Целенаправленный захват власти (1933)

Вначале, впрочем, могло показаться, что это сочетание подобно волшебной формуле, разрешило все нужды, сомнения, страхи и вернуло народу единство большой семьи. Вряд ли в Германии был когда-нибудь такой взрыв громогласного возбуждения, счастья и триумфа, как гигантское факельное шествие, долгими часами проходившее по улицам ночного Берлина, с ликованием приветствуя седого полководца Мировой войны и молодого «народного канцлера». Во всей Германии возникали, на первый взгляд совершенно спонтанно, подобные же шествия; незнакомые люди обнимались, всхлипывая от возбуждения и растерявшись от радости. Миллионы душ отозвались на призыв правительства, пришедший по радио 1 февраля во все дома и соединивший историческую картину покоряющей простоты с обращением ко всем добрым традициям и увлекательной надеждой на будущее: «Прошло более 14 лет с того злополучного дня, когда, ослепленный внутренними и внешними обещаниями, немецкий народ позабыл высочайшие блага нашего прошлого, империи, ее чести и ее свободы, и таким образом потерял все. С того дня Всевышний отказал нашему народу в своем благоволении… Эта разрушительная, все отрицающая идея не пощадила ничего, начиная с семьи, не пощадила все представления о чести и верности, о народе и отечестве, о культуре и хозяйстве, вплоть до вечной основы нашей морали и нашей веры. 14 лет марксизма разрушили Германию… (национальное правительство) будет хранить и защищать основы, на которых держится сила нашей нации. Оно возьмет под прочную защиту христианство, как фундамент нашей общей морали, семью как первичную ячейку нашего народа и государства… Верные повелению генерал-фельдмаршала, мы беремся за дело. Пусть всемогущий бог осенит благодатью наш труд, направит нашу волю, благословит наше разумение и дарует нам доверие нашего народа. Потому что мы будем бороться не за себя, а за Германию.»

Над каждой деревней развивался флаг со свастикой, рядом с черно-бело-красным флагом старой Империи; ни одна власть, ни один регион, ни одно сословие не остались нетронутыми. В одну ночь повсюду прорвались силы, с трудом сдерживаемые до тех пор. СА маршировали по улицам, и в каждом учреждении власть захватил или контролировал национал-социалист. Самый знаменитый философ, самый блестящий правовед, самый известный лирик – все они выступили перед своими студентами, перед своими коллегами, перед нацией, объясняя своим слушателям смысл национальной революции. Многие священники видели в этом исполнение своих мечтаний и от всего сердца молились о благословении божьем; бесчисленные учителя говорили детям о повороте в немецкой судьбе. И когда в Потсдамский день, в старинной Гарнизонной церкви, на фоне сверкающих мундиров простой ефрейтор преклонился перед маршалом Мировой войны, этот акт неповторимого символического значения, казалось, должным образом завершил эту неповторимую революцию, и Геббельс записал в своем дневнике: «Исторический момент. Щит немецкой чести снова очищен. Флаги с нашими орлами поднимаются ввысь…В трамваях и автобусах мужчины, женщины и дети, стоя, торжествуют и поют. Фантастическая, невиданная картина.»

И это в самом деле была неповторимая революция. Когда в Петербурге в 1917 году голодающие массы штурмовали дворец правительства, группа седых людей, едва вернувшихся из изгнания и из тюрем, молчаливо приступила к своей не сулившей успеха задаче; когда в Риме в 1922 году запоздавшие колонны чернорубашечников и столпившиеся кое-где буржуа устроили овацию королю и Муссолини, население в целом занимало выжидательную позицию. В Германии же произошла революция без революционной ломки прежней законности, и в то же время без всякого уважения к ней; но прежде всего это была революция против революции. С этих пор в Германии больше не должно было быть никаких революций – это обещание и доверие к нему, пожалуй, и привели к тому, что этот столь привязанный к порядку народ позволил себе выйти из всякого порядка.

Если мы хотим правильно оценить политические явления этих месяцев, нельзя ни отрицать, ни упускать из виду это народное возбуждение и народное движение. Под его давлением находилась фракция Центра. Когда обсуждался вопрос о чрезвычайных полномочиях, оно принудило к отступлению Гугенберга, его новизна сломила духовное сопротивление социал-демократической фракции рейхстага – насколько она еще не эмигрировала из страны. Но в то же время нельзя упускать из виду, насколько сомнительно было это торжество само по себе. Народ может торжествовать, когда он выиграл войну; может быть, и в том случае, когда он вступает в войну. Но здесь половина народа торжествовала поражение другой половины. На эти факельные шествия бесчисленные глаза смотрели с ужасом, и миллионы людей беспомощно задавали себе вопрос: Как будут пользоваться властью те, кто столь неумеренно празднует свою победу, и кто, между тем, получил меньше голосов, чем на 15 лет раньше противоположная группа партий, умеренность которой дала нынешним победителям слишком много свободы? Объяснения священников и поэтов, мыслителей и учителей, о которых была речь, были встречены насмешками и презрением не менее значительной группы, насчитывавшей немало лучших имен немецкой духовной жизни. Знамена, о которых была речь, прикрывали нижний этаж, с массовыми арестами и массовым бегством. Как утверждал впоследствии Розенберг, «немецкая душа никогда не была столь согласна с самой собой», как в эти дни, но в действительности это была весьма ущербная «немецкая душа». Нельзя было даже уяснить себе, на чем основывалось это согласие. Ведь в заявлении правительства не говорилось ничего нового о политически реальных вещах. Преданность миру и верность принятым обязательствам точно так же подтверждали и предыдущие правительства. Отмена репараций и принципиальное равноправие тоже были достигнуты раньше. Можно было бы говорить о коллективной компенсации всего недовольства, накопившегося за 15 лет в широких слоях населения. Но напрашивалось предположение, что развевающиеся флаги, марширующие колонны и трубные звуки вновь обратили душу заблудшего народа к забытому богу, который открыл перед ним это трогательное единство, вытесненное всевозможными прошлыми кампаниями по поводу нужд и разногласий гражданской жизни. Какие бы волны иллюзий и ложного сознания не колебали море элементарной психической жизни, как бы охотно миллионы людей ни вытесняли из сознания предпосылки и «цели» этого единства – единственно важный вопрос был в том, сможет ли решительная воля создать и стабилизировать элементарный натиск, и как далеко (а не в каком направлении!) она его может завести. Когда весной 1933 года одна половина немецкого народа одержала триумфальную победу над другой, бессильной и парализованной, почти неспособной сопротивляться, одна из основных возможностей немецкой политики, в исторически изменившемся виде, одержала верх над другой. Даже в 1933 году было бы гротескно утверждать, что эта новая форма – всего лишь улучшенная версия прежней, даже если Гитлер часто и настойчиво высказывался в этом смысле. Сам он в то время меньше всего претендовал быть радикальным предтечей нового мощного принципа, хотя и мог бы приписывать себе эту честь. Все это было очень далеко от ясного осознания, что ликующие массы больше приветствуют новое начало, чем начало чего-то нового.

Но внутриполитическое развитие представляло совсем иную картину, и не случайно Гитлер нередко заявлял, что внутренняя политика составляет основу внешней. Если даже принять во внимание итальянскую параллель, то перед нами открывается захватывающая картина чего-то никогда не бывалого: целенаправленного тотального захвата власти.

Целенаправленность не исключает ни детального планирования, ни колебания и неуверенности в некоторые моменты. Возможно, что пожар рейхстага вызвал у Гитлера беспокойство и страх; но совершенно ошибочно было бы предполагать, что, подобно Муссолини, он развился до тоталитарного совершенства лишь под действием обстоятельств и мероприятий противника. Напротив, он умеет использовать каждый повод, чтобы подогнать ход событий в желательном для него направлении, а нередко он сам создает этот повод.

Так, Гинденбург распустил рейхстаг 1/II с тем обоснованием, что оказалось невозможным формирование работоспособного большинства. Между тем, Гитлер лишь для видимости вел переговоры с Центром, а с Баварской Народной Партией вовсе не вступал в отношения.

4 февраля распоряжение президента передало национал-социалистской партии, с целью защиты немецкого народа, бóльшую часть тех преимуществ, которую фашистская партия получила в Италии на выборах 1924 года. Тем более заслуживает внимания, что Гитлер, в отличие от Муссолини, не получил на выборах абсолютного большинства.

Пожар рейхстага, приписанный вопреки разуму и всякой вероятности коммунистической партии, послужил предлогом для исключительных постановлений о «защите народа и государства», ставших юридической основой для двенадцати лет национал-социалистского господства. Сравнимый с ними закон, но с гораздо меньшей угрозой смертной казни был издан в Италии лишь после четвертого покушения на Муссолини в октябре 1926 года.

Закон о чрезвычайных полномочиях во многих отношениях принадлежал к самым безобидным мероприятиям захвата власти. В нем были некоторые гарантии (очень скоро полностью уничтоженные), и он имел прецеденты в практике управления Веймарской республики. Муссолини очень рано присвоил себе подобные полномочия, но после истечения их срока отказался от их продолжения. Впрочем, у него было при этом фашистское большинство в палате.

Закон о восстановлении государственной службы требовал, чтобы в течение двух месяцев служащие засвидетельствовали такую же преданность, какую наложили на итальянскую бюрократию лишь “Leggi fascistissime” * «Самые фашистские законы» (итал.) Альфредо Рокко.

Законам об унификации земель с рейхом (Gesetzen zur Gleichscheitung der Länder mit dem Reich) соответствовала в централизованной Италии замена выборных мэров назначенными государством “podestà”  * Городской голова и судья в средневековой Италии . Гораздо больше поддаются сравнению законы об “упорядочении” культурной деятельности и печати, а также начало государственного регулирования трудовых отношений.

Конец партий, с его юридическим закреплением, занял в Германии всего лишь полгода после захвата власти. В Италии для этого потребовался кризис, связанный с убийством Маттеотти, и несколько покушений на Муссолини. Впрочем, у союзников-националистов Муссолини тоже отнял их самостоятельность вскоре после захвата власти. Но обстоятельства и условия при этом были намного более почетны, чем те, которые должен был принять еще недавно столь могущественный и самоуверенный укротитель Гитлера, Гугенберг. В обоих случаях первоначальное коалиционное правительство продержалось всего несколько месяцев.

14 октября на осторожное лавирование в трудной внешнеполитической ситуации наложился первый резкий акцент. Германия вышла из Лиги Наций. Поводом для этого был затянувшийся ход переговоров о вооружениях. Аналогичным образом Муссолини, вскоре после вступления в правительство, с шумом продемонстрировал самосознание Италии обстрелом Корфу. Но это было локальное явление, вскоре урегулированное. В Германии же народ призвали к урнам, и он впервые утвердил политику канцлера «тотальным» большинством.

Сравнимая с Италией часть развития получила некоторое завершение в «законе об обеспечении единства партии и государства», изданном 1/XII 1933 года. В нем НСРПГ была обозначена как «носительница немецкого государственного мышления», и была формально провозглашена ее неразрывная связь с государством. Государство признало собственную систему правосудия партии и СА. Заместитель фюрера и начальник штаба СА стали по должности членами правительства рейха. В Италии лишь с 1929 года стали привлекать секретаря партии к заседаниям совета министров. («Большой фашистский совет» не имел в Германии параллелей).

Мы не будем здесь рассматривать вопрос о наличии, или о значении прямых или косвенных влияний. Решающее значение имеет тот факт, что в Германии процесс захвата неограниченной политической власти завершился в десять месяцев, тогда как в Италии он потребовал семи лет. Геббельс даже не угнался за действительностью, когда записал в своем дневнике 17/IV 1933 года: “Через год вся Германия будет у нас в руках”.

В конце 1933 года можно было бы думать, что все эти меры послужили той “подготовке” народа, которая была в Италии предпосылкой пафоса строительства первых лет и преодоления экономического кризиса. Но, с одной стороны, этот тезис сомнителен уже в отношении Италии, а с другой – в Германии дела обстояли совсем иначе. Хотя при трудоустройстве и строительстве автомобильных дорог проявился “энтузиазм”, подобный итальянскому, Германия не была отсталой страной. Здесь речь шла не о том, чтобы прежде всего создать новые условия жизни и заработка, а о том, чтобы снова пустить в ход уже имеющийся гигантский производственный аппарат. Но если не хотели ждать улучшения международной конъюнктуры, то куда было девать излишнюю продукцию?

В Италии не было этой проблемы. Как Гитлер собирался ее решить, не было тайной, во всяком случае, для генералитета рейхсвера. 3/II 1933 года, когда он был еще рейхсканцлером меньше недели, он заявил высшим офицерам армии и флота примерно следующее. Целью всей политики является исключительно восстановление политической мощи, а потому полное уничтожение всех установок и всякой деятельности, противоречащей воле к вооружению. Пока еще нельзя сказать, как будет использована политическая власть после ее достижения. «Может быть, это будет завоевание новых экспортных возможностей, может быть – что, конечно, лучше – это будет захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация».

Гитлер был гораздо проницательнее тех, кто воображал, что современный народ можно научить работать, непременно отняв у него все формы выражения внутренних противоречий, одев его в мундиры и играя марши.

Может быть, можно было все же допустить, что этот радикализм может научиться умеренности, и что его пар будет двигать мельницы национального восстановления. Пожалуй, так думали генералы. Но через несколько недель был инсценирован под руководством Юлиуса Штрейхера широкомасштабный бойкот еврейских предприятий, изображаемый как реакция на «еврейские измышления о зверствах, распространяемые во всем мире». При этом совершенно не изменилось намерение возложить ответственность за в высшей степени сложное положение вещей на группу людей, выбранную по «расовому» признаку, то есть без малейшей индивидуальной, социологической или идеологической дифференциации. Если и верно, что в 1933 году Гитлер, казалось, дальше всего отошел от Моей борьбы, то уже в этом году, по крайней мере ретроспективно, достаточно видна непрерывность его действий.

Страница 11 из 30 Все страницы