1933 – 1939

После захвата власти практика национал-социализма вовсе не сразу, и не повсеместно стала практикой государства и общества. Но во всех местах сразу же начался процесс унификации и тотализации. В области пропаганды национал-социалистские новшества заменили учреждения прежнего государства, получившие лишь рудиментарное развитие. Однако, католическая церковь сумела, ценой тяжелых жертв и значительной потери престижа, сохранить свою самостоятельную позицию, и даже законодательно закрепить ее. Партийный подотдел сельского хозяйства смог ввести в соответствующее министерство, во всяком случае, его главу и ряд важных сотрудников; но партийному ведомству внешней политики не удалось внедриться в наличное министерство иностранных дел, и оно осталось относительно бессильным. СА напрасно пытались установить контроль над рейхсвером; но СС удалось в несколько приемов подчинить себе полицию. Гауляйтеры, в зависимости от их личных качеств, добились большего или меньшего влияния на государственное управление своих округов * Gaue, исторический термин, возобновленный национал-социалистами ; многие национал-социалистские министры были, в определенном смысле, «приручены» большим сложившимся аппаратом центральных учреждений, ценой некоторых уступок. В отдельных областях жизни введение «принципа фюрерства» шло навстречу ощутимой потребности, а в других оно привело к гротескным последствиям. Некоторые мероприятия, например, сожжение книг, вызвали во всем мире вопли ужаса; другие же, такие, как энергичное преследование коммунистов, встретили во многих иностранных кругах явное или скрытое одобрение.

Представление всего этого процесса, в его многослойном единстве, и в его специфической тоталитарной направленности, составляет сложную задачу, все еще не решенную, несмотря на значительные шаги в этом направлении. В нашем изложении не может быть даже речи о том, чтобы наметить определенные точки зрения или подходы к этой задаче. Первое ограничение обнаруживается уже при взгляде на фашистскую Италию. Второе состоит в том, что политические процессы – в более узком смысле слова – здесь надо исключить. И все же задача остается слишком обширной. Было бы, например, весьма интересно исследовать отношение «корпоративного государственного строя» в Италии к «порядку национального труда» в Германии, установленному законом от 20 января 1934 года, и прежде всего оценить в сравнении с Италией учреждение «Немецкого трудового фронта», охватывавшего, как известно, работников вместе с работодателями. Но точный ответ на этот вопрос предполагает слишком обширное исследование; с другой стороны, и без такого исследования ясно, что речь идет о системе партийно-государственного регулирования отношений между капиталом и трудом, в практическом смысле значительно предпочитающей предпринимателей, но небезопасной также для них. Не менее интересно было бы сравнительное описание воспитательной деятельности обеих партий, в которой немецкая партия, с ее «школами Адольфа Гитлера» и «орденсбургами» * Заведения для подготовки высшего партийного руководства, типа замкнутых интернатов , без сомнения, достигла большого превосходства. Важно было бы исследовать, насколько в обеих странах были выхолощены и опустошены отдельные науки, с их учреждениями.

Единственно возможный метод – выбрать для изучения отдельные вопросы. Такой выбор может показаться произвольным, поскольку в каждом случае придется пренебречь, или вовсе опустить что-нибудь существенное. При этом не следует сосредоточивать все внимание лишь на оставшихся в тени подвальных этажах строения, столь обманчиво освещенного двенадцатью годами искусственной иллюминации; не следует также банальным образом устанавливать «равновесие», симметрично располагая «положительные» и «отрицательные» черты. Напротив, складывается впечатление, что в специфической практике национал-социализма, в его истории и его идеологии так называемое «положительное» и так называемое «отрицательное» образует тесно связанное целое, вырастающее из одной и той же почвы.

Поскольку историческое изложение должно было бы в значительной степени опираться на документы, открытые лишь впоследствии, надо было выбрать в качестве примеров лишь такие явления, которые были в свое время общеизвестны. В каждом из них элементы национал-социалистской практики должны были соединяться столь отчетливо, чтобы сделать излишним подробный анализ. Далее, в каждом случае, хотя и в разной степени, должно было быть возможно сравнение с соответствующим итальянским явлением. Исходя из этих соображений, мы кратко излагаем и интерпретируем следующие вопросы:

1. Партийный съезд.

2. Законодательство о расе и охране потомства.

3. Развитие самопонимания СС.

Поскольку партийный съезд 1937 года, непосредственно предшествующий большим внешнеполитическим переменам, лучше всего подходит для изложения, пункты 1 и 2 располагаются в обратном порядке.

***

Национал-социалистская расовая политика в мирное время состояла главным образом из трех больших законодательных толчков, разделенных значительными перерывами, по-видимому, с целью закрепить достигнутое и выработать привычку к этим мероприятиям. За бурным началом 1933 года следовало полтора относительно спокойных года, до того как Нюрнбергские законы ознаменовали большой и фундаментальный дальнейший шаг. Затем в течение двух с половиной лет не было особенных перемен, но с начала 1938 года мероприятия просто обгоняли друг друга, достигнув высшей точки в ноябре 1938 года, под предлогом преступления Гершеля Грюншпана. В то же время начинается географическое расширение расового законодательства, с самого начала нацеленное на еврейское имущество, и уже до начала войны представлявшее собой отчетливо выраженное военное законодательство.

Начало антисемитской политики было представлено как реакция на «измышления о зверствах» еврейских эмигрантов (имевшие серьезные основания, хотя, несомненно, содержавшие некоторые неточности). Комитет, возникший под председательством Юлиуса Штрейхера, обратился к общественности с призывом бойкотировать еврейские предприятия, и в течение одного дня (1 апреля 1933 года) повсюду в Германии были расставлены посты СА с плакатами, требовавшие от своих сограждан – с более или менее угрожающими минами – не покупать товаров у этой группы сограждан. Это был псевдореволюционный акт – праздник дня иностранных фоторепортеров и вызов для привязанного к порядку немецкого населения, которое в первый раз, среди энтузиазма национальной революции, ощутило, чтó сулят ему грядущие дни. Этой акции поторопились дать отбой, и Юлиусу Штрейхеру никогда больше не выпадала столь значительная и видная роль. Но самый младший из рейхсминистров, д-р Геббельс, раскрыл образ мыслей новых людей лучше, чем все недели бойкота. 1 апреля он сказал о немецких евреях в своей речи по радио: «Когда они сегодня заявляют, что ничего не могут с этим поделать, в то время как их собратья по расе в Англии и Америке осыпают грязью национальную власть Германии, то и мы ничего не можем поделать, когда немецкий народ возмещает на них свои убытки». И он угрожает таким возобновлением бойкота, которое «...уничтожит немецкое еврейство».

Такую софистическую логику до тех пор любили называть «еврейской», и те, кто превращал таким образом сотни тысяч людей в «заложников крови» за статьи и мнения некоторых эмигрантов (или, что еще хуже, за общую реакцию мирового общественного мнения), не должны были удивляться, если их считали способными на самые худшие дела и намерения.

Но в дальнейшем «исключение евреев из немецкого национального организма» проводилось уже не с помощью массовых демонстраций и разоблачительных речей, а посредством законодательных актов. Основное значение имел при этом Закон о восстановлении государственной службы от 7 апреля 1933 года, впервые содержавший «арийский параграф», предусматривавший увольнение на пенсию всех чиновников неарийского происхождения, за исключением бывших фронтовиков и членов их семей. Очень скоро этот параграф был распространен по аналогии на адвокатов и врачей больничных касс, а несколько позже – на писателей и художников, студентов и школьников; очень скоро большинство немцев вынуждено было предъявлять «доказательства арийского происхождения».

28 июня 1933 года рейхсминистр внутренних дел Фрик произнес речь перед вновь назначенным «экспертным советом по вопросам популяционной и расовой политики», где были официально изложены концепции национал-социалистской «политики народного здоровья»; эта речь была распространена в виде брошюры. Исходным пунктом министра была угроза гибели народа вследствие снижения рождаемости; он констатировал, что «родоспособность» немецких женщин уже на 30 процентов ниже уровня, необходимого лишь для поддержания нынешнего населения. Целью же должен быть рост населения. Чтобы достигнуть этой цели, нужны тем бóльшие усилия, что желателен далеко не каждый немецкий ребенок. В осторожных, но недвусмысленных выражениях министр говорил о том, что по данным некоторых авторов уже двадцать процентов немецкого населения следует считать биологически ущербным, и размножение этой части населения нежелательно. Глубокий упадок семьи, вызванный либерализмом и индустриализацией, тем более опасен, что у восточных соседей Германии и в малоценных слоях собственного народа наблюдается очень высокая рождаемость. Смешение рас вносит свой вклад в дальнейшее вырождение. Независимо от исключения евреев, прежде всего необходимо решительное снижение расходов на асоциальные элементы и душевнобольных; государство должно употреблять свои средства в пользу здоровых и полноценных, с целью сохранения численности населения и улучшения его расового состава. Компенсация семейных расходов должна поощрять многодетные семьи, экономические меры должны вернуть семье работающих женщин, а в школах должно занять свое место воспитание расовой гигиены. Надо вновь обрести мужество разделить народный организм согласно его наследственной ценности.

Первой законодательной мерой в смысле этой речи был Закон о предотвращении ущербной наследственности, изданный уже 14 июля 1933 года. Наследственные болезни, указанные в нем, весьма разнообразны по своему характеру и диагностируемости (например, наряду с шизофренией и маниакально-депрессивным психозом поставлены наследственная слепота и глухота); но главным и необычным является то обстоятельство, что воля самого больного или его законных представителей не имеет, по этому закону, решающего значения; официально уполномоченный врач или начальник учреждения может внести предложение о стерилизации, по которому принимает решение «суд наследственного здоровья»(“Erbgesundheitsgericht”).

В тот же день был опубликован Закон об отмене натурализации и лишении германского гражданства. Он дает возможность отменить «нежелательные» акты натурализации, совершенные с 1918 до 1933 года, выполняя тем самым старое требование партии, но в то же время отменяет принцип государственной непрерывности. Государство, лишающее гражданства часть своих граждан без их вины, тем самым не признает и за остальными гражданами происходящие из прошлого договоры и обязательства. Лишение гражданства эмигрантов практически отождествляет государство с режимом, но все же не столь беспрецедентно, как первая часть закона, в древней традиции европейского права.

Совсем иной характер носят так называемые Нюрнбергские законы. Они наказывают за существование, и тем самым составляют фундаментальный разрыв с развитием немецкого права. С узко юридической точки зрения их можно, впрочем, считать кодификацией, и тем самым улучшением некоторой произвольной практики, и вполне вероятно, что участвовавшим в его подготовке экспертам удалось провести свой благоприятный для евреев проект. Но до тех пор, пока принципиальные решения будут отличаться от сколь угодно суровых обычаев и отчаянных обстоятельств, день 15 сентября останется решающей датой. Можно, конечно, возразить, что речь шла лишь о дискриминации, а не о наказании, и ссылаться на многочисленные аналогии. Например, постоянно упоминалось, в качестве примера и образца, «расовое законодательство» Соединенных Штатов. Но в действительности эта аргументация свидетельствует лишь о непонимании исторической действительности и различия между «установлением» и «лишением». Наконец, можно сказать, что и в Советском Союзе целые слои населения были лишены политических прав, и вследствие определенных мероприятий осуждены на смерть. Но есть большая разница между общественной и биологической действительностью, между «правилом» и «абсолютностью». Никоим образом нельзя не признать, что Нюрнбергские законы – нечто совершенно новое явление в истории.

Закон об имперском гражданстве (Reichsbürgergesetz) отделяет простых государственных подданных от имперских граждан, которые являются единственными носителями полного политического права; тем самым осуществляется пункт 4 партийной программы.

Закон о защите немецкой крови и немецкой чести превращает половые отношения между взрослыми людьми неодинаковой “крови” в наказуемое деяние, и запрещает даже предполагаемую proxima occasio * Возможность близости (лат.) . То обстоятельство, что при этом наказание ограничивается мужчиной, попутно свидетельствует о неизменно неравной оценке полов, как таковых.

Важнейшее практическое значение имели инструкции по применению этих законов, позволявшие без труда обострять некоторые меры и отменять некоторые ограничения. Из самого смысла законов неизбежно вытекала тенденция не различать фронтовиков от остальных евреев. Но в общем и целом, после этого толчка наступило длительное спокойствие, что говорит, конечно, не о гуманности, а о практическом подходе национал-социалистской политики, позволившей евреям – при всех разнообразных препятствиях – еще два с лишним года участвовать в экономической жизни.

Но даже в 1936 и 1937 годах, как видно из развития событий в Верхней Силезии, не упускались из виду различные обстоятельства. В этой местности евреи сослались на постановление о правах меньшинств, содержавшихся в принятом по инициативе Лиги Наций соглашении о Верхней Силезии, и правительство должно было согласиться с этой интерпретацией. Однако, когда в 1937 году эти соглашения потеряли силу, расовые законы были сразу же введены.

1938 год принес с собой энергичное возобновление политики “расового оздоровления”. В новых инструкциях по выполнению закона об имперском гражданстве должности евреев-врачей были упразднены, и отменены еще остававшиеся исключения для адвокатов и поверенных по патентному праву. За этим последовала “очистка” всего здравоохранения. Даже налоговое право подверглось в 1938 году “расовой” достройке, например, для евреев были отменены льготы на детей. Распоряжение Геринга о регистрации еврейского имущества позволяло уже предвидеть будущий ход событий. В июле было также запрещено выполнение некоторых ремесел. В октябре вышло распоряжение, по которому заграничные паспорта евреев отмечались печатью “J” * Jude, еврей . Подобной цели уже служил закон об изменении фамилий и имен от 5 января 1938 года. В нем, как и натурализация, задним числом отменялась ассимиляция имен. Инструкция по выполнению этого закона, введенная в августе, предписывает принудительное добавление еврейского имени (Сарра или Израиль).

После убийства в Париже секретаря посольства фон Рата была возобновлена практика «прямого действия», быстро прерванная в 1933 году. Направленный властью гигантский погром и особый налог в один миллиард можно было понять лишь как меры первобытно-дикой войны, а все эти законодательные акты уже не просто отменяли политическую эмансипацию, а возвращали евреев в средневековое положение парий – с единственным, но важным различием, что теперь им не оставляли даже их деньги. Евреи должны были быть безмерно привязаны к Германии, если требовались такие меры , чтобы вынудить их покинуть страну. В действительности дело обстояло куда банальнее. Невозможно было одновременно проводить с крайним напряжением программу вооружения, и в то же время финансировать валютой обширную программу эмиграции. Глупые разговоры об эмиграции на Мадагаскар (между тем принадлежавший французам) не давали уйти от того основного факта, что собственная политика национал-социалистов превратила Германию в тюрьму для большинства немецких евреев – неимущих и лишенных заграничных связей. Впрочем, может быть, следовало выше оценить интеллект руководящего слоя этих евреев. Во всяком случае, 7/II 1939 года Розенберг заявил, что еврейская эмиграция – сложнейшая международная проблема, еще больше усложнив этим и без того крайне трудное положение. И, конечно, Гитлер с его знаменитой угрозой еврейским поджигателям войны, не мог не сознавать, что его война уже давно началась, и что враг в этой войне гораздо больше лишен прав и имущества, чем это возможно было в любой другой европейской войне. Летом 1939 года евреям было запрещено посещать немецкие культурные учреждения, появляться в определенное время в определенных местах и водить любые транспортные средства. Нараставшая военная опасность практически оставляла им только два выхода. Первый состоял в том, что Германия с оружием в руках завоюет для них жизненное пространство. Вторым выходом была смерть. Уже перед началом войны эти возможности разделяла лишь тонкая перемычка. В самом деле, такая система, какую устроили национал-социалисты, делала возможными самые необычные вещи; но она, по-видимому, не способна была к самому простому: задержаться, остановиться на однажды избранном пути.

Опять-таки, для оценки особенностей национал-социалистской популяционной и расовой политики весьма полезно сравнение с Италией Муссолини. Для этой цели речь Фрика представляет удобный исходный пункт. В ней, без сомнения, перечисляется ряд мероприятий, которые во всех государствах мира считаются более или менее правильными и желательными. Фашистский характер этой речи придает лишь то, что соответствующие намерения чрезмерно подчеркиваются, превращаются в элементы некоего светского процесса оздоровления и, без сомнения, прежде всего нацелены на усиление военного потенциала. Все это так же отчетливо проявляется в речах и распоряжениях Муссолини, касающихся популяционной политики. Некоторые из его декретов даже превосходят своей остротой соответствующие немецкие постановления. Так, в 1938 году в Италии занятие высших государственных постов было связано с обязательным браком. При этом, однако, полностью отсутствует тенденция разделять народный организм в зависимости от его биологически-наследственной ценности, считая нежелательным потомство значительных частей населения. Впрочем, эта тенденция не получила и в Германии сколько-нибудь заметного развития, хотя уже ее потенциальное существование свидетельствует о радикально-фашистском элементе немецкой популяционной политики.

Сравнение в некоторой мере возможно, как было показано, и в отношении расовых законов. Но в целом оно далеко не идет: национал-социалистская расовая политика слишком sui generis * Своеобразна, исключительна (лат.) , чтобы ее можно было оценивать иначе как изолированно.

Выводы, к которым приводит эта оценка, горьки в обоих направлениях: горьки для евреев, и еще более горьки для немцев – даже в том случае и как раз в том случае, если отказаться от морального суждения об отдельных людях и отвлечься от дальнейшего развития событий во время войны.

В самом деле, заведомо неверно было бы утверждать, что Гитлер мог бы с тем же успехом предложить немцам в виде жертвы, взамен запрещенной классовой борьбы, не евреев, а, скажем, исследователей библии или алкоголиков. Хотя в Германии, с 1 процентом еврейского населения, не было социологической еврейской проблемы, как в Румынии или Польше, но, несомненно, участие евреев в некоторых профессиях достигало размеров, которые не могли бы надолго сохраниться. Антисемитизм никоим образом не является лишь реликтом средневековья и выражением мелкобуржуазной социальной зависти: в период осознания национальных и социальных различий он становится, при определенных обстоятельствах, элементом самого национального сознания. Либерализм также отнюдь не был филосемитически настроен, он был враждебен «еврейской национальной обособленности», хотя он не фиксировал ее против воли участников, как это делал расовый антисемитизм. Впрочем, осознанию того, что евреи – не просто религиозная община, а народ, не менее антисемитизма способствовал сионизм. Истина – как бы она ни была сурова – состоит в том, что немецкое еврейство, бывшее хотя и дифференцированной, но в целом отчетливо выделявшейся группой, после обманчивого подъема первых лет его полной эмансипации оказалось в состоянии неудержимого упадка; оно разрывалось между противоположными полюсами, порожденными им самим – полной ассимиляцией и сионизмом. Гитлер даже в своих наихудших деяниях не просто противодействовал ходу истории, а следовал и в этом случае ее тенденциям, конечно, определенным образом их выражая и закрепляя, чтобы направить их затем в другую сторону. Таким образом неизбежное восстановление превращалось в агрессивную войну, немецкая мировая экспансивность – в завоевание территорий, а духовное саморастворение немецкого еврейства – в его физическое уничтожение.

Но это последнее превращение, уже в его ранней довоенной стадии, было не менее опасно для немцев, чем для евреев, как бы малоочевидной ни была эта опасность, и как бы ни пытались даже благонамеренные люди видеть в ней лишь неприятное преувеличение.

В самом общем смысле еврейское законодательство означало отмену эмансипации. Неявно Германия лишалась, тем самым, преимуществ своей собственной эмансипации.

Когда Гитлер именем Германии исключил из немецкого «народного организма» даже евреев-фронтовиков, он самым очевидным образом отказался от самой сущности нации, означающей прежде всего «общность судьбы», и сделал проблематичным правовое притязание Германии на национальность.

Поскольку, как показал верхнесилезский случай, национал-социализм не признал за евреями даже прав национального меньшинства, это означало виртуальную беззащитность немецких меньшинств в Восточной Европе, с потерей одного из важнейших преимуществ, предоставленных Германии Версальским договором.

Государственное руководство, возложив на сотни тысяч евреев ответственность за деяние одного человека, подготовило тем самым почву, позволившую впоследствии обвинять миллионы немцев за деяния одного человека.

Все законы, мероприятия и речи, указанные выше, отнюдь не составляли тайны; они возникли из центрального руководящего импульса, как это вполне отчетливо сказал Гитлер в своем обращении к «Имперскому партийному съезду труда» 1937 года: «Но величайшую революцию Германия совершила, впервые планомерно принявшись за народную и расовую гигиену. Следствия этой немецкой расовой политики для будущего нашего народа будут важнее, чем действие всех других законов, потому что они создают нового человека».

И все же, не все эти вещи происходили на глазах общественности. Поскольку это относится к национал-социалистскому стилю, уместно будет кратко описать упомянутый выше имперский партийный съезд 1937 года, по возможности не сглаживая неоднократно засвидетельствованного завораживающего действия, присущего таким явлениям; тем самым, наше описание будет примыкать к официальному изложению.

***

9 Имперский съезд НСРПГ, получивший название Имперского съезда труда, состоялся, как всегда с 1927 года, в Нюрнберге с понедельника 6 сентября до понедельника 13 сентября.

В понедельник, перед вечером, Адольф Гитлер прибывает в Нюрнберг и вначале проходит перед фронтом эсэсовских гвардейцев, встречающих его с примкнутыми штыками, в торжественной парадной форме и с великолепной выправкой. Под колокольный звон всех церквей он проезжает к ратуше через море знамен, украшающих город, стоя в огромной открытой машине и все время приветствуя поднятой рукой ликующее население, толпящееся вдоль улиц и выглядывающее из всех окон. Под звуки фанфар он вступает в большой зал, где на передней стене знамена со свастикой обрамляют святилище с государственными регалиями, и там ожидает его одетое в мундиры руководство партии, государства и вермахта. Его приветствует обер-бургомистр, восхваляющий большие успехи, достигнутые при возведении помещений для съезда. Гитлер в своей ответной речи тоже говорит об осуществлении этих гигантских планов. На обратном пути его снова приветствуют сотни тысяч ликующих людей. В официальном отчете говорится: «...всех охватывает бурный восторг. Фюрер здесь, и только с ним город по-настоящему живет».

Во вторник утром в зале съездов торжественно открывается Имперский партийный съезд. Бесконечный поток марширующих колон и спешащих туда людей с раннего утра наполняет город. Гигантский зал наполняется представителями партии и множеством почетных гостей; среди них делегация фашистской партии Италии. Гитлер снова вступает в зал под звуки фанфар, играющих первые такты «баденвейлерского марша». В зал вносится «кровавое знамя», почтительно приветствуемое публикой, и устанавливается непосредственно за трибуной оратора. За ним далее размещаются штандарты всех частей Германии, составляющие замкнутый фронт. Раздается увертюра к «Тангейзеру», а за ней «нидерландская благодарственная молитва».

Рудольф Гесс произносит речь в честь мертвых, уже намечая в ней главную тему партийного съезда – противопоставление национал-социализма, с его волей к созиданию и радостью труда, и коммунизма, означающего упадок, принудительную работу и безнадежность. О том же говорится в заявлении фюрера, зачитанном одним из гауляйтеров, где главным образом сравниваются большевистский хаос и воля к уничтожению с неслыханными созидательными достижениями национал-социализма, полностью преодолевшего безработицу. Под действием этого послания десятки тысяч людей бурно выражают свой восторг, раздаются нескончаемые аплодисменты.

Вечернее заседание, посвященное культуре, происходит в оперном театре, где впервые вручается вновь учрежденная «национальная премия за искусство и науку». Это заседание означает «провозглашение немецкого суверенитета в культуре и искусстве», выразительное в том отношении, что Гитлер запретил немцам принимать в будущем нобелевские премии. Первым получает премию Альфред Розенберг. Сам фюрер произносит длинную речь против современного искусства и «литературной клики», виновной в позорном «ретроградном развитии». Напротив, национал-социализм доставляет широким массам культурные достижения прошлого и сам создает сооружения, принадлежащие к величайшим и благороднейшим творениям немецкой истории.

В среду утром на Цеппелиновом поле происходит шествие и утренний праздник Имперской трудовой службы, с участием десятков тысяч поющих, говорящих, и повторяющих «богослужение в храме немецкой земли».

Вечером партийный съезд продолжает свою работу. В качестве важнейшего оратора выступает Альфред Розенберг, толкующий переживаемое время и смысл истории с точки зрения вечной борьбы между созиданием и разрушением: сегодня национал-социализм и большевизм противостоят друг другу так же, как некогда Рим и опасная сирийская зараза Карфагена. Вечер завершается финансовым отчетом о деятельности «зимней помощи» и здравоохранения.

В четверг фюрер совершает «торжественный акт захватывающей красоты» – закладывает фундамент гигантского немецкого стадиона, и тут же открывает национал-социалистские соревнования, где главная роль отводится командному и военному спорту. Вечером д-р Геббельс с крайней резкостью нападает на испанский большевизм, разрушающий церкви и защищаемый утратившими инстинкт западными интеллигентами и церковниками. Ганс Франк делает доклад о «правовой жизни и правосудии в национал-социалистском государстве», указывая прежде всего на то, что в прошедшем году были устранены последние положения Версальского договора, все еще ограничивавшие величие империи, так что наконец завершилось «восстановление имперского суверенитета». Имперский начальник печати (Reichspressechef) д-р Отто Дитрих разоблачает внутреннюю неправду либеральной «свободы печати».

Утро пятницы посвящается полиции и демонстрации ее единства с СС. Фюрер освящает их новые знамена, прикасаясь ими к «кровавому знамени», и объясняет смысл этого акта как включение полиции «в великое общее шествие немецкого народного сообщества».

В дальнейшем ходе съезда были заслушаны отчеты Дарре, Амана и д-ра Тодта, содержавшие весьма внушительные данные. Последнего из них нельзя уличить во лжи, когда он говорит, что даже самый смелый инженер-производственник несколькими годами раньше не мог бы представить себе прогресса, достигнутого в строительстве автомобильных дорог, и что этот труд в целом стал возможен под воздействием могучей воли, не сдерживаемой парламентскими учреждениями.

Во второй половине дня в зал съезда вошли «длинные колонны женщин». Они услышали доклад имперской руководительницы женщин (Reichsfrauenführerin) о множестве мер, способствующих немецкой семье. Фюрер самолично указывает им конечную цель всего национал-социалистского дела: немецкое дитя. В будущем мужчины, воспитанные в подобающей им суровости, станут «в самом деле и подлинно защитой и щитом для женщин». Его речь сопровождают «нескончаемые аплодисменты».

Самым впечатляющим мероприятием партийного съезда был, вероятно, смотр 110000 политических руководителей, состоявшийся в пятницу вечером на Цеппелиновом поле. 32 колонны всех областей, двигавшиеся со всех сторон, с военной точность соединились у входа. В 20 часов является фюрер. Д-р Лей, стоя на вытяжку, сообщает об этом собравшимся. «Тут внезапно темноту пронизывают волны яркого света. Как метеоры, лучи 150 гигантских прожекторов возносятся к покрытому темными облаками ночному небу. В высоте колонны света соединяются на облаках в четырехугольный пламенный венец. Потрясающая картина: обрамляющие поле знамена на трибунах медленно колеблются на слабом ветру в сиянии света... На севере возвышается главная трибуна. Огромное строение пронизано ослепительным светом, увенчанное сияющей свастикой в венке из дубовых листьев. С левой и правой боковой колонны изливают пламя большие чаши... Люди ждут в напряженной тишине». Под звуки фанфар на главную трибуну восходит фюрер. За ним несут знамена: их 32000. Раздаются мощные звуки гимна орденсбурга Фогельзанг: «Фюрер воплотил в жизнь то, чего мы ждали тысячу лет. Со знаменами и штандартами он бурно проходит через вечность». * “Was wir tausend Jahre harrten, zwang der Führer in di Zeit. Mit den Fahren und Standarten zieht er brausend durch die Ewigkeit” Затем фюрер говорит о тяжком времени борьбы и о счастье нынешнего времени, когда верующий народ нашел свое место в «сомкнутом боевом фронте нации», никогда не отпускающей и не покидающей человека, от юнгфолька * Детская организация национал-социалистов , гитлерюгенда, трудовой службы и вермахта до партии и ее организаций. Это чудо совершила старая гвардия национал-социалистской революции, и таинственную сущность его он формулирует при длительных проявлениях восторга и воодушевления, в следующих словах: «То, что вы однажды нашли меня и в меня поверили, дало вашей жизни новый смысл и поставило перед вами новую задачу. То, что я нашел вас, только и сделало возможным мою жизнь и мою борьбу». Он завершает речь приветствием «хайль», обращенным к Германии, и сотни тысяч голосов, «как звук органа», издают Песню немцев. Затем фюрер уходит с трибуны через ряды своей личной гвардии, сопровождаемый восклицаниями «хайль». И еще долго венец от прожекторов освещает, «как купол собора», ночной пейзаж.

В субботу утром 15000 восемнадцатилетних торжественно присягают фюреру. И перед этой преданной Адольфу Гитлеру молодежью на него снова нисходит пророческий дух: «Как вы сегодня стоите передо мною, так целые столетия, год за годом, молодые поколения будут стоять перед грядущими фюрерами, снова и снова принося присягу той Германии, которую мы сегодня завоевали».

Немного позже начинается ежегодный съезд Немецкого рабочего фронта. Роберт Лей развивает свои принципы решения социального вопроса: «Одинаковый шаг, одинаковая выправка и одинаковый марш: тогда я больше не различаю по виду, кто предприниматель и кто рабочий». Понятие «солдат труда» окончательно преодолеет разделение классов. Вечером излагается длинный отчет о деяниях НРФ * DAF, Немецкий рабочий фронт – особенно о социальной заботе национал-социалистского общества «Сила в радости» и учреждений «Свободное время» и «Красота труда».

В воскресенье утром политические боевые подразделения партии собираются на большой смотр перед фюрером. Больше ста тысяч человек в коричневых и черных мундирах слушают речь Адольфа Гитлера о прежней разрозненности и о нынешней народной общности, достигнутой в фанатической борьбе, следующей, как единое целое, единой команде, единому приказу. Собравшись вокруг своего знака победы, символа своей крови, народ победоносно взирает на флаг своего старого противника, «сбивающего с толку народы». После освещения новых знамен и штандартов смотр завершается песней Дитриха Эккарта «Германия, проснись», и немного позже «армия из 120000» проходит в течение пяти часов перед своим фюрером. Особенно сильное впечатление производит марш одетых в черное кадров «Стрелкового корпуса движения», среди которых выделяются подразделения резервных войск и гвардии фюрера.

Понедельник – день вермахта. Поле заполняют выполняемые с величайшей точностью военные упражнения, между тем как сотни самолетов военной авиации проносятся по небу. «Несравненное искусство» представления оставляет у зрителей «связную впечатляющую картину современного пехотного боя». Следующий затем парад вызывает своей «сплоченностью и силой» новую бурю воодушевления на трибунах.

Вечер завершает большая речь фюрера, заключающая 9-ый Имперский съезд партии, после чего, под звуки вагнеровского марша нибелунгов, в зал опять вносятся штандарты движения. Адольф Гитлер говорит о незабываемом впечатлении, произведенном «исповеданием веры, народного мировоззрения нового поколения», он развивает свою философию истории, начиная с творческих расовых ядер, и обозначает диктатуру пролетариата как «диктатуру еврейского интеллектуализма», заявляя в страстных выражениях, что национал-социалистское государство не потерпит в Европе, и прежде всего в Испании, никакого нарушения равновесия в пользу большевизма, а в случае угрозы «будет бороться за свое существование и сражаться с фанатизмом, несравнимым с прежней буржуазной империей».

В Нюрнберге маршировали сотни тысяч «с точной выправкой гренадеров лучших полков», вдохновленные единым внутренним душевным порывом, и это лишь авангард великой немецкой народной армии, так же как солдаты, упражнения которых вызвали здесь восхищение, всего лишь «острие меча, защищающего отечество». Он завершает речь словами: «Таким образом , немецкая нация обрела свою германскую империю». Бурные приветствия несутся навстречу создателю этой империи, и песни нации, в сопровождении органа, торжественно возносятся к небу. В полночь партийный съезд завершается, по традиции, большим вечерним сигналом вермахта.

***

Поистине – после всего этого можно было сказать: никогда еще мальчишеская мечта не осуществлялась более полно и с большим блеском! Разве не стала действительностью та «империя», о которой Гитлер так часто говорил Кубицеку? Разве не возник этот сплоченный народный организм, который он так рано проповедовал: недоступный еврейскому интеллектуализму, замкнутый в себе, шествующий путями природы? Разве не канули в пропасть забвения все эти движения, некогда составлявшие политическую реальность: консерватизм, либерализм и социализм, центр и социал-демократия? Трезвый противник мог бы возразить Гитлеру, что он всего лишь превратил старое прусско-немецкое казарменное государство в одну-единственную государственную казарму, и что на этом были построены все его успехи. Но как раз в этом превращении и состоит решение проблемы. Это был не шаг «назад», а вперед, то есть модернизация. Гитлер сумел сделать действенным и доступным для масс то, что раньше ограничивалось узким кругом. Для этого он использовал самые современные средства, предоставленные в его распоряжение техникой. И действия его основывались на предпосылках, справедливость которых многие из его противников не хотели признать. Если даже 100000 жителей Нюрнберга остались дома или сжимали кулаки в карманах – такое торжество было бы невозможно в народе, действительно исполненном неустранимой классовой враждой. Национал-социализм подтверждает здесь ленинский тезис о рабочей аристократии, точно так же, как его подтверждает социал-демократический ревизионизм. Все элементы этого стиля были уже в стиле фашистской Италии; но различие в количестве и в моменте времени приобрело здесь качественное значение.

Но возражение сохраняет свою бросающуюся в глаза справедливость. Ее можно формулировать, пожалуй, не столь банально и не столь полемично. Господь бог снова благословил свой народ, вернувшийся к нему после кратковременного заблуждения. Но все ли знали, каких жертв будет стоить возможность продолжения этого блаженства? Гитлер это знал: через два месяца после имперского партийного съезда он созвал командующих войсками на «госбахское совещание».

Впрочем, у современного наблюдателя все это ликование, все эти парады и мундиры вызывают только один вопрос: Как могло случиться, что столь подавляющая и столь однозначная демонстрация тотальной мобилизации не была понята в Германии и вне Германии в ее очевидном смысле – как объявление войны? И если недостаточно было этого зрелища народа, обратившегося посреди мира в единую, блестяще вооруженную армию, то можно было задать еще один вопрос: Как можно было не видеть, чтó означают «германская империя» и «обеспечение существования» в смысле книги Моя борьба? И как мог сам этот народ, некогда названный народом мыслителей, всерьез рассматривать своего фюрера как колдуна, способного создать из ничего работу и подъем хозяйства для всех смертных, и при этом еще производить заведомо убыточное оружие? Есть три главных обстоятельства, которые могут, пожалуй, объяснить эти непостижимые вещи.

1. Оцепенение перед неслыханным и небывалым. Когда кайзеровская армия несколько усилилась в мирное время, Франция ввела трехлетнюю воинскую службу. Когда же Гитлер усилил военную мощь Германии в десять раз, даже в сто раз, Франция осталась парализованной, как кролик при виде удава.

2. Надежда на громоотвод, то есть ожидание, что при антибольшевистской установке режима расплачиваться будет Советский Союз.

3. Своеобразная позиция немецкого народа в процессе «секуляризации». Этот народ, в его духовно руководящих кругах, в действительности никогда не мог примириться с этим явлением, на котором основывался подъем Германии до положения первой экономической державы континента: он всегда тосковал по метафизике, единству и глубине. Национал-социализм обратил это стремление в политику, несмотря на то, как сильно – и не без оснований – это рано или поздно оттолкнуло лучших представителей такого умонастроения. Под куполом света на Цеппелиновом поле, в буре массового ликования немец мог думать, что это единство само по себе составляет цель.

Наблюдение этого партийного съезда и других аналогичных мероприятий доставляет так же точки зрения, существенные для понимания природы тоталитаризма.

Под непосредственным действием войны тоталитаризм слишком уж отождествляют с «террором» и «ужасом». Но тотальность присуща всем большим свершениям, отдельные лица и группы отдаются им и включаются в них. Вначале они вызывают энтузиазм, а не ужас, который является лишь их оборотной стороной, направленной против врагов и несогласных. Вопрос в том, чтó и когда может произвести такой энтузиазм, какие существенные черты имеет он сам и, возможно, возникающий из него террор. Опыт и размышление показывают, что единственная большая общественная задача, которая в наше время должна выполняться с энтузиазмом и потому тоталитарным путем, – это стремление идти в ногу с промышленным развитием при неблагоприятных условиях. Иначе говоря, та нередко скрытая, но всепобеждающая технико-экономическая революция, которая до 1918 года казалась частным явлением и везде происходила в более или менее либеральных формах, при некоторых обстоятельствах должна приобрести политический облик и все себе тоталитарно подчинить. Большевистская революция 1917 года как раз и знаменует собой этот всемирно-исторический момент. Она основывает некое сооружение, которое завершает это развитие в принципиально иной, тоталитарной форме, и при ужасных сопровождающих явлениях, преодолевая чудовищные сопротивления, оказалась способной решить стоявшую перед ней задачу. Это должно было казаться угрожающим тем, то рассматривал превосходство в развитии как свое вечное право. Положение еще осложнялось тем, что революционная власть опиралась на теорию революции, исходившую из совсем иных предпосылок, – как раз не тоталитарной, а освобождающей индивида революции в самых передовых странах. Несоответствие идеологии и действительности должно было еще усилить ощущение угрозы в соседних государствах. Конечно, антибольшевистская пропаганда, с ее полемикой против голода и нищеты в Советском Союзе – то есть против «большевистского хаоса» – как раз доказывала, как мало здесь могло быть военной агрессивности. Советский Союз до пакта Гитлер-Сталин не был империалистической страной, и даже после него проявлял империализм лишь в виде укрепления границ перед угрожающим нападением – никоим образом не из добродетели, а из необходимости наверстать в тяжелейших условиях десятилетия своего отставания. Он должен был быть тоталитарным, а потому не мог ставить себе целью  * В подлиннике Telos,от греческого слова τέλος (свершение, цель) войну.

Напортив, индустриальная держава, стоявшая в первом ряду развития и предпринявшая в эпоху Гитлера тоталитарные усилия, не могла желать ничего, кроме войны.

С этой точки зрения фашизм кажется половинчатым феноменом, лишенным внутренней необходимости: тоталитаризмом, которого могло бы не быть. Но это не значит, что у него не было мотива. По своему мотиву и характеру фашизм демонстрирует разные ступени. Итальянский фашизм, возникший из буржуазной защиты от попытки коммунистической революции, все же не отказывал Советскому Союзу в праве на существование и в собственной исторической необходимости; на его примере можно решить важный вопрос, способен ли фашизм подлинным образом и долго быть «диктатурой развития». Немецкий национал-социализм, возникший из поражения в войне и временной экономической депрессии, считал себя непримиримым врагом некой «мировой опасности». Мировой опасностью был для него Советский Союз, но не только как воображаемая «зараза» и центр еврейского заговора, но также и в некотором реальном смысле, поскольку индустриализированная Восточная Европа eo ipso * Тем самым (лат.) означала бы отрицание тотального, то есть прежде всего военно-географического немецкого суверенитета. Таким образом, специфический тоталитарный характер немецкой формы фашизма должен был с крайней решительностью быть военным, и вся его чудовищная ударная сила должна была прежде всего направиться против великого восточного соседа, с его «необходимым» тоталитаризмом. Не следует забывать их фундаментальную противоположность из-за сходства некоторых проявлений. Конечно, можно было бы, по крайней мере теоретически, бороться с большевизмом лишь из-за его кровавых эксцессов и его всемирно-революционной идеологии, чтобы затем доставить восточноевропейским народам иную, не менее эффективную форму конфронтации с их основной проблемой. Возможно, таким образом удалось бы доказать, что большевизм не обязательно должен быть тоталитаризмом, что Россия и без него могла бы идти в ногу со стремительным развитием Европы и США. Но тогда тоталитаризм – при условии расовой доктрины – вообще потерял бы смысл. Как можно было одобрять его как всеобщую необходимость, если нельзя было одобрить его с чистой совестью даже там, где его нельзя было считать расовой привилегией! Гитлер всегда ясно сознавал эти связи, и Розенберг хотел, чтобы народы Востока, как крестьянские народы, были ограждены от централизующего большевизма. Фашистская Германия могла вести свою войну на Востоке лишь для достижения безусловного суверенитета; и она могла рассчитывать окончательно защититься от угрожающего ей развития восточных народов, лишь обнаружив и устранив возбудителя этих явлений.

Этот закон существования национал-социализма столь же убедительно вытекает из хода партийного съезда, как из анализа мыслей Гитлера. Но все ликование, все воодушевление, вся военная точность и дисциплина съезда были недостаточны для осуществления его политических намерений. Вермахт был готов отразить нападение врага, массы боевых организаций можно было бы легко направить против большевизма; но ни один из этих обоих факторов не был достаточен для того, что означала бы для национал-социалистской Германии тоталитарная война. Гитлеру нужно было войско, безусловно готовое исполнять все его политические намерения, зная, о чем идет речь, и желая этого. Все признаки демонстрации силы, устроенной в 1937 году, указывали на СС.

***

Отсюда можно, в некотором смысле, логически вывести место СС в системе национал-социализма. Пока нам достаточно описать в общих чертах историческое развитие этой организации и (вначале не используя долго хранившиеся в тайне документы) изобразить ее самопонимание, как его авторитетно изложил Генрих Гиммлер.

Гитлер издавна хотел иметь в своем исключительном распоряжении войско политического характера. Когда в 1923 году Рем и Крибель стали все больше превращать СА в военный союз, был организован «ударный отряд Гитлера» (“Stoßtrupp Hitler”), главной задачей которого считалась охрана фюрера. Подобным же образом в марте 1925 года Гитлер устроил собственную «штабную охрану» (“Stabswache”) под начальством Юлиуса Шрека; это был шаг, противостоявший планам Рема устроить фронтовое ополчение (Frontbann). В конце лета 1925 года из штабной охраны возник охранный отряд (Schutzstaffel)  * Сокращенно: CC , который распространился за пределы Мюнхена и получил на Веймарском партийном съезде важную привилегию: Гитлер передал в его верные руки “кровавое знамя”. После нового основания СА значение этой организации уменьшилось. Но в ее малой численности, по сравнению с массовым движением СА, потенциально заключался ее элитарный характер, а ее специфическая охранная задача давала ей непосредственную связь с фюрером. Осознание и решительное развитие возможностей, заключенных в этой организации, было заслугой Генриха Гиммлера. Он был сыном баварского учителя гимназии, пережил советское время в качестве молодого фаненюнкера * Курсанта военной школы , а затем несколько лет был секретарем Грегора Штрассера. Когда в январе 1929 года он принял на себя командование СС, в ней было меньше 300 человек. Он приказал доставлять ему фотографии всех вновь принимаемых членов и проверял их расовые признаки, требуя, чтобы рост их был не менее 1,70 м. При этом он руководствовался и прагматическими, и в то же время характерными мотивами, изложенными им в одной из последних речей: “солдатские типы” 1918 и 1919 года имели все “какой-то комический” вид, и это должно объясняться примесью чужой крови. “Иметь хорошую кровь” для Гиммлера означает иметь солдатский и непременно контрреволюционный характер. Вскоре он приходит к мысли, что войско хорошей крови является как раз тем “расовым ядром”, о котором так часто говорил Гитлер. Но это расовое ядро может долго господствовать лишь при условии, что оно обладает ясным сознанием расы и волей к ее сохранению. Поэтому Гиммлер выделяет СС из всех других формирований “приказом рейхсфюрера СС об обручении и браке” от 31 декабря 1931 года, по которому член СС может вступить в брак лишь с разрешения рейхсфюрера, после расового обследования обрученной и ее родственников специально созданным расовым ведомством. СС должна была быть не просто мужским союзом, а общиной высоко ценных родов. Поскольку Гиммлер был артаман (Artamane) и специализировался в сельском хозяйстве, неудивительно, что его расовое ведомство вскоре превратилось в главное управление по вопросам расы и поселения, под руководством министра сельского хозяйства и имперского фюрера крестьян (Reichsbauernführer), обергруппенфюрера СС Р. Вальтера Дарре. В 1931 году СС отличились в подавлении мятежа берлинских СА, возглавляемых капитаном Стеннесом; тогда они получили от Гитлера лозунг: «Солдат СС, твоя честь – это верность». Наконец в 1931 году началось также формирование собственной разведывательной службы СС, во главе с бывшим оберлейтенантом флота Рейнгардом Гейдрихом. Когда Гитлер пришел к власти, СС, с ее 50000 членов, была еще небольшой организацией, подчиненной начальнику штаба СА, но в ней были уже зачатки ее будущего значения. В марте 1933 года Гитлер создал из ее рядов новую штабную охрану под командой Йозефа Дитриха, из которой развился «лейбгвардейский полк Адольфа Гитлера», между тем как отдельные вооруженные подразделения СС в других городах составили основу будущих резервных войск СС. Тем самым Гитлер имел в своем распоряжении вооруженную силу собственного образца – «не входившую ни в вермахт, ни в полицию» и связанную с ним еще более личной и неограниченной присягой верности, чем присяга солдат вермахта. Что означала присяга СС, впервые проявилось со всей силой 30 июня 1934 года. Никакая расстрельная команда вермахта не могла бы убить фюреров СА без судебного процесса; но для СС в то время существовала уже только воля фюрера, как единственный закон, стоявший по ту сторону всех правил и идей. Вряд ли можно было сомневаться, что это подразделение исполнит какой угодно приказ своего фюрера.

Вторжение СС в полицию началось в марте 1933 года, когда Гиммлер был назначен исполняющим обязанности полицейпрезидента Мюнхена. В течение одного года Гиммлер получил в свое распоряжение политическую полицию всех земель, а в июне 1936 года он был назначен «главой немецкой полиции». Со времени кризиса Рема он был руководителем самостоятельного партийного отдела; теперь же оба учреждения были институционно связаны, и «рейхсфюрер СС и глава немецкой полиции» получил единственную в своем роде официальную позицию; формальное подчинение рейхсминистру внутренних дел не ослабляло, а, пожалуй, усиливало ее. В самом деле, все возраставшие СС и полиция превратились таким образом в защищенное государством, но по существу отдельное от него ведомство, все менее контролируемое нормами государственного управления, и как раз поэтому удобное для выполнения особых и чрезвычайных решений фюрера. Единство государственных и негосударственных элементов становится с этих пор характеристикой важнейших учреждений СС, подробности которой с трудом поддаются исследованию. Особым обязанностям отвечают особые права: так, например, каждый член СС получает, в отличие от всех других граждан государства, особую привилегию – право защищать с оружием в руках свою честь.

В январе 1937 года в своей речи сущность и задачи СС и полиции Гиммлер указывает пять «столпов» СС. – Общая СС, кроме высших фюреров, состоит из людей, имеющих гражданскую профессию. Ее региональное деление соответствует делению вермахта; она отдает армии своих молодых людей и получает их от нее обратно, чтобы поддерживать их здоровье, закаляя их спортом и военными играми, составляющими не в последнюю очередь противовес опасностям городского образа жизни и алкоголизма. – Резервные войска, хотя и участвующие в военных действиях, путем постоянного обмена принимают также участие в войне полиции, на «четвертом, внутригерманском фронте». Цель этой войны – любой ценой сохранить здоровой ту основу нации, которую большевизм, как организация «недочеловеков», попытается возмутить и поразить новым ударом в спину. – Третий столп – это отряды «мертвая голова», возникшие из охраны концентрационных лагерей; они также непосредственно служат внутренней безопасности рейха: они стерегут «подонки преступности, толпу расово неполноценных типов», в том числе множество профессиональных преступников, находящихся в превентивном и большей частью окончательном заключении. – На четвертом месте Гиммлер называет службу безопасности, «большую мировоззренческую разведывательную службу партии и, в конечном счете, государства». – Пятый столп – это главное управление по вопросам расы и расселения, имеющее позитивные задачи: брачные исследования и составление по наличным данным таблиц предков (с 1750 года), проблемы расселения, преподавание мировоззрения, а также поощрение науки, если она политически ценна.

Каждый из этих пяти столпов по-своему служит единой цели: «оздоровлению» и защите отовсюду угрожаемой «крови». Тем самым, CC есть не что иное как самое совершенное организационное выражение доктрины Гитлера. Завершающие фразы доклада показывают, что и этому фюреру не чужды страхи, аналогичные страхам Гитлера. Он говорит, что будущие десятилетия «будут означать смертельную борьбу указанных недочеловеческих противников во всем мире против Германии», как ведущего народа белого человечества, борьбу, которую, по убеждению Гиммлера, удастся выдержать лишь потому, что, по счастливому случаю, как раз в это время «впервые за 2000 лет родился такой человек, как Адольф Гитлер».

Гиммлер прочел этот доклад перед офицерами вермахта, и он был напечатан «лишь для служебного пользования». Но уже в 1935 году рейхсфюрер изложил свои мысли об СС общественности на Имперском съезде крестьян в Госларе, и они получили широкое распространение под названием СС как антибольшевистская боевая организация.

Отличительная особенность этой речи состоит прежде всего в том, что она в своей вводной части изображает вечность и универсальность еврейско-большевистского смертельного врага с настойчивостью и гротескной наивностью, прямо напоминающими Диалог Дитриха Эккарта: большевистский дух некогда побудил евреев к кровавому истреблению лучших арийцев из персидского народа, в Вердене вечный враг, водивший мечем франкского короля Карла, истребил тысячи благородных саксов, через инквизицию(!) он насмерть поразил Испанию, во Французской революции перебил белокурых и голубоглазых, наконец, в России через еврея Керенского открыл дорогу еврейскому ГПУ для его уничтожительной работы. В течение столетий еврей направляет яд и кинжал против арийских народов, он уморил голодом целые нежелательные для него племена, в этой вековой борьбе могут быть только победители или побежденные, но для народа поражение означает в этом случае смерть.

Гиммлер отчетливо ставит сущность СС в эту перспективу. Постоянным выбором она очищает поток лучшей немецкой крови. Позитивная сторона воли СС, понимающая цену и святость почвы, видит свою цель в расселении и стоит, как лучший друг, рядом с немецким крестьянином – недаром сам он, рейхсфюрер, крестьянин. С негативной стороны, СС хочет и может, при малейшей попытке протеста, «подавить безжалостным мечом» все силы еврейско-большевистской революции недочеловеков. Заключительные фразы речи, очень часто цитируемые в национал-социалистской литературе, гласят: «И вот мы выступаем и шествуем по неизменным законам, в далекое будущее, как национал-социалистский, солдатский орден нордически решительных мужчин, и как присягнувшее на верность сообщество их родов, и мы хотим быть и верим, что можем быть не только внуками воинов, лучше них ведущими войну, но и предками будущих поколений, необходимых для вечной жизни немецкого германского народа».

Если представить себе, чтó, по представлению Гитлера и Гиммлера, должно было стать целью войны, чтó означала для них «вечная жизнь» немецкого народа, то уже в 1935 году можно было с уверенностью сказать, чем была СС: безусловно послушным орудием в руке фюрера для осуществления подлинных целей его политики – обеспечение вечной и суверенной жизни германско-немецкого рейха, с одной стороны, путем расселения на захваченных землях, а с другой – путем уничтожения смертельного врага; и все же высшей целью этой политики было сделать наилучшее расовое ядро – солдатско-крестьянской крови – господствующим слоем этого рейха.

Сравнение с Италией показывает, что там развитие партийной армии шло удачнее. “Moschettieri di Mussolini” * «Мушкетеры Муссолини» (итал.) остались незначительной группой, служившей лишь для представительства; им незачем было расстреливать командиров милиции. И эта милиция была перед началом мировой войны бóльшей и более славной армией, чем ваффен-СС, поскольку она победоносно провела уже целую войну – в Испании. С государственной армией были трудности, но они были преодолены. Не могла ли СА удачнее развиться в этом направлении? Но именно это сравнение доказывает внутреннюю необходимость СС для национал-социалистского режима. В самом деле, СА, по своему происхождению и структуре, была прежде всего массовым вспомогательным войском вермахта, с целью национального восстановления. Доктрина о творческом расовом ядре, о законах его жизни и об угрожавшей ему смертельной опасности, воплотившись в государство, нуждалось для проведения своих настоящих целей именно в несравненном элитарном подразделении. Как бы много случайностей и несоответствий ни принесло историческое развитие (например, до конца войны так и не удалось полное отождествление полиции и СС), не вызывает сомнения необходимость СС для режима и внутреннее единство этой организации.

Страница 17 из 30 Все страницы