Крокодилы Регенсбурга

Снилось мне, что еду я на поезде через немецкий город Санкт-Петербург, где все говорят по-русски, и читают по-немецки. Проснувшись, я отправилась посмотреть картины быта Регенсбурга. Вышла попозже, потому что ехать недолго.

Я стучу по экрану умной билетной машины, и она ведёт меня, как витязя, от распутья к распутью, допытываясь, куда и когда. И я отвечаю: «Туда, один, скорый, сейчас».

Хоть я и наелась колбасы в гостинице, со скуки решила ещё поесть. На Виктуаленмаркет я запаслась кистью кисленьких крошек-помидорчиков, сидящих рядком на длинной веточке, и парочкой крупных ребристых помидоров. Я вынула ребристый и загрустила. Такой помидор целиком в рот не помещается. Сейчас я откушу от помидора и изгажу себе одежду. Блузку можно замыть в туалете, но тогда придётся ходить с мокрым пятном. Если набрызгать помидорного сока на столик, протечёт на юбку, а если не на юбку, то в носки, и это тоже плохо, потому что есть такие прохожие, что смотрят не в глаза, а куда-то вниз. Была-не была, перегибаюсь пополам, откусываю взасос, но ничего по щекам не течёт. Оказывается, помидоры здесь не такие, как в Америке, в них мяса больше, чем сока. Оказывается, селекция помидоров пошла в разных направлениях – у немцев на мясистость, а у американцев – на молочность.

Кукуруза за окном высохла и пожелтела, а люцерна свеженькая, яркозелёная, с жёлтыми крошками соцветий. Поля почти все убраны, но иногда вдруг мелькнёт какой-нибудь некошенный клин – может, хозяин в запое? У нас в деревне Большево, помнится, даже коров иногда не доили, а некоторых доили по два раза подряд – соски как-то с похмелья двоились. Вальтрауд рассказывала, что здесь сажают сахарную свёклу, и осенью Регенсбург пропитан густым сладким духом сахароваренных заводов.

Немного об его истории. Регенсбург существовал ещё во времена подлинной Римской империи. Основатель неподлинной, но Священной Римской империи Карл Великий оказывал Регенсбургу особое покровительство. В тринадцатом веке Регенсбург добился у императора Фридриха II звания имперского города, выйдя из-под власти епископа, и до семнадцатого века страшно благоденствовал, но после семнадцатого, как мы знаем, всё пошло псу под хвост.

В Регенсбурге у вокзала встречает парк. Цвета в природе больше всего осенью, а не весной. Много жёлтых и оранжевых листьев; особенно нежными кажутся деревья, чьи листья ещё зелены, с легкой желтизной. Листья догорают медленно, доживая в лужах, на кровлях и клумбах, на асфальте и автобусах. Пройдя осенней аллеей, ожидаешь классических зданий с лепными картушами и портиками белых колонн, словом, ждёшь Царского села, но вместо этого начинается средневековый город. В нём узка даже самая широкая улица. Всё здесь старое и подлинное, сохранилось даже несколько башен, выстроенных богатыми бюргерами, и, как сообщает путеводитель, в них теперь квартиры.

Я вышла на площадь Альте Корнмаркт, на которой стоит Старая капелла (часовня), построенная в 875 году при Людвиге Германском, когда Регенсбург был его стольным городом, и с любовью украшенная в 18 веке Антоном Ландесом в стиле рококо. Войти в неё можно только во время богослужения, а так – смотри через стеклянную панель, и видишь, что белая, с золотой лепкой по стенам, с цветным плафоном и нарядным алтарём, который издали толком не разглядишь. Напротив неё на той же площади Альте Зерно-рынок стоит церковь Св. Иосифа, она же Кармелитенкирхе, с фасадом в стиле барокко. Внутри Кармелитенкирхе можно видеть алтарь: нарядный портик с витыми колоннами, увенчанный золотым венком с исходящими от него золотыми лучами. Венок сплетён не из цветов, а из херувимов, а внутри венка ангел, которого обнимает маленький мальчик. Я купила маленькую книжечку с описанием церкви, на немецком, чтобы разобраться потом (или никогда).

Неподалёку находится собор Св. Петра. Собор начали строить в 1250. Двести лет строительства прошли под наблюдением мастеров семьи Роритцер. В разгар Реформации последний Роритцер вмешался в политическую борьбу императора с городом; его поймали, арестовали, велели паспорт показать, ну и потом – обычный конец паспортных проверок: то ли повесили, то ли отрубили голову. Вот так, одним ударом обезглавили и мастера, и проект. Строительство остановилось и так и стояло до девятнадцатого века.

Перспективу на боковой фасад собора расчистили в девятнадцатом веке, разломав много старых домов, поэтому его сфотографировать можно, хотя и с трудом, а вот главный фасад нельзя, перед ним не хватает места. Но можно рассмотреть его постепенно, снизу доверху пройдясь по нему длинным кинематографическим кадром. В прошлом задирать шею было не так высоко: удивительные готические башни, высотою превосходящие сам собор, с полупрозрачными, сложенными из шишковатых рёбер шпилями, надстроили только в 19 веке. До этого собор шестьсот лет простоял с обрубками недостроенных башен. Гордиться надстройкой девятнадцатого века не стоит. В старину строили из известняка, а достройки сляпали из песчаника, и они уже требуют серьёзных реставраций. Через 600 лет от них опять останутся пеньки. Современному человеку свойствен гигантизм без оснований, исполинские дома из картона и палочек, стеклянные стены – быть может, у наших предков было больше уверенности в будущем.

Разглядывать фасады собора можно долго, на что собственно и рассчитывали строители. Главный портал смел необыкновенно, выступая из стены треугольником с опорой на пучок колонн. Над порталом ряды фигур и колоннад. На боковом фасаде прямоугольными пилонами выступают мощные контрфорсы, особенно красивые при взгляде под острым углом. Тут можно рассмотреть средневековые барельефы, в том числе печально известный, который якобы отражает отношение евреев к свиньям, а на самом деле регенсбургцев к евреям (в 16 веке евреи были изгнаны из Регенсбурга, а синагога разрушена).

Внутри собора – обман трудящихся: почти полная темнотища, которая скрадывает краски, крадёт резьбу и рельефы: высоко наверху, и на уровне глаз. Где-то там, надо мной, каменный Св. Мартин с остатками раскраски четырнадцатого века делится плащом со встречным-поперечным, а здесь, у дверей, охраняют от сглаза, или наводят порчу два маленьких и кривеньких, окрещённых чёртом и его бабушкой. Нахожу их случайно, и только потом, сверяя свою фотографию с книгой, понимаю, что они прославлены и приписаны к списку достопримечательностей.

Нас в соборе много. Мы перемещаемся в полутьме, тихо, как заговорщики. У алтаря собралась группа людей и гулко раздаётся пение, то затихая, то возгораясь. Если бы я пришла пораньше, к девяти часам, к службе, я услышала бы знаменитый хор мальчиков «Кафедральные воробушки». Что было сейчас – не знаю, видимо репетиция, но уже не воробушков, а полновесных голубей.

Вокруг мерцание, вспышки колючих лучиков: серебряные и золочёные одежды, цветы и листья отбасывают свет под множеством углов. Может быть и здорово, что толком не рассмотришь. Лучше видеть кое-как, догадываться, верить в беспредельно драгоценное. Придёт Божий свет, ясный, равномерный, отнимет мечту, покажет правду: алюминиевый чайник, пивной стакан. В главной апсиде поблёскивает алтарь, к которому не подберёшься и без бинокля не разглядишь. Алтарь был сделан златокузнецами Аугсбурга в 17 веке, и ещё в течение столетия его доделывали и додаривали к нему украшения. На его серебряном подножии –  цветочные узоры и барельеф Иоанна Непомука; после низвержения Непомука регенсбургцы от барельефа не избавились, в отличие от большевиков, которые выдирали из энциклопедий страницы с порочащими партию портретами. На подножии установлен ковчег, увенчанный распятием, расставлены серебряные вазы с серебряными цветами и серебряные подсвечники, а за ними виднеется массивный постамент с бюстами Богородицы, Св. Иосифа, Св. Петра и Св. Павла.

Справа от серебряного алтаря в соседней апсиде находится ещё один алтарь с каменной сенью начала пятнадцатого века, которая выглядит, как крыша готического собора с тонкими прорезными шпилями. Таких алтарей в соборе сохранилось пять. Постепенно я привыкла к темноте и стала замечать больше. Странный маленький шатёр, увенчанный готической узорной шапкой, оказался навесом над глубоким, в 12 метров колодцем, а две небольшие фигуры на его пилоне, под элегантным резным навесиком, это Христос и самаритянка работы Вольфганга Роритцера, 15 века – его-то горожане и укокошили, положив конец строительству.

Интерьер собора был когда-то переведён в барочные, но потом снова заменён на готический. Вдоль стен идут одна за другой небольшие освещённые ниши часовен, где находятся полихромная скульптура и картины невысокого качества. Есть и шедевры, которые сразу заметишь: многоцветный Гавриил с неземной улыбкой, которую встретишь разве что у идиота или греческого куроса, и Мария на соседнем пилоне, с тринадцатого века выслушивающая приговор себе и ребёнку. Каменное бледно-коралловое платье Марии заткано золотыми розами. Архангел держит в руке золотой свиток с надписью «Аве Мария грация». Мария и Гавриил были сделаны безымянным резчиком, которого для удобства искусствоведов называют Мастером церкви Св. Эрминольда.

У западного входа в храм высоко вздымается копия мюнхенского распятия Джамболоньи из церкви Св. Михаила. К его подножию розового мрамора склонился кардинал Филипп-Вильгельм, баварский герцог, исполненный мюнхенцем Гансом Крумпером в начале 17 века. Где-то в соборе есть ещё мой пражский знакомец Св. Вацлав, подаренный пражским епископом Збинко Берка, бывшим церковным администратором Регенсбурга. Вероятно Збинко был из тех, кто ворвался в Прагу с победоносной красной конницей баварского герцога Максимиллиана после победы у Белой Горы.

Из собора через старинную «Ослиную башню» можно пройти в маленький музей при храме. Старая женщина, уютная, как бабушка-Германия, счастливая весёлой мудростью своего возраста, продаёт мне билет. Она говорит только по-немецки, и я знаками у неё выпрашиваю рельефную карту Регенсбурга. Наверху показывают ризы 18-19 века, покрытые толстым золотым шитьём. Раньше я считала, что только наши попы такие красивые. Вероятно лишь в стране, где церковь отделена от государства, у священников хватает ума наряжаться скромно. Главное в маленьком музее – каменный резной алтарь из Обермюнстера, по эскизам Альтдорфера: тот самый Альтдорфер из Старой Пинакотеки, с летающей гирляндой ангелочков («Рождество Богородицы»). Алтарь уцелел чудом, когда погибла церковь, простоявшая со времен Каролингов – династии, основанной Карлом Великим. Что поделаешь, коллатеральные потери второй мировой!

Альтдорфер, уроженец Регенсбурга, в нём и скончался, прожив долгие средневековые 58 лет (1480–1538). Он был художником, и гравёром, и городским архитектором. Как Одиссей, он странствовал много, ища на чужбине спасенья, оставляя за собой религиозные картины и пейзажи. Он первый стал писать виды Дуная и дал начало светскому направлению живописи («Дунайская школа»). Ему выпала грустная судьба, он видел, как клокочущая лава реформации поглотила и пожгла всё, чему он верно служил – и живопись, и церковную скульптуру. Альтдорфер стал свидетелем переломной эпохи... Лучше не быть свидетелем – затаскают.

Ратуша Регенсбурга – самая старая готическая ратуша Баварии, с башней 1260 года, предсказуемых восьми этажей. В ратуше показывают императорскую залу и залы электоров-курфюрстов: в Регенсбурге часто собирался совет Священной Римской империи. Как залы выглядят, не расскажу, зайти в них не было возможности. Дорогу преграждала толпа с транспарантами: женились Надя и Михль. Михль был много старше Нади. У Нади в роскошном цветении её молодости (может быть второй) из свадебного платья вываливались пышные груди: для некоторых невест главное похвастаться платьем, а для других – себя в нём показать.  Гости были одеты по-разному; одна была точь-в-точь мадам 19 века, или заматеревшая Соня Мармеладова. Ну и что? Всем было весело и все друг другу нравились. Что же я-то? Мне оставалось только стучать клюкой и кричать: «Вот до чего молодость-то и красота доводят!»

Неподалёку находится гостиница «Золотой крест» – лучшая гостиница и ресторан Регенсбурга времён имперских советов. На доме табличка в честь важного события – здесь состоялось историческое зачатие. Яйцеклетку предоставила какая-то местная девушка, а сперматозоидом пожертвовал император Священной Римской империи Карл, которому было скучно во время международного симпозиума. Писклявый младенец вырос в полководца Хуана Австрийского, будущего победителя битвы при Лепанто.

Регенсбург оставляет тёплое и милое впечатление, но чтобы хорошенько им пропитаться, чтобы надышаться прошлого, нужно много ходить, потому что атмосфера города проникает внутрь медленно, по капле. Главное при этом не замкнуться в себе, не только смотреть, но и видеть старонемецкие дома, обращённые к улице фасадами с высокими ступенчатыми фронтонами из нескольких этажей. Надо бы запомнить, надо бы вписать их силуэты в память тонким пером художника, но запоминаются мелочи и странности – собаки, манекены, выставка абстрактных картин  Хелены де Бовуар, сестры  Симоны, – вдруг, почему-то, зачем-то, на узкой улочке, где мало кто ходит.

Где-то тут, в старом городе стоит дом Кеплера. С Кеплером мы расстались, когда он составлял гороскопы для Валленштейна. Но Валленштейн был убит, и Кеплер оказался в Регенсбурге; может быть искал нового покровителя. Какая странная судьба у Кеплера, как его бросало из города в город, сплошное странствие! Но ведь и я, родившись в стабильном до окостенения обществе и потому ни о чём таком не помышляя, по сигналу судьбы внезапно взяла и расколола жизнь надвое – там Россия, тут Америка. Может быть суждено умереть в Регенсбурге, как Кеплеру. Сейчас в доме выставка рукописей Кеплера, современных ему астрономических инструментов, и, говорят, это превосходный пример интерьера семнадцатого века.

Подлинность. Сказочный Регенсбург неразрушенных домов, обросших плесенью истории, помнящих всех и вся, но об этом молчащих, с сундуками, полными неразобранных сокровищ! Через год после моего приезда, в 2009, в муниципальной библиотеке найдут давно забытый  манускрипт – народные баварские сказки, пятьсот штук, собранные современником братьев Гримм Ксавером фон Шёнвертом. Там много про вшей и другого народного колорита. А сколько ещё сказок разбежалось по тёмным уголкам и опасливо посверкивает глазками в ожидании подходящего архивариуса!

Регенсбург на глазах наливается респектабельностью, когда узнаёшь, что он стоит не на речке Волковке, не на каком-то там Изаре, а на Дунае. Задумаешься: «В Румынию, что ли, эмигрировать на плоту?» К Дунаю ведёт, на ней полно голубей и пахнет супом. Широк Дунай, и быстр, особенно под мостом, быки которого заняли две трети ложа реки, вынудив воду ускориться, подчиняясь закону Бернулли. У быков крутятся в лодке какие-то камикадзе. Мост современный, бетонный – на первый взгляд. На второй – сложен из камня в 1135–1146 году. Это первый каменный мост через Дунай. Мост, бывший тогда чудом, теперь выглядит банально – никаких украшений, никаких примет средневековья. Его не заставили статуями, как пражский Карлов мост, и не застроили магазинами, как флорентинский Понто Веккьо.

Всем на радость с тех времён сохранилась сторожевая башня моста, крашеная красным. Рядом с ней торчит дурында соляного склада высотою в восемь этажей. (Цифра «восемь» всё время маячит в описании Регенсбурга, знаменуя собой, как я думаю, предел строительных возможностей архитектуры, не знавшей железобетона).

С моста видна береговая линия, городской ландшафт Регенсбурга. Дома – серые или бледно-розовые, с массивными стенами и маленькими окнами, со вздёрнутыми двухскатными крышами серой черепицы, – стоят, как родственники на фотографии, честно построившиеся по росту (долговязый Толян выглядывает из-за малорослого дяди Вени), а уж дальше, из-за всех плеч торчат башни собора. Когда-то силуэт каждого города, – естественно, неповторимый, – был всем знаком по обильным иллюстрациям нюрнбергской «Хроники мира» Хартмана Шеделя или по пейзажам Альбрехта Дюрера, которые он сделал для своего друга Конрада Кельтиса, собиравшегося издать «Иллюстрированную Германию» в пику «Иллюстрированной Италии» Флавио Бьондо. Может быть и сейчас немец узнаёт силуэт Регенсбурга, как мы узнаём Петропавловскую крепость.

На набережной прямо у моста стоит невзрачный деревянный барак. Это историческая колбасная, Хисторише Вурсткюхе, которой владеет одна и та же семья на протяжении 500 лет, и крест этот наверно тяжёл, как и все династические обязательства: трудно убежать в пираты, будучи потомственным директором Эрмитажа – приходится соответствовать. В меню этой многовековой столовой только картофельный суп, пиво и колбасные изделия, так что высшего кулинарного образования не требуется, но нужно уметь считать сосиски. Внутрь я не заходила, и зря – может быть там всё средневековое, – но я отличаюсь необыкновенной робостью в частных домах, ресторанах и гостиницах, всё мне кажется, что меня туда не приглашают. Перед сараюшкой стоят длинные столы со скамьями, на которые сажают в ряд, друг за другом, не церемонясь. Я села с краю за пустой стол, оставив побольше места для других, и правильно сделала. Подошла компания немок, средних лет, полных, с широкими лицами, весёлых, сели рядом. Сегодня воскресенье... («мальчикам варенье, а девочкам шлепки!» – декламировал папа. «Нет», – не соглашалась я, – «девочкам варенье»...) Воскресенье, вот они и пришли, матери и жёны, выпить пива и съесть сосисок. А я в отпуске, у меня ежедневное варенье.

С картофельным супом я оплошала, не попробовала, и теперь жалею: всё равно, как опоздать на первое отделение концерта. Посетители Вурсткюхе пьют пиво, едят крошечные регенсбургские сосисочки, и я с ними. С сосисками я обсчиталась. Сколько брать? Взяла шесть, как предлагал путеводитель, но оказалось мало – нужно бы дюжину. Тут бы проявить характер и заказать ещё шесть, немок хорошо разглядеть, послушать, о чём говорят, (было бы о чём отрапортовать читателям) но я опять стушевалась и стала второпях расплачиваться.

На плане города у меня отмечено несколько интересных церквей, и сейчас мы с вами в них зайдём. Ведь если вы всё это читаете, у нас сходные вкусы.

На Нойфарплац стоит Нойфаркирхе, прозванная по названию хранившейся там статуи Шоне Мария. К ней совершали паломничество голышом, чтобы показать себя Прекрасной Марии с самой выгодной стороны. Церковь оказалась зелёная, внутри неинтересная. У её подножия происходила большая ярмарка. Здесь устроили концертные подмостки и продавали всякие вкусные вещи, может быть самодельные, – даже не продавали, а угощали, если пожертвуешь на бедных: «Дайте, сколько хотите». Я дала пять евро и попросила ватрушку. Добрые и благородные женщины решили, что я их не поняла и стали уговаривать: «Зачем так много, дайте, сколько хотите». Было трудно убедить их, что и хотелось дать пять. Ватрушка была с мандаринами, мне понравилось. На сцене плясали турчанки. Не понравилось. Восточная музыка вызывает у меня странные чувства. Но об этом я уже когда-то рассказывала.

Доминиканскую кирху Св. Блазиуса (готика 1230 года) осмотреть было приятно, тем более, что никого внутри не было, только в глубине бессмысленно маячил служка, пытаясь придумать, вернее замаскировать своё занятие. Занятие у него было отбирать фотоаппараты. Но я не снимала. Я рассматривала вделанные в стену у входа изумительной тонкости памятные плиты. Я увидела Мадонну с розой, к которой тянется младенец; вокруг ангелы играют на лютнях и флейтах, внизу, скорчившись в тесной могиле, спит вечным сном рыцарь Лукас Лампрехт Хойзер, среди маленьких гербовых щитов –  на одном белка, на другом три пары оленьих рогов и две шестилепестковых звезды. Плита выточена из розового камня. Рядом надгробие женщины в плаще, голова закутана шалью. Кто она? Не меньше графини – воплощённое достоинство.

Церковь эта связана с именем Альберта Великого, покровителя натурфилософов, а стало быть и моего, который два года (недолго, но всё-таки!) был епископом Регенсбурга. На месте его кабинета теперь находится часовня в стиле неоготики; часовню показывают только при организованном осмотре церкви, чтобы неоготику руками не захватали и не стащили чернильный прибор.

Рядом на маленькой площади Бисмарка торгуют овощами.

За овощами – чудо мирового разряда: церковь Святого Якуба (Св. Иакова), когда-то принадлежавшая шотландской общине, позже, после выселения из Регенсбурга переселившейся к озеру (Лох) Несс. Фасад церкви Св. Иакова относится к разряду загадок, забытых символов, как Стоунхендж, или таинственный критский диск с письменами неизвестного народа. Церковь выстроили ирландцы, в одиннадцатом веке, и её декор воплощает кельтскую премудрость. Он настолько странен, что трудно поверить в то, что это христианский храм. По стене ползут чудовища, среди которых затесался крокодил с солнцем в зубах, сирены, сцепленные хвостами, крылатый змей, стиснувший рака. Карниз поддерживают перекрученные фигуры не то мужчин, не то женщин. Колонны портала увиты стилизованными лианами и увенчаны зверьми семейства кошачьих, среди которых нет одинаковых, всех их объединяет только улыбка Чеширского кота.

Стиль церкви – романский. Романская архитектура – говорливое искусство, царившее в эпоху, когда мир был неподвластен человеку, когда леса были полны вековых деревьев, когда в Европе водились львы, а в дальних странах – единороги, грифоны и туземцы-скиаподы, прикрывающиеся от солнца, как зонтиком, огромной ногой. Всё тогда было страшно, и всё возможно. Если не приглядываться, романские соборы массивны, просты, строги, печальны, а если приглядишься, увидишь, что они трещат и лопаются от напора архаических фигур: дерущихся, кривляющихся, перекрученных людей, химер, кусающих за хвост себя и соседей; по их колоннам, тимпанам и стенам ползают не мышонки, не лягушки, как в готических храмах, а неведомы зверюшки. Необыкновенная фантазия. И никто не знает, что сие значит. Романско-кельтские химеры стали никому не понятны уже в 12 веке, и Бернард де Клерво горячо осуждал их, убеждая хотя бы расходов на такую мерзость постыдиться. В готический храм пробрались только самые маленькие, безвредные, реалистические, и попрятались в капители колонн или притворились водостоками.

Фантастическая резьба портала Св. Якуба, смысла которой мы никогда не узнаем, защищена огромным стеклянным футляром-вестибюлем. Внутри церкви тоже находятся кельтские чудеса. Прелестны небольшие колонны балюстрады, половину которых составляют капители, выкрашенные поочерёдно то в ярко-синий, то в карминный, оплетённые золотыми лентами и листьями. У колонн на консолях стоят искусно выточенные из камня и раскрашенные в благородные цвета фигуры Св. Иакова и Св. Христофора (14 века) и Царица небесная в ореоле золотых лучей на фоне синего овала, обрамлённого тончайшим золотым сплетением стеблей с бутонами.

Я пришла в кафе, перед которым на улице стояли два крошечных круглых столика. Никто не спешил меня обслужить, и я решила дело ускорить. Внутри оказалось изобилие тортов и пирожных, фруктовых ватрушек. Сама себе подаю, сама убираю, вилки на пол сыплются, немцы удивляются. Поела быстро, как голодное животное с пятачком, но всё равно не успела ни в ратушу, ни в музей Турн и Таксисов, они закрылись.

Сад у вокзала, про который вы, поди, уже забыли,  принадлежит и прилежит ко дворцу Турн и Таксисов, перестроенному из опустевшего аббатства. Турн-и-Таксисы показывают туристам некоторые его залы. Впридачу можно осмотреть выставку бытовых предметов из хрусталя и серебра, усыпанного драгоценными каменьями, и кареты, которые волнуют публику так же сильно, как роллс-ройсы и паровозы. Настоящим сокровищем Турн-и-Таксисов является нотная коллекция, в которой роются современные дирижёры в поисках недостающих кусков забытых опер. Турн-и-Таксисы (не путать с Максом и Морицем) в своё время придумали и организовали всеимперскую почту, и нажили большое богатство. Ну Турны! Ну Таксисы! Ну молодцы! Что современная цивилизация без почты? Что эпистолярный жанр без почты? – как только письма начали доходить до адресатов быстро и бесперебойно, все бросились писать, и у некоторых получалось недурно: Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места...  Ну и конечно... как там городничий? «Нельзя ли для общей нашей пользы знаете эдак немножко распечатать и прочитать?» И не он один.

Пройдя через века, Турн-и-Таксисы остались всё такими же практичными. Например, они финансово подпитывают Регенсбургский университет, но зато, как рассказывала Вальтрауд, на студенческих вечеринках разрешается подавать только пиво, сваренное Турн-и-Таксисами, хотя мюнхенское лучше.

К моему приходу музей закрылся, но началась служба в церкви Св. Руперта, где я дала отдых усталым ногам. Служба была так себе, без хора. Рядом с церковью Св. Руперта находится гораздо более знаменитая церковь Св. Эммерама, украшенная братьями Ассам. Туда я тоже не попала – мимо меня прошли обе регенсбургские церкви рококо, то есть я хотела сказать, что я прошла мимо них, ну да ладно, не всё ли равно, кто куда прошёл. Чтобы увидеть всё, нужно заночевать в Регенсбурге, одного дня мало. Но всё-таки, по мнению врача и апологета карданного вала Джироламо Кардано, одного дня уже достаточно, чтобы узнать, чем дышат, и чем болеют жители города, в каком районе лучше селиться, а какие плохи из-за зимнего холода и хулиганства. Кроме того, как справедливо заметил Джироламо, путешественник приобретёт лучшее понимание истории.

Я вернулась уже в темноте. На вокзале меня поджидал уставленный яствами кадиллак. Чего я только в жизни не видала, даже фильм «Рогатый бастион» о вреде подсобного хозяйства, и меня трудно удивить. Но кадиллак с кормом – ЗРЕЛИЩЕ, особенно когда ты голоден. Из кадиллака сыплются бутерброды с красной рыбой и селедкой, из кадиллака бьют струи пива. Откуда пиво в кадиллаке? Наверно из бензобака. Мне пришлось подождать, потому что шофёры кадиллака строго соблюдают принцип долива после отстоя. Пиво отдают покупателю только когда спадёт пена. Не надо торопиться, не надо заглатывать, озираясь, – не отнимут.

Благослови Господь немецкую кулинарию и всех нас, неприученных к утончённой испано-итальянской кухне. Выпив пива и закусив красной рыбой на куске свежего белого хлеба с хрусткой коркой, я приношу в номер бутерброды с селёдкой, чтобы попить с ними чаю. Репчатый лук, которым они переложены, я заворачиваю в бумажку и выкидываю в урну.

 



Страница 14 из 21 Все страницы

< Предыдущая Следующая >