всё в порядке – его пропишут. Получил он работу у Участкина, получил прописку, проработал с полгода и ушёл от него в аспирантуру холодильного института». Пётр Васильевич остался с носом.

Встречает меня Эльтерман чуть не со слезами: «Как же так, знаете, что – работайте на заводе плохо, чтобы от вас отказались, и приезжайте в Ленинград. Будем работать по совместительству в проектной организации, делать проекты, хорошо зарабатывать, и всё у нас будет хорошо». Я поблагодарил его, и мы расстались навсегда.

Меня, по существу, снова выслали из Ленинграда, как бывшего военнопленного. Я должен сказать, что мне очень повезло. Мать мне всегда говорила: «Не вышло – значит не нужно». В это время, в 48 году, в Ленинграде началось локальное мракобесие, как в 37 году по всей стране – знаменитое ленинградское дело. Можно сказать, каннибализм – большевики стали расстреливать большевиков. Как говорил товарищ Сталин: «Лес рубят – щепки летят!» Щепками в этом случае оказались бывшие военнопленные. Их просто высылали в лагеря, пополняя кадры уже находившихся там депортированных военнопленных. А меня всё-таки не посадили, а послали работать на завод. Бог всегда мне помогал в самых тяжёлых случаях.

Итак, после окончания войны в Ленинграде я пробыл только два с половиной года, живя в постоянной тревоге. Еду в Катайск. Мать купила мне фибровый чемодан. Сестра дала вьючный ящик – отличный сундучок, запирающийся на замок, – и спальный мешок из гагачьего пуха. Чемодан и вьючный ящик были набиты всякими вещами, необходимыми для автономного существования. Попрощался я со всеми и уехал не в лучшем настроении – ведь уехать с Урала не так-то просто. Действовал указ, запрещающий специалистам покидать Урал.

Скорый поезд быстро довез меня до Свердловска, а оттуда до Катайска я ехал около 60 км на местном поезде. Среди бела дня на меня напала стая клопов, породистых, величиной с арбузное семечко. Вот было веселье охотиться на них с лозунгом «Но пасаран!» Только бы не завезти их собой на новое жильё! Это была моя первая встреча с местными клопами. К счастью, она была непродолжительной.

Вот и станция Катайск. Меня встретили и повезли во временное пристанище. Завод всех пребывающих размещал в частных домах по договору. Я попал к приятной хозяйке, которая сдавала небольшую комнату на троих. В комнату вошёл первый постоялец, босиком, в тренировочных брюках, с буханкой очень чёрного хлеба. Это был молодой, на 12 лет моложе меня, красивый мужчина, Игорь Иванович Гроздов. Он мне понравился с первого взгляда. У меня с ним до сих пор сохранились хорошие, добрые отношения, и мы с ним встречаемся, так как по долгу службы он часто бывает в Петербурге. Игорь был коренной москвич, и в то время, когда я его встретил, он окончил машиностроительный техникум по компрессоростроению и попал в Катайск за невежливый разговор с замминистра среднего машиностроения (будущее министерство атомного машиностроения). Потом он сумел вернуться в Москву из Катайска, потому что поступил в институт – это давало право уехать с Урала. Игорь с успехом окончил факультет химического машиностроения в Московском химико-технологическом институте и стал работать в атомной промышленности. Второй постоялец – тоже техник. Он окончил техникум по ремонту оборудования в городе Калязине и работал в нашем ремонтном цехе. Это был хороший простой парень, не лишённый чувства юмора. Приходя с работы, он всегда что-нибудь рассказывал, часто приносил сплетни из жизни нашего руководства, и мы с Игорем очень смеялись.

Я вымылся, переоделся и пошёл представляться на завод. Меня встретило руководство: «Инжэнэр к нам приехал!» Руководили заводом директор Наум Аронович, к которому я в дальнейшем относился безо всякой симпатии и уважения, главный инженер Ашеров, заместитель директора Яговский, секретарь партбюро Зенковский. Состоялось наше знакомство, меня определили старшим инженером конструкторского отдела. Этот отдел считался на заводе элитным. Он помещался в единственном хорошем здании завода, удобном, светлом, с высокими потолками. Я поставил условие, чтобы у меня была отдельная комната, иначе я уеду в связи с невыполнением заводом условий по обеспечению моего быта. Я считал, что если сразу это не обговорю, потом будет поздно. Отдельную комнату мне быстро дали.

Я приступил к работе. Вспомнил Эльтермана и пренебрёг его советом работать плохо. Решил работать хорошо. Руководил отделом главный конструктор Норман. Он сразу приблизил меня к себе. Кроме меня были другие инженеры, моложе меня: например, Мельников. Он окончил московский Авиационный институт. Как он сюда попал? Папу посадили. Инженер Козырев окончил машиностроительный институт имени Баумана в Москве – это серьёзное старинное заведение. Я бывал в этом институте; он находится на улице с забавным названием, каковые в Москве часто встречаются – Коровий брод. Паяцык окончила Ленинградский политехнический институт. Почему мы с ней встретились в Катайске? Ясное дело, потому что она находилась во время войны на оккупированной немцами Украине. Это были прекрасные инженеры, мозги у них работали очень хорошо, и знания у них были великолепные. Надо отдать должное советской власти – она давала возможность бесплатно учиться, и если ты действительно этого хотел, ты мог получить всё, что тебе нужно. Эти способные люди замечательно знали свою специальность, и мне с ними было легко и хорошо работать. Они ко мне тоже хорошо относились.

На этом записи обрываются, и мне так жаль проститься с рассказчиком – слушала бы ещё и ещё. Придётся мне самой докончить эту повесть.

В Катайске отец пробыл пять лет. В это время в Катайске было много интересных людей с необычной судьбой. Катайск был в некотором смысле пересыльным пунктом, куда неофициально ссылали «нежелательные элементы», и откуда многих потом отправляли в более скверные места и лагеря. Люди эти были образованы, многое видели, с ними было интересно и можно было многому научиться. Материально эти люди, как приезжие, жили часто много хуже, чем даже местное население, потому что у них не было хорошего жилья и подсобного хозяйства. Один, например, жил с женой и маленьким ребенком в избе, где зимними ночами температура падала ниже нуля, и при этом в той же комнате строил и держал инкубаторы для яиц, пытаясь развести цыплят. Это был человек, который в своё время работал на заводах Рено, жил в Европе и Палестине, и по доброй воле приехал в Советский Союз, поверив в пропаганду о том, что это страна всеобщего счастья. Тут-то ему и показали, что ждёт в СССР человека, «подвергшегося буржуазной пропаганде», т. е. побывавшего за границей.

Условия жизни в Катайске были тяжёлые. Какой там был хлеб, отец упомянул в главе о немецких лагерях. Поэтому отец пять лет не ел хлеба. Изо дня в день он ел жареную свинину с картошкой, покупая эти припасы на базаре. В столовой кормили плохо. Один раз только за всё время дали жареных кур. Это были жертвы бандитского нападения лисы на колхозный курятник. Не пропадать же добру!

Тогдашняя атмосфера была отравлена стукачеством. Писали всё про всех, особенно про неофициально-ссыльных. Судьба отца сложилась бы гораздо печальнее, если бы он не подружился с местным гепеушником. Тот был в войну адъютантом Баграмяна и хорошо представлял, в какой котёл попал мой отец под Харьковом. Поэтому гепеушник отцу очень сочувствовал и любил с ним выпивать и беседовать о войне. Гепеушник говорил отцу, что он рвёт поступающие на того доносы, но вот если его куда переведут, отцу будет несдобровать, и надо бы подумать о переезде на другое место. Сами доносы гепеушник отцу иногда показывал. Вот, например, такая чудная записочка: Карпов говорит «калхоз» вместо «колхоз», чтобы унизить эти советские организации. Отец, который говорил с нашим ленинградским произношением (не совсем «с Масквы, с пасада»... но «о» всё же часто заменяется на «а»), засмеялся и сказал: «А что, “кол” лучше, чем “кал”?» Автором этого доноса был поклонник Паяцык. Паяцык полюбила ходить с папой на лыжах, и этот человек решил, что надо устранить соперника с помощью доносов. Впоследствии этот человек женился на Паяцык.

Техническая карьера отца продвигалась успешно, и его вскоре все зауважали. Особенно полюбили его рабочие после того, как он пров`л отопление в цехе. Второй цех заказали специальной организации, и тамошнее отопление работать не стало. Рабочие стали говорить про отца: «Вот это настоящий инженер, а те что?» Отец любил изобретать и всё время что-то усовершенствовал. Эти усовершенствования можно было проводить как рацпредложения и получать за них премии, но отец был человек непрактичный и бессеребренник, и этого обычно не делал, так же как он стеснялся брать в юности деньги за ремонт чужих радиоприёмников. Так было и потом. Хотя за 50 лет работы отец много чего изобрёл, патентов у него никаких не было. Ему всё думалось: «Я ведь инженер, и мне именно за то и платят, чтобы я изобретал. Какие ещё можно за это требовать дополнительные деньги?» Я вот рассказываю, вспоминаю отца, и не устаю удивляться, каким хорошим человеком он был. Недаром его по-настоящему любили люди. Некоторые свои рацпредложения он отдавал рабочим, чтобы те могли их оформить на своё имя и заработать. Одна женщина как-то пожаловалась ему, что начальник цеха захотел в таком рацпредложении быть «соватором». Содержать начальника цеха за счёт своих изобретений в планы отца не входило. «Соватор? Вот именно что соватор, и нечего ему в это дело соваться!» Номер не прошёл.

В свободное время в Катайске делать было особенно нечего. Отец, как всегда, занимался спортом, летом и осенью плавал, иногда в ледяной воде, а зимой ходил на лыжах. Он был хорошо тренирован, зимой перебегал из цеха в цех без шапки, и женщины-работницы кричали ему: «Ой, родненький, простудишься!» По русской традиции и в отсутствие каких бы то ни было развлечений, все крепко пили, в том числе и самогон. Отец снискал на этом поприще славу. У него был необыкновенно здоровый организм, и никогда не возникало никакой зависимости – ни от курения, ни от алкоголя. Поэтому у него никогда не бывало похмелья, и, ко всеобщей зависти, после самой страшной пьянки на следующий день он хорошо себя чувствовал, и на работу выйти ему было хоть бы что. Ещё он поражал всех тем, что в водку добавлял перец – никто больше такого в рот взять не мог. Отец говорил, что водка была такая плохая, что он мог заставить себя её проглотить, только совершенно забив её вкус перцем.

Всё это было очень мило, но отец конечно не переставал скучать по Ленинграду, иногда выходил на шпалы и смотрел туда, где находился его родной город. Ему выпадали командировки в Ленинград. В один из приездов он снова встретился со своей одноклассницей, моей матерью, Зоей Александровной Сорокиной. Он хотел жениться, но не знал, как это устроить. Ему не хотелось везти жену в Катайск, где не было даже приличного хлеба.

Вместе с И. И. Гроздовым они сделали интересное изобретение, и дирекция предложила подать его на Государственную премию, оригинальным способом. Лауреатами будет дирекция, а отцу и Гроздову дадут деньги. Неизвестно, чем бы кончилось, может быть отобрали бы не только авторство, но и деньги, но до премии не дошло, потому что всю дирекцию посадили. Ситуация вполне традиционная; на периодических чистках было основано всё советское управление. Выпустили только главного бухгалтера, потому что его жена пообещала, что иначе он «всё расскажет», а рассказывать, видно, было что.

И вот в одночасье, в отсутствие всей верхушки, за неимением более подходящего для советской власти кандидата, отец стал директором завода. Ему это не понравилось, потому что он столкнулся с неожиданными трудностями. Всё производство держалось на поставках стали определённой марки, но сталь эта, и другие материалы были дефицитом. Их надо было либо выбивать, либо «покупать» у соответствующих лиц, давая им взятки. Эта система круговых махинаций была хорошо отлажена предыдущей дирекцией, но отец в эту систему был не вхож и совершенно не хотел и неспособен был к махинациям. С другой стороны, он оказался страшно неудобным человеком для партийной верхушки. Звонят ему из обкома и требуют рабочих на уборку картофеля, а он не даёт – не хочет срывать план. Секретарь ему жёстко: «высылай рабочих, или партбилет на стол!» Отец отвечает: «Я беспартийный». Система была интересная – всем заправляли партийные работники, держа номенклатуру в страхе: потерять партбилет – значит приобрести волчий билет. Но если в эту систему случайно, чудом, попадал беспартийный, наступал полный сбой, управлять таким человеком было невозможно: никаких других рычагов воздействия, кроме как по партийной линии, не существовало. Поэтому обе стороны не были довольны существующим положением, и отцу всячески искали и наконец нашли замену. Директором оказался бывший молотобоец, который обладал незаурядной физической силой и мог в раздражении раздавить кулаком стекло на письменном столе. Отец стал главным инженером завода.

За этот период отец произвёл хорошее впечатление в Москве, и ему предложили переехать в Москву, получить там квартиру и работать над модной тогда проблемой получения бензина из угля. Отец попросился в Ленинград, нигде больше он жить не хотел. Ему сказали, что хорошей работы в Ленинграде нет, и площади не будет, но он настоял и попал простым инженером в Ленгипрогаз. Сначала к нему отнеслись с недоверием: считали, что если человек был директором завода, а теперь простой инженер, значит, он как-то крупно проштрафился. Но из Катайска отцу прислали такую замечательную характеристику, что всё наладилось. Отец быстро стал начальником отдела, но при его стремлении к справедливости для всех, он в этой должности не прижился и ушёл в главные конструкторы. За долгие годы работы он сконструировал очень много оборудования для советских нефтеперерабатывающих заводов. Ему и об этом было что рассказать, да к сожалению записей не осталось.

В 1953 году, когда отец навсегда перебрался в Ленинград, он женился на З. А. Сорокиной, моей матери, и они прожили вместе 45 лет.

З. А. Сорокина-Карпова с дочерью Таней

С. Д. Карпов с дочерью Таней и сестрой

С. Д. Карпов в 50-е годы

Е. Д. Карпова с дочерью Катей в 50-е годы

С. Д. Карпов в 1969 г.

С. Д. Карпов в 1982 г.

С. Д. Карпов в 90-е годы

Страница 16 из 16 Все страницы