Австрия: прогрессивное феодальное государство

Если Австрия называется прогрессивным феодальным государством, то это обозначение нуждается в более точном объяснении.

Под феодальным государством понимается при этом не феодальное государство средневековья, основанное на личной верности и вассальных отношениях. Австрия, как и все государства Европы, прошедшая через абсолютизм, располагает собственной бюрократией и отчетливо выраженным государственным мышлением. И все же, это государство, в некотором более широком смысле слова, можно назвать феодальным. Аристократия играет в нем первую роль не только в общественном, но и в политическом отношении, не только фактически, но и юридически, и его основная установка, ориентированная, как и в средние века, на ранговый порядок и роскошное потребление, разительно отличается от аскетической производительной позиции современной буржуазии. Более того, аристократия в значительной степени налагает свой отпечаток и на буржуазию – так что возникающий пролетариат тем более отчужденно и враждебно должен смотреть на это положение вещей. Такие атмосферные явления в стране по крайней мере столь же важны, как развитие избирательного права – к 1900 году всеобщего, равного и тайного избирательного права не было не только в Австрии, но и в Италии, Пруссии и Англии. Но прежде всего Австрия сохранила фундаментальный характер феодального государства: преобладание династии над национальностью. Это было многонациональное государство, и поэтому все либералы и социалисты Европы считали его реликтом, который должен был как можно скорее исчезнуть. При этом упускали из виду, что образованию больших единых национальных государств в Англии, Франции, Италии и Германии способствовали в значительной мере случайные обстоятельства, и что, например, Пруссия вовсе не подумала отказаться ради однородного национального государства от польских владений, оставшихся от феодальных времен. Для Австрии решающее значение имел вопрос, только ли династические случайности обусловливают политическое единство дунайского региона, или же, если потребуется, это единство, освобожденное от своей династическо-феодальной основы, может быть установлено на новом базисе. Вступление на трон Франца-Фердинанда, вместе с правительством Карла Люгера, привело бы, вероятно, к развитию в этом направлении. Нельзя задним числом сказать, что этот курс был бы успешен. Но нельзя и доказать, что это было невозможно. Несомненно, в случае успеха Австрия представляла бы самые современные и многообещающие принципы построения государства. В этом смысле она и была прогрессивным феодальным государством.

Но это государство было прогрессивным, полным зачатков будущего также и в другом, более ощутимом отношении.

В его своеобразных условиях развились партии, принадлежавшие по своим программам и методам к самым многообещающим явлением Европы того времени, а отчасти даже принадлежавших к ее политическому авангарду.

Это относится и к австрийской социал-демократии. Хотя она была окончательно основана гораздо позже немецкой партии, на Гайнфельдском партийном съезде 1888/89 года, и хотя она далеко не обладала такой исторической традицией, как французские социалистические партии, это была единственная партия (наряду с российской), которая должна была проявить на деле, в повседневной действительности, поразительный признак социалистического движения – его интернационализм. Она одна уже рано столкнулась с весьма чувствительной конкуренцией выросшей рядом с ней националистической партией, партией чешских национал-социалистов, к которой несколько позже прибавилась Немецкая Рабочая Партия (НРП) * Deutsche Arbeiterpartei, DAP . Предложения о решении проблемы национальностей, сделанные Карлом Реннером и Отто Бауэром, принадлежали к важнейшим теоретическим работам социалистической литературы.

Оригинальнее была, впрочем, Христианско-Социальная Народная Партия * Christlichsoziale Volkspartei д-ра Карла Люгера. В то время, когда католики Италии еще молчали, когда во Франции клерикальное направление лишь нерешительно и от случая к случаю пыталось пробиться к массам, а немецкая Партия Центра * Zentrumspartei оставалась защитной партией вероисповедного меньшинства, организованной влиятельными лицами маленьких городков, – этому сыну венского простонародья удалось дать политическое выражение антикапиталистической тенденции мелкой буржуазии, не способной и не желавшей связываться с социал-демократией. Венская либеральная печать называла его австрийским Буланже, но он был несравненно удачливее, чем французский генерал. Ему одному удалось осуществить в довоенной Европе прочный, испытанный на практике синтез старого и нового; тот синтез, которого напрасно добивались, конкурируя с радикальной революционной программой социалистов, Штеккер и Дрюмон, Ромоло Мурри и Марк Санье. Тому, что де Латур дю Пэн стремился ввести, в виде социальной доктрины, в националистическое движение Франции, Люгер научился у барона Фогельзанга, и Фогельзанг стал его другом и ментором. Люгер первый создал внеклассовую народную партию, не затрагивающую классы как таковые, хотя делающую неизбежным изменения в их значении. Поэтому он, которого большая печать клеймила как предводителя черни, которого император трижды отказался утвердить бургомистром Вены, тотчас же оказался опорой порядка, как только с расширением избирательного права на сцене появился социал-демократический рабочий класс. Убежденный в том, что принцип австрийской государственности правилен и способен к развитию, он мог не опасаться ни всеобщего избирательного права, ни связанного с ним освобождения национальностей. Не намечалось также и серьезного конфликта с союзной консервативной властью. В самом деле, у них были общие принципы, а необходимые материальные уступки старшего партнера обеспечивались существованием Социал-Демократической Партии. Ранняя смерть Люгера была столь же пагубна для Австрии, как убийство Франца Фердинанда четыре года спустя.

Радикальней всех партий Европы, по крайней мере в некоторых аспектах, была в то время Великонемецкая Партия * Alldeutschen,букв. «Всенемецкая» партия Георга фон Шенерера. В самом деле, она боролась не с определенными государственными учреждениями, а с государством, как таковым. У социалистов абстрактная враждебность к государству соединялась во всей Европе со все бóльшим практическим признанием «своего» государства; враждебность к государству Аксьон Франсэз относилась к определенной форме государственного правления; стремление к независимости младочехов  * Der Jungtschechen шло под знаменем борьбы за угнетенный народ. Но австрийские немцы были, без сомнения, руководящим народом монархии; что им угрожала опасность быть «вырезанными», по излюбленному выражению Шенерера, было, конечно, безумным представлением, происходившим от страха. Разумеется, в рамках австрийского государства прежнее господство должно было превратиться в новую форму сотрудничества. При этом чешский национализм большей частью не занимал разумной позиции, что не облегчало задачу. Но такое «выравнивание» было для Австрии не ново, и, как можно было предвидеть, оно сохранило бы такую часть немецкой гегемонии, которая отвечала бы культурному и техническому превосходству немцев. Примечательно, на сколько спокойнее аристократия шла на неизбежные уступки власти, чем едва пробудившийся к политической жизни буржуазный слой. В самом деле, Шенерер выступил вначале как либерал, и в выработке линцской программы 1882 года участвовал не кто иной как Виктор Адлер, будущий вождь социал-демократов: так близки они были вначале, когда буржуазная и социалистическая демократия еще не разделилась. «Великогерманцы» никогда полностью не утратили характера буржуазно-демократического движения. Но, вместе с тем, они впервые сделали основой политики страх, а элементами ее – гнев, обвинения и враждебность ко всем. Среди миролюбивой Австрии они развили расовый антисемитизм, стремившийся к самым радикальным идеологическим следствиям; они развернули «движение за освобождение от Рима», которое должно было их безнадежно изолировать. Остальное сделали личная неуступчивость Шенерера и союз с Германской Империей: великогерманцы, в общем и целом, не приобрели влияния. Но они продемонстрировали будущему новый факт: оказалось, что угроза национальному преобладанию вызывает нисколько не меньше эмоций, чем потрясение социального превосходства и культурной позиции, и возбуждает по меньшей мере столько же фантастических ужасов. До этого национальная борьба шла рука об руку с антифеодальной, и сопровождалась сильным прогрессивным оптимизмом. Подобное ощущение национальной угрозы и отторжения было лишь в старейшем национальном государстве европейского континента. Но оно было в гораздо большей степени обусловлено историческим воспоминанием.

С точки зрения проблемы фашизма из всех австрийских партий наиболее интересна основанная в 1904 году в Траутенау НРП – именно ее Гитлер не упоминает в Моей борьбе, и именно она могла впоследствии похвалиться прямой и даже организационной связью с НСРПГ * Национал-социалистской Рабочей Партии Германии (Nationalsozialistische Deitsche Arbeiterpartei, NSDAP) . Она была первой национал-социалистской немецкой рабочей партией, и имела гораздо большее право так называться, чем ее гигантская дочерняя партия. Ту разновидность социализма, которую она представляла, Маркс высмеял за полвека до этого как «мелкобуржуазный социализм», но она несомненно и по праву входила в многообразный космос социалистических направлений. Следуя им, молодая партия критиковала несправедливость капиталистического способа производства, требовала полной оплаты труда рабочих, требовала возвращения к «германскому товариществу» цехов и германскому земельному праву средневековья. Она была обязана своим возникновением важному фактическому опыту, которым марксизм, по крайней мере в его парадной одежде, пренебрег, но вскоре должен был его учесть, глубоко изменив свою теорию: оказалось, что «пролетариат» неоднороден, и не везде находится в одинаковом положении. Партия возникла из новой, внутрипролетарской классовой борьбы, из сопротивления судетских немецких рабочих проникновению более дешевого чешского труда. Эта классовая борьба сделала возможным примирение с более широким «органическим» единством нации, у которой эти рабочие надеялись найти защиту, и тем самым они спонтанно пошли навстречу одному из важнейших пожеланий буржуазии: включению рабочих в национальное единство и национальную судьбу. Но этот вид классового примирения мог быть долговечным лишь при условии, что исключительное положение в отношении другого народа станет постоянным.

В Моей борьбе Гитлер подробно говорит о своем отношении к этим партиям (кроме НРП). Уже в Линце он был немецким националистом и сторонником Шенерера, в значительной степени под влиянием своего учителя истории. Но толчком, придавшим его политическим склонностям твердость и решительность, была, конечно, встреча с социал-демократией, с навсегда ненавистным ему марксизмом. Эта встреча имела со стороны Гитлера столь выраженный, столь отчетливый буржуазный характер, что можно удивиться ее откровенному изложению в Моей борьбе. Его ответом был мысленный синтез Шенерера и Люгера, истины немецких националистов и массовой воли испытывающих угрозу мелкобуржуазных слоев. Уже в Вене Гитлер, по всей видимости, мечтал о том, чтобы поставить на службу непопулярной народной цели силу массового социального движения. Так, он ставит в вину Шенереру его неспособность обращаться с массами и его неразумно вызывающее отношение к церкви, а Люгеру – его стремление спасти государство Габсбургов. Видно, что его убеждения влекут его к великогерманцам, но его восхищение принадлежит «величайшему немецкому бургомистру всех времен». Но у первого он берет ядро, а у второго – скорлупу.

Описание австрийских впечатлений Гитлера было бы неполно, если не назвать еще одного человека, которого он не упоминает, так же, как НРП, но которому он, по всей вероятности, кое-чем обязан. Это Адольф Ланц, автор тех брошюр, которые Гитлер называет первым в его жизни антисемитским чтением. И его тоже можно отнести, хотя и в очень сомнительном смысле, к прогрессивным явлениям Австрии, поскольку он довел расовую доктрину до почти недостижимого уровня гротеска. Правда, его выражения гораздо своеобразнее его идей; но сочинения этого беглого монаха, присвоившего себе дворянский титул, представляют все же разительный пример того, какое завораживающее действие имели аристократические понятия о значении крови на определенную часть буржуазии, в некоторый исторический период; они также позволяют понять социальный фон антропологического взгляда на историю. Идеи Гитлера можно вполне объяснить и без Ланца; но в его австрийском фоне Ланц занимает вполне правдоподобное место.

Страница 4 из 30 Все страницы