Начало политики Гитлера

Как обнаружилось в будущем, этим человеком был не кто иной как Адольф Гитлер. Это гораздо меньше зависело от него самого, чем от вызванного войной глубокого изменения условий. Его основные убеждения перед войной уже установились. Но никто не прислушивался к страхам и идиосинкразиям этого бродяги-эмигранта. Война превратила их в общераспространенные явления. Но и ему война дала нечто решительное – твердое и установленное положение среди людей: это была армия, где он проявил свои способности, и намерение с той же решимостью, как на войне, бороться против опасности, которую теперь увидели все.

Подобные намерения могли быть у тысяч людей. Но уже первые опыты показали что Гитлер несравненным образом умел обращаться к «народу», потому что он сам был теперь самым радикальным выражением стремлений, надежд и страхов этого народа. Но о каком «народе» шла речь?

Это не были «марксистски зараженные» * В подлиннике verseuchten, зачумленные массы, которые Гитлер, в качестве оратора, умел «национализировать». До захвата им власти доля голосов, получаемых «марксистами», оставалась по существу неизменной. Это не была и католическая буржуазия Мюнхена, а потом всей Германии, которая не пошла за ним, хотя некоторое время и следила за ним не без симпатии. Даже национальная правая переходила на его сторону лишь в крайних случаях; она имела свои собственные формы организации и сохраняла их до 1933 года. Кадры либеральных партий также, в общем и целом, остались нетронутыми.

Два высказывания Гитлера во время войны дают нам важное указание по этому поводу, особенно в сопоставлении с одним мюнхенским местным событием 1918 года, имевшим важные последствия.

В одном из очень немногих сохранившихся писем с фронта Гитлер высказывает в 1915 году свое желание, «чтобы разбился и наш внутренний интернационализм * В подлиннике Internationalismuß, с грамматической ошибкой и авторским замечанием (sic) . Это бы стóило больше, чем любое приобретение земель».

Возвращаясь в 1924 году к парламентским делам, относящимся к лету 1918 года, Гитлер говорит: «Что нам за дело до всеобщего избирательного права? За это ли мы четыре года воевали?.. Молодые полки во Фландрии шли на смерть не с лозунгом «да здравствует всеобщее и тайное избирательное право», а с криком: «Германия превыше всего на свете»«.

7 марта 1918 года слесарь-инструментальщик мюнхенских главных железнодорожных мастерских Антон Дрекслер основал в Мюнхене «Свободный рабочий союз за хороший мир» * “Freier Arbeiterausschluß für einen guten Frieden” . В нем было около 40 человек, главным образом коллег Дрекслера. Это было чем-то вроде народного издания Независимого союза за немецкий мир * Unabhängiger Ausschuß für einen deutschen Frieden под председательством Дитриха Шефера, порожденного Великогерманским Союзом.

Будем исходить из высказывания Гитлера об избирательном праве. По-видимому, Гитлеру вовсе не приходит на ум, что речь идет об отсутствии равенства в прусской избирательной системе и, кажется, он еще меньше ощущает, какое глубокое и невыносимое унижение для солдат – равная готовность к смерти в сопоставлении с неравенством политических прав. Этот конфликт внешнеполитических и внутриполитических точек зрения является признаком либо аристократической господствующей группы, либо того неполитического – пожалуй, лучше сказать, полуполитического – слоя людей, которые не возмущаются, когда ими умеренно управляют, потому что их чувство собственного достоинства происходит не из политических источников, или из гордого ощущения могущества всего государства в целом, частью которого – и не совсем пренебрежимой частью – они все же могут себя считать. Война взволновала этот слой и привела его в сильное движение – тем более сильное, что прежде он был неподвижен. В ходе войны могущественное целое подверглось угрозе, хотя угроза эта исходила вовсе не от неощутимого влияния какого-то «внутреннего интернационализма»; и по меньшей мере столь же потрясла этих людей революция, поскольку она поставила под угрозу их собственное скромное, но признанное место в обществе. Задолго до Гитлера эти люди – часто трогательные и лично заслуживающие уважения – искали и находили друг друга, как это было в союзе Дрекслера. Гитлер обращался не просто к мелкой буржуазии, а к ее еще политически неразвитой части, до тех пор не участвовавшей в борьбе за гражданскую свободу или незнакомой с ее традициями. Близко родственны им были те младшие офицеры и солдаты, для которых война была всем миром, и та «самая немецкая» (deutscheste) группа интеллигентов, представителем которой незадолго до этого выступил Томас Манн. В некотором отношении Гитлер принадлежал всем трем этим группам. По его облику в предвоенные годы Гитлера следует отнести к люмпен-пролетарской нижней прослойке полуполитической мелкой буржуазии; война побудила его поставить армию как учреждение выше всех других; впрочем, даже в самый поздний период он уверял – с некоторым правдоподобием – что с бóльшим удовольствием скитался бы по Италии как «неизвестный художник», и что лишь угроза «виду» * В подлиннике “Art”, в кавычках, что означает, в данном контексте, биологический вид или породу. Другой смысл – «художественная манера» или «стиль» толкнула его на чуждый его существу политический путь.

Для всех этих трех групп характерно двусмысленное отношение к буржуазному обществу. Если эти люди в некотором отношении были от него далеки и время от времени мечтали о его «преодолении», то они все же оказались последним резервом буржуазии при попытке пролетарской революции. Поэтому их политические манифестации не остались без поддержки влиятельных кругов; с другой же стороны, кризис марксизма позволил им в некоторых случаях вторгнуться в ряды социалистов. Таким образом могла возникнуть как будто бесклассовая народная партия нового, фашистского типа, еще невозможная в предвоенные годы: массовая партия, в которой характерным образом соединились прежде аполитичные мелкие буржуа и солдаты, радикально-консервативные интеллигенты и бывшие социалисты, партия, возглавляемая фюрером, поддерживаемая консервативными силами и враждебная – хотя вовсе не в равной мере – и марксистской революции, и капиталистическому обществу.

Партии этого рода, при всем фундаментальном сходстве их структуры, могут быть во многих отношениях различны, и внутри каждой из них могут быть разнообразные возможности развития: относительный вес трех главных групп может быть разным, или может изменяться; позиция фюрера может быть слабее или сильнее, она может сформироваться раньше или позже; отношения с существующими властями могут быть более или менее напряженными, и т.д. Уже в этом можно ясно увидеть главное различие между итальянским фашизмом и национал-социализмом. Итальянский фашизм был вначале воинствующим буржуазным сопротивлением острой и ощутимой опасности социалистической революции, парадоксальным образом слившимся с группой бывших марксистских и синдикалистских революционеров во главе с Муссолини. Национал-социализм был прежде всего реакцией на проигранную войну; поэтому участие солдат было в нем с самого начала сильнее, а социалистические элементы были сплошь мелкобуржуазного и реформистского происхождения. Но решающее различие состоит в том, что социальный аффект, в случае итальянского фашизма заданный наличными условиями и очевидный, национал-социализм должен был искусственно поддерживать и усиливать. Как мы видели, Муссолини годами боролся за социал-демократию, так как знал из собственного опыта, что с точки зрения органического развития капиталистического производства фундаментальным фактом является автономное возвращение социалистических рабочих к государству. Гитлеру было совершенно чуждо такое понимание. Напротив, оно помешало бы возвышению его партии. В самом деле, Германия уже в том опередила Италию, что значительно бóльшая часть немецкого социалистического движения сама по себе сделала уже тот шаг, на который так и не смог решиться Турати: шаг к преобразованному сотрудничеству с буржуазным государством. Именно этот основной фактор Гитлер должен был забыть – и заставить других забыть – чтобы по-прежнему иметь в качестве врага «марксизм». Для этого ему служил антисемитизм, от которого итальянский фашизм – за исключением отдельных выпадов – смог отказаться. В действительности Гитлер ненавидел в марксизме не столько его пролетарскую, сколько его буржуазную природу, парализовавшую ударную силу и боевую готовность Германии. Только по этой причине он мог охарактеризовать марксизм в Моей борьбе как «экстракт преобладающего в наше время мировоззрения». То, к чему Муссолини пришел лишь в конце кризиса, вызванного убийством Маттеотти – отказ от сотрудничества с силами спонтанно развивающегося к ревизионизму социалистического движения – было для Гитлера с самого начала само собой разумеющимся, даже условием существования. Именно сравнение с итальянским фашизмом делает очевидным, что хотя национал-социализм был основан на слиянии, это не было слияние национализма с социализмом; и хотя ему удалось преодолеть разрыв, это не он заставил исчезнуть разрыв между буржуазией и пролетариатом. В действительности любой синтез должен заключать в себе сущность и традиции обоих элементов.

По-видимому Гитлер всего этого не понимал, как не понимал он и того обстоятельства, что в его лице осуществилось классовое слияние главных составных частей его движения. Но можно не без уверенности сказать, что соединение разнородных групп в одну большую партию не удалось бы ни такому солдату, как Рем, ни такому буржуа, как Фрик, ни такому интеллектуалу, как Розенберг, ни тем более такому социалисту, как Отто Штрассер; не случайно также, что антисемитизм Гитлера превосходил своей остротой и беспощадностью даже ненависть к евреям какого-нибудь Штрейхера.

Процессы и события этого раннего периода настолько освещены в публикациях и сборниках документов последнего времени, что их изложение в Моей борьбе, как исторический источник, стало почти излишним; поэтому достаточно их кратко описать.

Гитлер появляется из хаоса первых послевоенных дней не так рано, как Рем, Эккарт или Федер, заметные уже в советское время.; до сих пор не вполне ясно, принимал ли он участие, и какое именно, в свержении этой единственной немецко-советской инициативы. Несомненно, она произвела на него глубокое впечатление, как и дни ноябрьской революции; в качестве солдата запасной части он сыграл деятельную, хотя вначале и весьма подчиненную роль в «разъяснительной работе», которая должна была поднять и укрепить дух неблагонадежных подразделений. Его начальником при этом был человек, которого можно было бы назвать первым министром пропаганды немецких контрреволюционных и антиреспубликанских правых, капитан генерального штаба Майр, начальник «отдела печати и пропаганды» (I b P) при командовании 4 группы рейхсвера в Мюнхене. Как политическая фигура Гитлер впервые появляется 22 июля 1919 года, когда его с командой около 20 рядовых направляют для разъяснительной работы в лагерь Лехфельд. В этом случае просвещением заблудших членов народа занимается также «народ»: это канониры, стрелки, ефрейторы, самое большее – вицефельдфебель. Но, по общему суждению, «темпераментные» и «легкодоступные» доклады Гитлера настолько выделяются, что он становится руководителем команды и вскоре приобретает высокую оценку своего начальства. Например, капитан Майр поручает ему ответить на письмо, и этот ответ представляет первых характерный пример самостоятельной трактовки политических вопросов человеком, до тех пор, по-видимому, остававшимся вне политики. Речь идет, разумеется, не о чем ином как о еврейском вопросе. Гитлер отвечает Адольфу Гемлиху 16 сентября 1919 года подробным посланием, и это первый оригинальный документ в его политической карьере. В нем поразительным образом ощущается уже более поздний Гитлер, вместе с его стилем.

Гитлер хочет заменить здесь антисемитизм чувства «антисемитизмом разума». Этот последний не ограничивается случайными антипатиями, находящими свое крайнее выражение в «погромах» * В подлиннике “Progromen”,с грамматической ошибкой, отмеченной автором ; это ясное понимание «сознательно или бессознательно планируемого губительного действия совокупности евреев на нашу нацию».Для него само собой разумеется, что еврейство – это раса, а не религиозная община. Главной особенностью евреев он считает их материальную настроенность, «их пляску вокруг золотого тельца», их «мышление и стремление, направленное на деньги и на защищающую их власть». Еврей без усилий и без конца укрепляет свою власть с помощью процентов, угнетая народы опаснейшим ярмом. «Все высшее, к чему стремятся люди, религия, социализм, демократия, – для него все это лишь средства для его цели, для удовлетворения его жажды денег и господства. Последствия его действий – это расовый туберкулез народов». Антисемитизм разума должен, прежде всего, подчинить евреев законодательству об иностранцах. «Но последней его целью должно быть непременно полное удаление евреев». «Республика», * В подлиннике “Republick”, с грамматической ошибкой, отмеченной автором как «правительство национального бессилия», не может и не хочет противостоять этой опасности, более того, она зависит от евреев и видит свою главную задачу в том, чтобы «мешать борьбе обманутого народа со своими обманщиками», подрывая антисемитское движение.

В этом самом раннем политическом документе, вышедшем из-под пера Гитлера, проявляется уже инфантильная основная черта его личности – сведение общеизвестных и прискорбных явлений современной цивилизации к одному наглядному «виновнику» и мономаниакальное требование его «удаления». Своеобразная неизменность его личности и его убеждений отчетливее всего видна из того, что в конце его жизни стоит документ, часть которого так же примыкает к этому письму, как шип к гнезду.

За четыре дня до этого письма, 12 сентября 1919 года, Гитлер посещает, по заданию своего начальства, собрание вновь созданной Немецкой Рабочей Партии, в которую Антон Дрекслер превратил в январе 1919 года свой союз. Это была одна из бесчисленных мелких национальных групп, по происхождению тесно связанных с Обществом Туле (Thule), но имевшая и собственное лицо, поскольку она претендовала быть рабочей партией. У правых националистов считалось бесспорным, что рабочих «снова надо делать национальными», поэтому маленькая группа вскоре вызвала интерес у Дитриха Эккарта и Готфрида Федера, а Эрнст Рем стал одним из ее первых членов, поскольку он находил Немецкую Национальную Партию * Deutsche Arbeiterpartei “слишком замкнутой». Таким образом, Гитлер проявил неплохое чутье, когда с большим участием прочел книжечку Дрекслера Мое политическое пробуждение, и в ответ на настойчивое приглашение не отказался всупить в партию, и даже (в качестве седьмого члена) в ее руководство. Здесь могли встречаться и набираться сил те рабочие и солдаты, для которых Советы рабочих и солдатских депутатов, созданные революцией, были предметом острейшей ненависти.

Неугомонной энергии Гитлера надо приписать то достижение, что маленькому союзу удалось привлечь к себе общественное внимание: 24 февраля 1920 года на первом массовом собрании была провозглашена партийная программа из 25 пунктов. В ее формулировке участвовал Гитлер, но настоящим автором надо считать, по-видимому, Дрекслера, на которого, со своей стороны, влиял Федер. Поэтому она содержит больше общих мест из идеологии национального движения, чем характерных мыслей Гитлера; но она заслуживает некоторого внимания как первый публичный документ в его жизни.

Пункты 1 и 2 требуют самоопределения для всех немцев и равноправия немецкой нации, для чего надо «отменить» мирный договор.

Пункт 3 требует «жизненного пространства * Букв. «Land und Boden”. Land означает “страна”, а Boden – “почва” (т.е. колоний) для пропитания нашего народа и размещения избытка нашего населения».

Пункт 4 связывает право на гражданство с немецкой кровью и явно исключает из него евреев. Следствиями этого требования являются пункты 5–8, 18 и 23.

Пункт 11, напечатанный жирным шрифтом, выдвигает в качестве центрального требования «уничтожение процентного рабства» * “Zinsknechtschaft”. Zins означает «доход с капитала», а также «арендную плату» и устранение доходов, получаемых без работы и усилий. Сюда относятся пункты 12, 13, 14, 16, 17, 19 (конфискация всех военных доходов, муниципализация универсальных магазинов, аграрная реформа и т.д.).

Остальные требования носят общий характер и не вызывают особого интереса, за исключением «нравственного и морального чувства германской расы», связываемых с признанием позитивного христианства (пункт 24). Демагогический характер «социалистических» требований теперь уже не нуждается ни в каком доказательстве. Если субъективная искренность Дрекслера и Федера не вызывает сомнений, то искренность Гитлера в этом вопросе крайне сомнительна.

Для него все дело было в первых четырех пунктах. Нетрудно понять, чтó они по существу означали.

Осуществление права на самоопределение было задачей Германии в 19 столетии, и никакая внешняя сила не стимулировала это стремление. Те, кто выдвинул эту задачу в качестве первого пункта программы как раз в то время, когда Россия связала свою национальную судьбу с радикальными универсальными перспективами, должны были быть готовы ввергнуть Германию и Европу в анахроническую войну и невольно приравнивали первую индустриальную страну континента к слаборазвитым колониальным народам.

Если первое требование относится к середине 19 века, то второе было в начале 20 века очевидной полуправдой. В самом деле, после опыта Мировой войны колоний для расселения в Африке и Азии больше нельзя было желать. Внутренний же смысл этого пункта программы Гитлер вскоре обнаружил, заменив требование колоний приобретением земель на востоке.

Наконец, третье требование должно было отделить Германию от общественного развития всех цивилизованных народов. Впрочем, оно могло бы получить универсальный смысл, прямо противоположный большевистской программе, если бы обещало исцелить мировое зло исключением евреев. Между тем это был лишь единственный пункт программы, по существу приноровленный к «текущему моменту». Письмо Гитлера Гемлику уже содержало его изложение ante festum. * Предварительное изложение (лат.)

Эта ранняя программа не так безобидна и не так смешна, как о ней думали или говорили. В ней уже достаточно отчетливо содержатся три основных тенденции позднейшего национал-социалистского господства – национальное восстановление, завоевание пространства и исцеление мира. В ней уже видно ее основное и первоначальное единство. Очень поучительно сравнить ее с первой программой итальянского фашизма, где бóльшую часть занимают социалистические требования, и где содержится всего лишь намерение защитить окончательно достигнутое в Мировой войне национальное единство.

Но не эта программа как таковая проложила путь НСРПГ * Национал-Социалистской Рабочей Партии Германии (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei, NSDAP) , а единственная в своем роде манера ее пропаганды Гитлером. Весной 1920 года он уже не был совершенно неизвестным человеком. На иногородних собраниях Немецкого Национального Защитного и Боевого Союза * Deutschvölkische Schutz- und Trutzbund его рекламируют как “блестящего оратора”. Собрания НСРПГ анонсируются в национал-социалистской мюнхенской газете Фелькишер Беобахтер * Völkischer Beobachter, народный «обозреватель» , и первые упоминания о них появляются в печати противников. НСРПГ медленно выделяется, как отчетливая индивидуальность, из националистической почвы. В ожесточенной борьбе была уничтожена братская Германско-Социалистическая Партия * Deutschsozialistische Partei , и только ее нюрнбергская организация во главе с Юлиусом Штрейхером in corpore * В полном составе (лат.) перешла в подчинение к Гитлеру. Погромные песни и оглушительная пропаганда, а также штурмовые группы и автомобильные команды внесли в политическую жизнь Мюнхена незнакомый до этого стиль. В декабре 1920 года удалось уже купить на деньги рейхсвера, полученные через Дитриха Эккарта, газету Фелькишер Беобахтер. Хотя эта газета вначале еще не была ежедневной, это был все же решительный шаг вперед. Партия Гитлера стала в столице Баварии силой. В январе 1921 года она уже чувствует себя настолько сильной, что Гитлер может высказать угрозу: национал-социалистское движение будет препятствовать в Мюнхене, в случае надобности силой, всем мероприятиям и докладам, способным “разрушительно действовать на наших и без того больных товарищей по нации”. В феврале 1921 года происходит первое гигантское собрание в цирке Кроне, а в июле Гитлер захватывает решительным маневром диктаторскую власть в партии. Летом 1922 года национал-социалисты решаются уже мешать собранию, где выступает премьер-министр Баварии граф Лерхенфельд. В октябре они выступают в Кобурге “с гремящей музыкой и развернутыми знаменами” против празднования Дня Германии под единым руководством профсоюзов, а также против “красного террора”, последовавшего за нарушением соглашения. Вскоре после этого “поход на Рим” придает им немало энтузиазма, и Герман Эссер провозглашает, при бурном восторге публики, что и в Баварии может произойти то же, что стало возможным в Италии, и что немецкого Муссолини зовут Адольф Гитлер. Уже входит в обращение название “фюрер” * «Der Führer”, “вождь” , и в народе его называют также “мюнхенским королем”. В конфликтах с правительством рейхсвер помогает своему теперь уже самостоятельному воспитаннику, а Баварская Народная Партия * Bayerische Volkspartei слишком уж неприязненно относится к социал-демократии, чтобы совсем порвать с этим несколько неотесанным союзником. Конечно, если в 1920 году Гитлер должен был уклоняться от объятий «националистических проповедников» * В подлиннике “Wanderscholaren”, «странствующих схоластов» из Туле, Имперского Союза Молота * Reichshammerbund , Ордена Германцев * Germanenorden и других объединений, то теперь, в 1923 году, он оказался в тесной и стеснительной компании Отечественных Союзов, созданных страхом перед революцией и советами; официальный роспуск отрядов гражданской самообороны их только укрепил. Это были союз Бавария и Империя * Bayern und Reich санитарного советника Питтингера, Имперский флаг * Reichsflagge капитана Гейса, союз Нагорье * Oberland , и т.д. Рему удалось даже создать из более надежных групп этого рода Рабочее Сообщество Отечественных Боевых Союзов * Arbeitsgemeinschaft der vaterländischen Kampfverbände , которое гораздо больше занималось военизированной подготовкой угрожающей и желанной войны с Францией, чем политической борьбой с марксизмом, так что Гитлер опять увидел себя связанным и служащим промежуточным целям. Во время «Германского дня» в Нюрнберге порыв национального воодушевления гораздо больше видел своего героя в Людендорфе, чем в Гитлере, а основание Немецкого Боевого Союза * Deitsche Kampfbund , вполне военного по своему направлению, казалось, еще больше отодвинуло его на задний план. Но в конце сентября он сумел выделиться из собравшихся фюреров увлекательной речью и получил политическое руководство Боевым Союзом, а это была сила, с которой можно было уже вести в Германии большую игру, в отличие от НСРПГ, в отдельности еще слишком слабой. Теперь он стоял во главе немецких “fascio di combattimento” * «Боевых отрядов» (итал.) – подполковник Крибель был его Бальбо, Мюнхен – его Миланом, а его “поход на Рим”, в союзе с баварскими консерваторами во главе с Каром и Лоссовом, должен был привести его в Берлин.

Но во главе государства не стоял Виктор-Эммануил, и Гитлер подготовился к своему походу гораздо хуже, чем Муссолини. Начальный момент определял не он, а, с одной стороны, нетерпение его отрядов, с другой же – приготовления консервативных господ и друзей к их собственной государственной измене. И если даже Луижди Федерцони разыграл намерение сопротивляться, когда увидел, что союзники с их бесцеремонной энергией его переиграли, то как могли не возмутиться Кар и Лоссов, когда им отвели роль спутников? Ведь они были гораздо сильнее монархических друзей итальянского фашистского путча, а их подвергли более грубому давлению. Чтобы этот “поход на Берлин” бесславно завершился уже у Фельдгернгалле, достаточно было угнетающего чувства, что власть покинула мятежников, и двух залпов баварской полиции. Один Людендорф шел, не сгибаясь, через огонь, а Гитлер и его люди бежали, хотя население было на их стороне, и народное восстание, при надлежащем руководстве, возможно, привело бы к другому результату.

Нет смысла спрашивать, какая сторона помешала путчу другой. Партнеры были слишком близки, чтобы заранее видеть друг в друге противника; они были слишком далеки, чтобы вместе драться; каждый из них был достаточно силен, чтобы требовать от союзника подчинения, но слишком слаб, чтоб без него обойтись. Поэтому они должны были разбить друг друга. Но всемирно-исторический урок гитлеровского путча заключается не в развитии отношений между этими союзниками. Он состоит в выяснении общего отношения между фашизмом и государственной властью. По существу, в Мюнхене произошло то же, что за два года перед тем в Сарцане: блестящий, привыкший к победам отряд храбрых солдат обратился в паническое бегство, когда ружья прежде сотрудничавшей с ними власти стали стрелять в них, а не в общего врага. По всей вероятности, если бы 28 октября хотя бы единственный батальон карабинеров начал стрелять в продвигающиеся колонны чернорубашечников, это привело бы к такому же результату. Фашистские движения легко победить, если государство всерьез этого хочет. Но это желание дается ему труднее всего (и в Мюнхене случайность была важнее желания); в самом деле, в государстве, не боящемся угрозы и чувствующем себя сильным, не бывает серьезного фашистского движения. Не так просто распознать потенциальную враждебность государству в предлагающем свои услуги союзнике, перед лицом открытой враждебности общепризнанного противника; гораздо проще осуждение ex eventu * После событий (лат.) . Но, опять-таки, пример Италии показывает, что и эта задача имеет разные степени трудности, и что у правительства “баварской ячейки порядка” было гораздо меньше оснований дрожать за свое положение перед социалистической революцией, чем у властителя потрясенного в своих основах королевства.

Годы с 1919 до 1923 составляют период в развитии национал-социализма, легче всего поддающийся сравнению с соответствующим периодом итальянского фашизма. Для времени с 1924 до 1932 года нет соответствия в истории итальянского фашизма. После 1933 года было немало взаимных влияний, с выраженным опережением сначала одной, а потом другой стороны. Но с 1919 до 1922 (соответственно 1923 года) развитие проходило, в значительной мере, параллельно по времени и содержанию. Одно и то же убогое начало, один и тот же захватывающий подъем, одна и та же ранняя и насильственная попытка захвата власти! В обстоятельствах также видны поразительные аналогии,  и в то же время обнаруживаются пределы совпадения.

Ранний успех национал-социализма нередко пытались объяснить неслыханной жертвенностью и идеализмом его сторонников. Но нет доказательств, что сторонники других националистических направлений были настроены менее “идеалистически”. Но только Гитлер создал ядро организации для непрактичной и рассеянной жертвенности, вокруг которой она могла собраться и расти, но которой сама жертвенность не умела найти. В начале национал-социализма стоит неприводимый и вполне индивидуальный элемент – мономаниакальная одержимость Гитлера; она была для его движения гораздо более активной и всеобъемлющей предпосылкой, чем личность Муссолини для итальянского фашизма. Но и самый крайний фанатизм не способен на длительное действие, если он не оказывается на перекрестке истории. Гитлер мог иметь ощущение, что он делает нечто новое и исторически важное. По отношению к своей националистической родной почве он вел себя точно так же, как Маркс и Энгельс некогда вели себя по отношению к разнообразным социалистическим течениям: перенимая в принципе их идейное содержание, он создал из него путем сужения и уплотнения некоторый новый элемент практической политики, внушив ему волю к власти и беспощадность. Но он все это делал с оглядкой на социалистического противника, которому он подражал, и над которым одержал верх. Тем самым он достиг вполне прагматическим путем того, что молодой Муссолини мысленно пытался сделать в своих первых набросках: выделил реалистические и воинственные элементы марксизма. Марксисты нередко препятствовали буржуазным собраниям или разгоняли их, производя шум или приводя на них толпу своих сторонников; национал-социалисты защищали свои собрания и срывали собрания противников посредством организованного террора, с целью физического устранения каждого отдельного противника. Марксисты выходили на улицы; национал-социалисты маршировали по улицам и умели обратить в свою пользу все, что вызывают в душе и теле человека военная муштровка и воинственные звуки. Марксисты ввели в политику чувства и сильные выражения; национал-социалисты растворили политику в целом океане страстей и водопаде ругательств. Националисты мечтали о надпартийности, в военных союзах тренировали воинскую доблесть для войны; но только солдаты НСРПГ решительно внесли в гражданскую жизнь то, чему они научились на войне, и сделали политику продолжением войны подобными же средствами. Точно то же делали фашисты Бальбо и Гранди в Ферраре и Болонье. Если верно, что Мировая война была входными воротами в воинственную эпоху, то эти методы должны были непременно привести к успеху, как самые современные и самые подходящие к эпохе.

Но при всей их предполагаемой современности они не могли бы даже существовать, если бы им не симпатизировали широкие слои населения. В Баварии, как и в Италии, буржуазия была смертельно испугана попыткой “большевистской” революции 1919 года. Это банальный основной факт, без которого фашизм и национал-социализм немыслимы – необходимая подготовка почвы для нового посева. Этот факт бесспорен. Можно высмеивать буржуазный страх перед революцией – но это вряд ли свидетельствует о понимании, что коммунистическая революция, по своему внутреннему смыслу, стремится к фундаментальному перевороту, а потому в случае неудачи неизбежно должна вызвать против себя самые первозданные аффекты. Впрочем, кто хочет видеть в «красном терроре» достаточное оправдание всего дальнейшего, тот забывает, что из десяти убитых заложников семь были регулярно арестованные члены весьма активной контрреволюционной организации, подлежавшие смерти по всем законам гражданской войны, и что вошедший в город Добровольческий Корпус не только устроил кровавую баню своим противникам, но по ошибке расстрелял еще 21 члена католического союза подмастерьев. Но Левинé (Leviné) и Левин (Lewien), Толлер и Эгльгофер должны были знать, что Карл Маркс считал «зрелость» капиталистических отношений предварительным условием пролетарской революции; если они полагали, что в Мюнхене это условие уже выполнено, или думали, что после ужаса Мировой войны необходим и оправдан ужасный новый эксперимент, то лишь успех мог свидетельствовать об их правоте, или о разумности их намерений. До каких слоев мелкой буржуазии и зажиточных рабочих дошла вызванная этим реакция, как сильна она была, и насколько она была наполнена провинциальным негодованием против «расово чуждых» подстрекателей – все это не предмет морального суждения, а факт, входящий как составной элемент в картину происшедшего. В Мюнхене это было так же, как в Болонье. Но совсем другой вопрос, правильно ли эта «буржуазия» (в действительности, как показало это же событие, глубоко проникавшая и в ряды социал-демократов) понимала исторические перспективы, или же расчетливо действовала лишь в пользу собственных интересов, когда значительная часть ее проявила столь выраженную склонность к крайней реакции – после исчезновения опасности.

Справедливо, что настроения составляют один из важнейших материалов истории – но они не делают истории. Ни одержимость Гитлера, ни симпатии буржуазии не сделали бы возможным столь быстрый и резкий подъем национал-социалистского движения, если бы могущественные друзья на важнейших государственных постах так старательно не прикрывали их и так настойчиво не оказывали им протекцию. Не меньше, чем ораторский дар и страсть Гитлера, ему помогли деньги рейхсвера, связи Дитриха Эккарта и поддержка полицейпрезидента Пенера; все это и сделало НСРПГ тем, чем она стала в 1923 году. Все эти люди руководствовались желанием снова национализировать «интернациональные» массы, потому что лишь при этом условии Германия могла стать сильной и суверенной, то есть способной к войне. Если верно, что, по известному выражению Вейта Валентина (Veit Valentin), история Гитлера есть история его недооценки, то надо было бы дополнить это остроумное изречение, сказав, что и вообще не было бы никакой истории Гитлера, если бы не высокая оценка его влиятельными людьми и властями, в смысле их собственных целей. Сотрудничество государства и руководящих слоев общества было для развития национал-социализма по меньшей мере столь же важно, как и для итальянского фашизма. В действительности паразитический характер фашистских движений в Баварии, их нарастание после устранения общественной опасности выступает еще отчетливее, чем в Италии: есть сколько угодно характерных примеров. По свидетельству Фрика, в 1919/20 годах НСРПГ нетрудно было подавить; но как мог этого желать полицейпрезидент, который, по словам Эрнста Рема, ответил на робкое сообщение агента, что существуют организации политических убийц: «Да, но их слишком мало». Финансовая поддержка национал-социалистам оказывалась, по всей вероятности, и рядом иностранных капиталистов. Когда в январе 1923 года правительство фон Книллинга запретило Гитлеру проводить во время первого партийного съезда мероприятия под открытым небом и ввело, наконец, чрезвычайное положение, заступничество Рема, Эппа и Лоссова спасло Гитлера от тяжкого поражения, а правительство потеряло лицо. Гитлер провел свой партийный съезд в точности так, как хотел; но массовые мероприятия социал-демократов, вследствие чрезвычайного положения, были запрещены, так что смысл этого распоряжения был странным и характерным образом изменен.

Для национал-социализма, точно так же как для итальянского фашизма, война и одобрение войны были основным фоном, социалистическая попытка революции – непосредственным поводом для возникновения, протекция со стороны государства и установленных консервативных властей – атмосферой роста, и выдающаяся личность вождя – неприводимым и необходимым элементом. Социологический анализ подтверждается и дополняется историческим рассмотрением. Аналогии между событиями особенно полезны в тех случаях, когда сравниваются не факты, а возможности. Так, например, 9 ноября 1923 года делает вероятным, что итальянский фашизм также мог быть побежден. Однако, промежуточный период до 1933 года оставляет возможность, что и он также мог преодолеть свое поражение.

Страница 7 из 30 Все страницы