Первая прогулка

В гостиницу я пошла пешком, растрясать макароны с чернилами, поскольку в кассе вапоретто опять не оказалось сдачи; гуд-бай мечта о Большом канале! Вам для сведения: районы Венеции, если по часовой стрелке от вокзала, суть Канареджио, Кастелло, Сан Марко, Дорсодуро, Сан Поло, Санта Кроче. Мне нужно было прорваться, желательно с минимальными потерями боеприпасов, из Сан-Марко в Канареджио. Я не торопилась, время у меня было, и решила пройтись не по карте, а наугад. Ух, и покрутило же меня! Ну и хорошо, – полезная прогулка, прогулка-рекогносцировка. Тут-то и составилось у меня представление о том, что можно, и чего нельзя рассмотреть в Венеции.

Я свернула в боковые улицы, и весёлый и любознательный народ, крутившийся на Сан Марко, поотстал; на квадратный метр приходилось теперь меньше трёх. Многие знают – читали, слышали, – что парадные фасады венецианских домов обращены к воде, поэтому здания толком можно разглядеть только с мостиков, глядя в просвет канала. Есть фасады, которые никто не увидит, кроме проезжающих на лодке, потому что набережные строить тут брезгуют. К улицам относятся, как к чёрному ходу – всё равно там мало что видно: нужно задирать голову. Шея у меня заболела быстро, ну и конечно, если не глядеть под ноги, зацепляешься за камни – не всё тут гладко с мостовой. Старательно выглядывала в щели между домами, если виднелась вода. Иногда проходила мимо какой-нибудь гостиницы, сквозь дверь которой просматривался роскошный вестибюль, и завидовала её жильцам. Но вот наконец тесная Венеция расступилась, выкроив площадь-кампо, и я набрела на первую свою венецианскую церковь.

Это была Санта Мария Формоза. К острову Формоза, на котором что-то взорвали, название отношения не имеет; в данном случае речь идёт о явлении Св. Магнусу девы Марии, которая оказалась очень даже Формоза. (Хорошо, что епископу грезились грудастые девушки, а не мальчики из церковного хора). Церковь выстроена в 16 веке по проекту Мауро Кодуччи. Рядом с нею позже была возведена колокольня, на которой налеплен один из самых выразительных венецианских маскаронов («антидьяволи» – талисман против сатаны).

Кампо Санта Мария Формоза расположено на слиянии нескольких каналов, среди горбатых мостиков. Это образцовая по живописности площадь – из-за таких-то и приезжают любители видов. Глаз мой отдыхал после многих лет, проведённых в уродливых городах Америки, и я наслаждалась тем, что я наконец-то нахожусь в родной и естественной для меня обстановке, среди старинных зданий. Но войдя в церковь, я оказалась в атмосфере ещё стариннее, я словно шагнула в другой мир, оставив за порогом и Северную, и Южную Венецию: всё непривычно, всё старше и чуднее знакомых петербургских храмов. Не скажу при этом, что красивее; красивой церковь мне не показалась: то ли слишком широка, то ли свод недостаточно высок.

Внутри Санта Мариа Формоза находится много интересных вещей (история и искусство подмигивают из каждого угла), но самое замечательное – благородный, драгоценный алтарный триптих Бартоломео Виварини в рамах из белого мрамора (конец 15 века). Триптих, на котором слева встреча Св. Анны со Св. Захарией, справа Рождество Богородицы, а в центре Богородица Милующая. Краски на нём наложены толстым слоем и блестят, как эмаль на стеклянном блюде, возможно потому, что художники Антонио, Бартоломео и Альвизе Виварини родом с острова Мурано, из семьи потомственных стеклодувов. Вспомнилось мне детство, проведённое на дачах под Сиверской, и отечественное Мурано, – староверческая деревня Лампово, жители которой все были стеклодувы на Орлинском заводе. Из этих семей тоже выходили замечательные нестеклодувы, но мне называли не художников, а физиков.

В знак уважения к гильдии сундучников (а как правильнее назвать артель, которая делает сундуки?), которой принадлежала Санта Мария Формоза, дож посещал эту церковь в праздник Девы Марии, и по традиции ему подносили соломенную шляпу (на случай дождя), бутыль вина и апельсинов на закуску.

М-м, мне бы кто поднёс апельсин – пить хотелось ужасно. Я зашла в бар в поисках какой-нибудь жидкости. На витрине лежали горкой овощи – помидоры и морковка. Я собралась было подивиться обычаям итальянцев, которые превращают бар в овощной ларёк,  но, поднявши глаза, увидела цилиндрическую, сверкающую никелем и стеклом машину, а над нею гору апельсинов, всё сплошь корольки. Прозрачные стенки машины ничего не скрывали. Увидев меня, два королька скатились в стеклянный цилиндр прямо на большие никелировнные ложки. Машина всплеснула ложками, плотоядно чавкнула, заурчала и исторгла из себя две апельсиновые шкурки, выжатые дочиста. В тонкостенный стакан полился едкий красно-розовый сок, такой свежий и вкусный, и такой вредный для желудка.

Поняв, что и морковь с помидорами тут неспроста, я приступила к делу; уничтожила пять апельсинов и две морковки, могла бы и ещё, но почувствовала, что утомила бармена. Публика, сидевшая за столиками, перестала разговаривать и с любопытством меня рассматривала, но не из-за того, что я запойно пила сок, а потому что я человек новый и тем интересный.

Лиха беда начало – после этого я каждый день выпивала стакана по три сока. Как увижу бар, так пью сок, вроде как герой мультфильма «Тайна третьей планеты»: «Сто планет пооткрывал он, и на каждой зашибал». Дешевле было бы купить плодов и овощей, но я так не люблю жевать...

Уйдя с площади, я заблудилась. Сказать, что я потеряла дорогу, пожалуй нельзя, потому что я дороги не имела, и не стремилась к определённой цели. Просто мне перестали попадаться живописные мостики и интересные церкви.

Во времена Перцова очень легко было раздобыть проводника: «Беспрестанно подымаешься и спускаешься по ступеням дугообразных мостов, заходишь в тупик, проходишь в туннелях под домами. Наконец заплутаешься в этом каменном лесу, и первый встречный мальчишка с гиком и свистом выводит тебя на большую дорогу. За свою услугу он получает пять чентезими, но этого ему мало, и чтобы заслужить другое су, он шумит и кричит, зовёт ненужного гондольера, вызывается провести в запертую церковь, и когда всё это не помогает, начинает показывать чудеса гимнастики и бежит впереди, кувыркаясь через голову.» Но когда Перцов блуждал по лабиринту Венеции, капитализм всё ещё был загнивающим, умирающим и кануном социалистической революции, и можно было эксплуатировать социально необеспеченные слои населения. Мне гуттаперчевые мальчики уже не попадались. Особенно и спросить-то было не у кого, кругом туристы – наверняка ведь покажут не в ту сторону, а потом убегут от расправы. Меня обуяла нега человека без определённых занятий; ситуация меня даже развлекала. Складной план имелся, но только на крайность, вроде как запас шоколада на спасательной шлюпке, или рычаг в вагоне метро, который поворачивают в трудную минуту жизни (если удастся разбить стекло). На план смотреть – это всё равно, как в лабиринте из туи продраться напрямки через зелёную стенку; так славы для себя не сыщешь.

Поэтому шла я себе и шла, ничего ни у кого не выспрашивая, и вдруг остановила меня красивая высокая старуха, и так по-доброму, весело, говорит на смеси английского и итальянского: «Синьора, пройди-ка туда – там красивая церковь и больница. В ней меня когда-то лечили!»

И я пошла. И нашла Школу и больницу Сан-Марко и церковь Св. Иоанна и Павла. Вид на Школу Сан-Марко и стоящий к ней под углом собор Сан Джованни и Паоло знаменит до неприличия, художники всё рисуют его и рисуют, и не могут остановиться. Бывает же так, что приедешь в новое место, и где-нибудь вдруг, – за углом, или в подворотне – точно то, чего ты ожидал, ма-аленький такой пятачок, в котором сосредоточилась твоя идея города. Вот ты например читал и ждал в России достоевщины, все чтобы пьяные, и вдруг смотришь – лежит, и в луже. Ура! Мармеладов! А в Венеции есть целых восемь мест, где ну вот всё, как ты хотел, вплоть до белья на палке. Одно из них сейчас и предстало моему взору. И что же? Странное чувство. Когда своими глазами видишь пейзаж, который столько раз был тебе обещан на картинках, пробирает холодок разочарования, как у Амундсена, который наконец достиг Южного полюса, или как у аспиранта, который защитил диссертацию.

Фасад Школы Сан-Марко великолепен. Первым делом замечаешь обманки: кажется, что настоящий лев стоит на пороге трёхмерной колоннады, а на самом-то деле перед тобой плоская стена с таким же плоским львом. Над обманками и рядом с ними сверху донизу резьба по камню. Особенно заинтересовали меня грифоны с необыкновенно ветвистыми хвостами, покрытыми цветочками. Не ждите встретить в этой Школе розовощёких школьников – Школами называли в Венеции организации гильдий, в которых занимались богоугодными делами, и их клубы (вроде ДК Промкооперации), при которых строили церкви.

Перед Школой Сан-Марко стоит памятник генералу Коллеоне работы Вероккьо. Этот памятник, который считается одним из шедевров Возрождения, сделан непривычно для нас, петербуржцев. Наши памятники – это абстрактные фигуры, которые занимаются своими делами, и мы им не интересны. В отличие от Пушкина не могу себе представить, чтобы Медный Всадник за кем-то там гонялся – у него на челе такая дума, что ему не до евгениев; другое дело Коллеоне – Коллеоне приближен к действительности. С Коллеоне глазами лучше не встречаться, как с хулиганом на трамвайной остановке, а не то соскочит с коня и смажет по роже железной перчаткой. Позвольте мне, согласно вошедшему в моду выражению, назвать Коллеоне мужиком с яйцами, тем более яиц у него много: на одном только гербе их три пары. Перцов добродушно сравнил генерала с молодым щенком, который всё изгрызёт, чтобы почесать молодые зубки. Щенок в конце концов состарился и умер, отписав своё состояние Венеции с тем, чтобы ему поставили памятник у Сан-Марко. Венецианцам не хотелось портить большую голую Пьяццу, и памятник пристроили напротив Школы Сан-Марко. Занятно, что не просто отобрали деньги и сделали, что хотят, а постарались как-то юридически вывернуться и наврать поудачнее. Даже удивительно, сколько стыда и совести было у Светлейшей республики.

Церковь Сан Джованни и Паоло (или Сан Дзаниполо) рекомендую как один из самых больших соборов Венеции. По размерам и внутренней отделке он напоминает церковь Фрари, и немудрено – бенедиктинцы и францисканцы выстроили эти церкви в пику друг другу. Свод Сан Дзаниполо подпирают массивные колонны то ли из песчаника, то ли из поеденного временем мрамора, скреплённые наверху многопудовыми деревянными балками, расписанными по-старинному цветками. Пол выложен плитами красного и белого мрамора в банную клеточку. Стены с колоссальным терпением расписаны по штукатурке под кирпич. В них вделаны многочисленные надгробия дожей. Только два надгробия находятся на высоте человеческого роста, и посетители усердно хватают их за все выступающие части, отчего изваяния слегка замаслились. Более сметливые дожи устроили свои надгробия  на высоте не менее трёх метров.

Типичное надгробие представляет собой мраморную плиту высотой метра четыре и толщиной до метра.  В центре её высечен саркофаг с лежащим на нём дожем. Под саркофагом идёт фриз с барельефами пророков, евангелистов, библейскими сценами, или просто погребальными процессиями, а над саркофагом второй фриз, ещё шире и тоже с барельефами. Плита заканчивается искусным завершием, например аркой с гербом дожа.

Это в Сан Дзаниполо среди прочих находятся гробницы, которые послужили Рёскину примерами расцвета и упадка венецианского искусства: надгробия дожей Мочениго (исполнено неизвестным флорентинцем) и Вендрамина (скульптор Туллио Ломбардо). Перед тем, как сделать этот вывод, Рёскин тщательно обследовал надгробия, подобравшись к ним по приставной лестнице. Если бы я так проявила свою любознательность, меня бы вывели за ухо, но Рёскин не был наказан, он только перепачкался в паутине и обнаружил, что Мочениго целенький, а Вендрамин-то не доделан там, где его не видно; например, у него только полфизиономии, снаружи. По представлениям Рёскина, водоразделом между готикой и Возрождением явился переход от мастера, который творит ради Бога и себя, к мастеру, который творит для заказчика. Рёскин заключил, что флорентинец творил ещё по канонам готического искусства, а прославленный скульптор Туллио Ломбардо уже был халтурщиком эпохи Возрождения. Рёскину стало противно, и я его понимаю. Да, и мы бы расстроились, обняв гипсовый бюст Ленина или Дзержинского и нащупав у него за плечами промоину. Думалось, они люди как люди, но оказалось – пустота!

В том, что скульптор режет фигуру ровно на положенную сумму, безусловно есть моральная деградация: Туллио Ломбардо подходит к своей работе, как к ремеслу. С другой стороны, мы же всё равно не видим этих необработанных сторон венецианской жизни. Вторая половина Вендрамина видна только Богу, а важно Богу, что Вендрамин недоделанный? Что достойнее – это вопрос этики, а не искусствоведения. Я лично не берусь судить, надо ли заботиться об изнанке одежды, ко мне с этим вопросом не приставайте. В детстве я любила вышивать, и почему-то мне хотелось, чтобы и изнанка вышивки выглядела красиво, хотя никто меня об этом не просил. Средневековые гобелены с изнанки выглядят, как и с лицевой стороны, и даже лучше, потому что на изнанке не выцвели краски. А современную одежду, как мы все знаем, не стоит выворачивать, и вообще не стоит к ней присматриваться.

Эта моральная дилемма так меня доняла, что я решила пообедать и купила себе с лотка овощи во фритюре. Но позвольте, какой-такой фритюр после всего этого пафоса о каракатицах и итальянской кухне? Что же было на самом деле съедено в этот день – каракатица в чернилах, или овощи в хлебной корке? Ну что же, ведь и некоторые классические тексты дошли до нас в повреждённом виде, или в искажённом переводе с арамейского на латынь, и многие их куски навсегда останутся неясными. А может перевод-то точный, но налицо два варианта текста, как у Козьмы Пруткова: «Когда в толпе ты встретишь человека, который наг (вариант: «На коем фрак»)...»

Постепенно конвульсиями броуновского движения меня прибило к площади Санти Апостоли, уже погруженной в сумерки. Чтобы добраться до гостиницы, нужно было войти в проулок, напоминающий щель между петербургскими домами, где, как известно, ничто хорошее тебя не ждет. Все в один голос твердят, что воров и бандитов в Венеции нет, потому что там трудно скрыться после злодейства. Но мне, как ветерану многих первомаев и дней Великой Октябрьской революции, не говоря уж о 23 февраля, не по себе при виде пьяного. Когда я увидела, что в проходе кто-то задумчиво раскачивается, я выхватила пистолет и... ну, в общем, не важно.

 



Страница 4 из 24 Все страницы

< Предыдущая Следующая >