О людях обыкновенных и необыкновенных

5 сентября 2003 г.

Наш последний разговор навёл меня на мысли, о которых я хочу тебе написать. Я не помню, чья это фантастическая повесть, где на некоторой планете все люди сидят в одиночку на фермах, окружённые роботами, и общаются только по электронной связи, а встречаются лишь раз в жизни для воспроизводства рода. По-моему, ты правильно сказал, что это уж слишком! Я тоже очень изолированный человек, но при моей профессии это легче, потому что даже самые прекрасные научные результаты имеют всего несколько компетентных слушателей.

Что касается друзей, то я испытал серьёзные разочарования по поводу немногих, кого я называл друзьями. Беда в том, что люди слишком часто оказываются обыкновенными людьми! Помнишь восклицание Бетховена, когда он узнал, что Первый консул провозгласил себя императором? Со временем выясняется, что мой друг ничего особенного не хочет, кроме банального благополучия, а его юношеские интересы уже вызывают у него ироническое, мнимо снисходительное отношение. Но я приобрёл и небольшое число новых друзей, а много их и не должно быть. У кого много друзей, тот не имеет их вовсе.

Кстати, почему очень хорошее исполнение 5-го концерта Бетховена (Эдвин Фишер, в сопровождении Фуртвенглера), которое ты мне прислал, сопровождается «кличкой» L'Empereur (во французском и английском тексте комментариев, а в немецком просто написано “5-te Klavierkonzert”)? Ведь Бетховен в год написания этого концерта уже узнал, чего стоит этот герой? Жутко видеть рабские церемонии и картины, их изображающие, которыми Наполеон поддерживал своё жалкое величие. По-видимому, тут какое-то недоразумение. Эта кличка, конечно, придумана меломанами, как и «Лунная соната», начало которой может быть всё же сопоставлено с величественным сиянием Луны.

Вообще, люди проделывают обычно то, что Гончаров назвал «Обыкновенной историей» (и что сам он, по-видимому, считал «нормальным»!). Мне эта судьба не внушает никакой зависти. Покойный Юрий Борисович Румер, мой учитель в физике, всегда оставался энтузиастом в своем ремесле. Его наиболее оригинальные работы коллеги отвергали, но теперь некоторые его идеи в новейших теориях возродились. А вот в делах человеческих он был пессимист. По поводу моих злоключений он иронизировал, повторяя, очевидно, иронию своих друзей молодости: он говорил, что я напрасно так стараюсь «pour le genre humain». (Это не мешало ему, между прочим, помогать мне в публикации моих работ, когда я был кандидатом для посадки, хотя сам он далеко не был героем.) Другое его любимое изречение касалось врагов. Это был анекдот. В Париже, в изгнании, умирает мексиканский революционер. Его напутствует монах, потому что он, разумеется, добрый католик. После его исповеди монах замечает недостаток самой существенной части и говорит: «А теперь, мой друг, Вы должны простить своих врагов»; на что следует ответ: «Je n'ai pas d'ennemies, je les ai tous tués». Соль анекдота состояла в том, что это изречение он произносил с испанским акцентом, который я не умел, конечно, воспроизвести.

Следует, по возможности, избавляться от вышедших в обыкновенные люди друзей и от врагов, хотя не мексиканским способом, слишком обременяющим нашу совесть. Тех и других лучше с юмором предоставить их судьбе.

Основной факт состоит в том, что некоторые люди не могут и не хотят признать естественность и неизбежность обыкновенного хода событий, и этими людьми движется мир. А он всё-таки движется!

Страница 17 из 30 Все страницы