Глава 3 Практика как завершение 

1919–1923

Когда мы называем национал-социалистскую практику «завершением», то имеется в виду, естественно, завершение «доктрины» Гитлера, которая без этой практики была бы в действительности лишь искаженным видоизменением схемы, давно уже построенной более искусными мыслителями, и не в последнюю очередь Моррасом. Однако, как и в случае Аксьон Франсэз, и здесь кажется неуместным излагать практику лишь после анализа доктрины. В самом деле, и здесь она теснейшим образом связана с историей. И опять-таки, эту историю никак нельзя рассказать, не описав в общих чертах доктрину. Поэтому то, что следует назвать «завершением», понятно уже и сейчас. Напротив, доктрина, рассматриваемая в ее внутренней связи и в более широком контексте, находит свое место лишь в конце, потому что лишь таким образом можно освободить ее от изоляции «ее» эпохи.

В отличие от итальянского фашизма, и подобно Аксьон Франсэз, национал-социализм с самого начала хочет быть провозглашением некоторой доктрины. Но его практика, в отличие от Аксьон Франсэз, не является действием, вырастающим как следствие тщательно разработанного перед ним убеждения. Более того, эта практика, по своей специфической природе, непосредственно связана с самим провозглашением мировоззрения; только она и придает ему его настоящую действенность. В Моей борьбе Гитлер оценивает силу устного слова выше, чем силу писанного, и у него есть для этого серьезные основания. Маловероятно, что его книга доставила бы национал-социализму много сторонников – между тем, его речь снова и снова производила на массы колдовское действие. Но речь его была в каждом случае вполне определенным образом подготовлена и ограждена. Подготовка и ограждение речей Гитлера является ядром ранней национал-социалистской практики – и поэтому Гитлер мог сказать о пропаганде, что она стремится навязать народу некоторую доктрину. Поскольку индоктринирование есть навязывание, то практика уже в раннее время может быть названа завершением; а после захвата власти она прежде всего означает осуществление, не вполне утратив, впрочем, свой первоначальный смысл.

Но такое описание прежде всего обращает внимание на две предпосылки, без которых национал-социализм вряд ли мог бы возникнуть, и которые в значительной степени отличают его от итальянского фашизма.

Если бы в красной Болонье 1920 года кто-нибудь вздумал провозглашать или навязывать националистическое мировоззрение, он вряд ли выбрался бы из города живым. Национал-социализм развивался на иной почве, чем итальянский фашизм. Еще в середине 1922 года, когда Муссолини был уже лидером сильнейшей в Италии партии, миланское городское самоуправление находилось в руках социалистов. В Ферраре, в Болонье, в Мантуе – повсюду фашисты одержали верх в трудной борьбе, среди революционно настроенных народных масс. В Мюнхене, напротив, после свержения советской республики господствовали рейхсвер и отряды гражданской обороны; политическое сопровождение этого составляли Баварская Народная Партия и Немецкая Национальная Партия. После ужасного кровопролития и судилищ в мае 1919 года коммунистов уже почти не было, а социал-демократы большинства были здесь более буржуазны, чем где-либо в Германии. В этом городе Рем и его друзья «национализировали» массы, заставляя капеллы исполнять в кафе национальные песни и избивая каждого, кто недостаточно быстро поднимался с места. Здесь целый ряд радикальных правых организаций не прекратил своей деятельности даже при советской республике. Настроение народа в Баварии было так же направлено против евреев, как в Берлине против «большевиков»  * В подлиннике “Bolschevisten”, кавычках, вместо обычного Bolschewiki  – хотя и не всегда по тем же мотивам. Иными словами, с мая 1919 года об угрозе «большевизма» – реальной в Италии – в Мюнхене не могло быть и речи. Именно это и было условием, позволявшим навязывать предрасположенному народу самое резкое антимарксистское мировоззрение.

Но юный национал-социализм, вероятно, никогда не мог бы выделиться из множества подобных групп, если бы, в отличие от итальянского фашизма, он очень скоро не обзавелся руководящим импульсом, которому ничто не могло противостоять. Конечно, около двух лет Гитлер был лишь руководителем партийной пропаганды, подчиненным партийному комитету под председательством Антона Дрекслера. Но можно положиться на его заверение, что он никому не позволял вмешиваться в свою область; а чем же была юная НСРПГ, если отвлечься от ее пропаганды? В июле 1921 года Гитлеру удалось завершить первый партийный кризис, став первым председателем с диктаторскими полномочиями, лишь для видимости подчиненным демократическому контролю членов партии и ее руководящих органов. Муссолини никак не мог быть в этом образцом, потому что как раз в это время он был втянут в свой самый острый конфликт с неофашистами вне Милана, и даже перед самым «походом на Рим» он не мог считаться «диктатором» своей партии. «Принцип фюрерства» одержал верх в национал-социализме раньше, чем в итальянском фашизме, – не только в относительном, но и в абсолютном масштабе времени.

В самый ранний период руководящий импульс Гитлера был направлен исключительно на то, чтобы все чаще собирать как можно бóльшие собрания и все тщательнее их подготавливать. Уже в самом начале его неутомимое влечение к публичности и к провозглашению своих взглядов означали настоящую революцию в застенчивом союзе Дрекслера и Гаррера. Началось это с нескольких десятков слушателей в прокуренных задних комнатах второразрядных кафе; но собрание, принявшее программу, состоялось уже в Гофбрейгаузе * Известная мюнхенская пивная , а в феврале 1921 года Гитлер решился уже снять огромный зал цирка Кроне. Но если ему удавалось собирать и привлекать на свою сторону все бóльшие массы, то вряд ли он был обязан этими успехами новизне или проницательности своего мировоззрения. Ему удавалось, как никому из подобных ораторов Мюнхена, перенесение эмоции. Но это перенесение надо было защищать от помех. Для этого надо было заранее сделать из собравшихся не публику, а общину. Этой целью – больше, чем мнимо террористическими методами борьбы марксистских противников – объяснялось введение охраны зала и службы порядка. В самом деле, буржуа в то время тоже сохраняли привычку задавать на политических собраниях вопросы и устраивать дискусии. «Марксисты» же были грубее лишь в том смысле, что сделали из этой привычки метод и часто пытались сорвать шумом и возгласами собрание своих противников. Но всякий «нарушитель спокойствия» должен был бежать из гитлеровских собраний уже задолго до официального учреждения в августе 1921 года «Гимнастического и спортивного отряда НСРПГ». Для наглядности приведем отрывок из наивного отчета о собрании 14 августа 1920 года, составленного по поручению командования группы рейхсвера одним из ее осведомителей: «Затем на эту тему начал говорить господин Гитлер, но он впал в такую ярость и так кричал, что в задних рядах мало что можно было понять. Один человек отвечал на все речи господина Гитлера криком «чушь» * В подлиннике “pfui”, восклицание протеста и неодобрения , тогда как остальные все время повторяли «правильно». Но с ним быстро расправились. Он убежал из зала, и на лестнице полицейский взял его под защиту, иначе он вряд ли вернулся бы домой». Гитлер сам рассказал в Застольных беседах, какими крайне некрасивыми способами он заставлял умолкнуть женщин, которые хотели принять участие в дискуссии, и которых неудобно было выбросить из зала с помощью охраны. Нет оснований принимать на веру те части его рассказа, где он пытается создать впечатление, будто в этот ранний период Мюнхен был во власти красной толпы. Любовную заботу Гитлера о возникших тогда «группах порядка» можно скорее объяснить стремлением защитить перенесение эмоции от любого рода помех.

Это вовсе не значит, что не было никаких попыток организовать помехи. Но как раз в них проявилось характерное различие методов борьбы. Как сообщает Вильгельм Гегнер, социал-демократические рабочие пытались сорвать собрание 24/II 1920 года, но вооруженные национал-социалисты свирепо избили их кастетами, резиновыми дубинками и хлыстами. Если даже в Италии трудно было не заметить разницу между красным и белым террором, то в Мюнхене, в годы после советского путча, эти явления были просто несоизмеримы.

Так было и во время знаменитой битвы в зале Гофбрейгауза в ноябре 1921 года, которую Гитлер изображает с таким воодушевлением, и которая дала повод присвоить группе порядка почетное имя штурмовиков (СА). Как видно из его изложения, пробравшееся в зал большинство марксистов намеревалось сорвать собрание простым шумом, или, самое большее, принятым в этом месте способом – швырянием пивных кружек. Но даже сверхчеловеческая храбрость не позволила бы слабой группе порядка одолеть превосходившую ее в двадцать раз толпу, если бы хотя бы часть ее противников была вооружена настоящими орудиями нападения и имела соответствующие агрессивные намерения. Но ничего подобного не было, так что оратор мог спокойно оставаться на своем месте. С этих пор, по словам Гитлера, больше не было организованных попыток чинить помехи – но и до этого они были, по-видимому, очень редки, так что безусловное право господства, на которое национал-социалисты с самого начала притязали для своих собраний, всегда соблюдалось; таким образом, провозглашение нового мировоззрения всегда находило слушателей в требуемом настроении.

Итак, Гитлер перенял опыт своих противников, а в некотором отношении их далеко превзошел, создав качественно новый стиль собраний. Это также касается пропагандистской подготовки собраний.

Где было видано, чтобы «буржуазная» партия печатала свои плакаты ярко-красным цветом, несла перед своими шествиями красное знамя? Кто, кроме пролетариата, до тех пор разъезжал по улицам, в обтянутых красным грузовиках (хотя уже и не в Мюнхене)? Но теперь эти плакаты содержали короткие, зажигательные лозунги, и эти лозунги были гораздо понятнее и популярнее марксистских; а с этих грузовиков подавали знаки уже не оборванные пролетарские фигуры, а молодые солдаты, и призывы их встречали у прохожих доброжелательный отклик. Знамя было кроваво-красным, но это не было вызывающее страх одноцветное знамя, потому что в середине его был определенно чуждый ему знак спасения и надежды. И эта группа была усерднее всех других партий. Колонны расклейщиков работали круглые сутки, они были сами вооружены, или охранялись автомобильными командами с резиновыми дубинками, стальными прутьями и пистолетами. На стенах домов и мостах повсюду возникали большие свастики. Вскоре случалось уже, что в один вечер устраивалось по шесть, а то и по двенадцать собраний, и на каждом из них «фюрер» брал слово. Этот гигантский рост должен был изменить и задачи СА. Группа пропаганды уже не ограничивалась, как раньше, подготовкой и защитой речей, а получила собственное значение, как демонстрация воли и решимости. Охрана фюрера стала особой задачей «штурмовой группы Гитлер», из которой впоследствии выросла СС; СА как целое вскоре стала делиться на сотни, приняв более или менее характер частной армии. Но по представлениям Гитлера она должна была оставаться партийным войском и отрядом пропаганды, с целью овладеть улицей и при помощи мощных демонстраций вести «сокрушительную войну с марксизмом». «Чтó нам всегда нужно было и нужно теперь, – сказал он в Моей борьбе, – это не сотня-другая отчаянных заговорщиков, а сотни тысяч – да, сотни тысяч фанатических борцов за наше мировоззрение».

Скрытая полемика этих строк направлена против третьей основной черты СА, которую она все больше принимала под влиянием Рема, и которая должна была удалить ее из области борьбы мировоззрений: она принимала характер военного союза. Как военный союз она получала от рейхсвера оружие и поддержку, но также выводилась из абсолютного подчинения партийному фюреру, абсорбировалась при тайном обучении и становилась в ряд других военных союзов. Но в этом Гитлеру в 1922/23 годах пришлось уступить, и таким образом его самое заветное создание, СА, было для него чем-то вроде Луны, всегда обращенной к нам одной стороной. В ряде мест Моей борьбы это первое серьезное внутрипартийное противоречие выступает еще яснее.

Таким образом, в главном пункте своей практики ранний национал-социализм весьма значительно отличается от раннего итальянского фашизма. Итальянский фашизм вначале никоим образом не провозглашает некоторое мировоззрение, он дает свои сражения не на собраниях, его боевые отряды – не группы, стоящие возле партии, и никто не пытается отнять их у партии. Общими являются главное намерение и основной характер, оба они ведут смертельную борьбу с марксизмом, переняв и характерным образом изменив его методы. «Фашистский минимум» никоим образом не исключает глубоких различий.

Поскольку организация непосредственно определяется более сильным руководящим импульсом и требованиями, вытекающими из пропаганды мировоззрения, различия очевидны. Они развиваются, прежде всего, в двух направлениях. Из принципа фюрерства вытекает требование сконцентрировать вначале всю работу в одном месте, а местные группы формировать лишь при условии, что авторитет центрального руководства в Мюнхене безоговорочно признается.  Поэтому национал-социализм не знал фашистских «расов»; но, с другой стороны, до ноябрьского путча он остался баварским, по существу даже мюнхенским локальным явлением. Пропагандистский характер партии приводит к чрезвычайно резкому делению на «членов» и «последователей», активное ядро и просто прислушивающуюся симпатизирующую массу. Из напечатанных в разрядку страниц книги Гитлера с исчерпывающей ясностью видно, насколько он рассматривал свой народ как «объект», а членов партии, число которых должно было оставаться небольшим, как господ и потенциальных правителей «нервных центров государства». Уже СА была сильнее отделена от НСРПГ, чем милиция от фашистской партии, и тем более это верно для ассоциированных организаций; некоторые из них, например отряды связи * Nachrichtenabteilung , юношеский союз * Jugendbund , механизированные отряды  * Motorstaffel , были основаны уже в ранний период.

Самые очевидные совпадения составляет стиль. Это легко понять: обе партии можно было бы считать формами выражения тех армейский подразделений, которые внутренне не испытали демобилизации. Поэтому их выступления перед общественностью всегда обнаруживают стиль, аналогичный военному: шествия, оркестры, знамена, эскорты; но сам по себе этот стиль недостаточен, чтобы описать фашизм, как таковой. В самом деле, он присущ также внепартийным традиционным союзам и отечественным ополчениям. Фашизм отличается лишь способностью характерным образом преобразовать этот стиль, подчинив ему всю жизнь партии, а в конечном счете и народа. В ранний период то и другое присутствует в обеих партиях лишь в зачатках. Театральный гений Габриеле Д’Аннунцио доставил пример, которому умели подражать, во всяком случае в первое время, и итальянский фашизм, и национал-социализм. В 1923 году национал-социалистские штурмовые отряды – с основном все еще группы штатских людей с ружьями на плечах, лишь с зачатками обмундирования в виде нарукавных повязок и нередко спортивных курток. При больших шествиях патриотических союзов они вряд ли отличаются от других формирований. На огромной демонстрации в августе 1922 года против закона о защите республики СА отличились, впрочем, от всех союзов тем, что только у них были знамена, а потому их особенно сердечно приветствовали на Кенигсплаце. Но Гитлер говорит как один из ораторов, наряду с другими, и в то время вовсе не господствует в НСРПГ с исключительностью и суверенностью, как это было в итальянской фашистской партии в дни Триеста и Болоньи. Во время Германского дня в Нюрнберге Гитлер стоит в дождевом плаще среди многочисленной группы и принимает парад, находясь на уровне земли. В тех случаях, когда СА имеет подчеркнуто военный характер и разъезжает на мотоциклах «со свастикой на стальном шлеме», она это делает в качестве военного союза. «Фашистское приветствие» и коричневая рубашка еще нигде не известны.

Действительно новое, характерное изменение представляет знамя партии. Свастика, в отличие от ликторской связки, не примыкает к некоторой хотя и отдаленной, но все же постижимой исторической эпохе: этот древнейший, доисторический символ спасения, как предполагается, предвещает грядущую победу «арийского человека». Стиль речей Муссолини, даже в наихудших приступах ярости, кажется еще сдержанным и умеренным по сравнению со стилем Гитлера; точно так же, попытки итальянских фашистов опереться на римско-имперскую традицию, как бы они ни были сомнительны с национальной точки зрения, кажутся конкретными и исторически осознанными, если сопоставить их с этим обращением к доисторически-архаическому. При сравнении с итальянским фашизмом особенно легко понять экстремистский характер юного движения – не только в мышлении, но и в зрительном и звуковом проявлении – несмотря на его гораздо менее кровавый способ борьбы.

Страница 15 из 30 Все страницы