Призыв к массам и восхождение к власти (1930/31)

Было бы самой большой ошибкой считать причиной подъема НСРПГ поддержку Гугенберга и некоторых промышленников. Она была лишь одним из условий, и даже не единственным. Немецкая Национальная Партия получала гораздо больше денег, но оставалась слабой. Великий кризис, весьма заметно проявившийся теперь также и в Германии, был не просто одним из условий, а прямой основой подъема национал-социализма. Он и создал во всей Германии столь же «встревоженный народ», как некогда создала в Баварии советская республика. Но кризис не меньше благоприятствовал коммунистам, которые тоже никогда не были сильны, как и Немецкая Национальная Партия. Причиной успеха, скорее всего, была специфическая логика позиций: по-видимому, в глубоко потрясенном буржуазном обществе, правый радикализм тем более укрепляется, чем больше левый радикализм начинает терять свою массовую базу – если только этот правый радикализм умеет создать видимость, что стоит над борющимися партиями. Понимание этой позиции не в последнюю очередь объясняет необычайную активность национал-социалистов, с которой не могла сравниться даже активность коммунистов. Но это еще не решает, какой способ борьбы и какой вид упрощения выберет этот подлежащий конструированию праворадикальный активизм. Он существовал бы и без Гитлера и, вероятно, усилился бы и под руководством Грегора Штрассера; но только Гитлер определил его облик, потому что из всех «ужасных упростителей» эпохи он был самым простым и естественным. Вот как начинается его воззвание перед выборами в рейхстаг 14 сентября 1930 года:

«Чтó обещали старые партии, и чтó они исполнили?

Теперь этому пришел конец!

Период больших политических обещаний и столь же больших

надежд завершился полным политическим, моральным и

хозяйственным банкротством.

Суверенный народ должен благодарить за это своих

руководителей.

Потому что они ответственны за его судьбу».

Инфантильная основная черта масс, ищущих во всем лиц, причинивших все зло и виновных в этом зле, нашла своего великого истолкователя. Самый анонимный, самый массовый и самый непрозрачный процесс поднял выше всех того, кто нашел простейшее и понятнейшее объяснение.

На этих выборах в рейхстаг парламентское представительство НСРПГ возросло с 12 до 107 депутатов. Борьба Веймарской республики за свое существование вступила в последнюю фазу.

Она отличалась новыми чертами, хотя и сравнима была с событьями в Италии перед походом на Рим: в обоих случаях непосредственным поводом к усилению позиции Гитлера (и Муссолини) был необдуманный (или, во всяком случае, плохо рассчитанный) досрочный роспуск парламента, за два года до истечения его полномочий.

Однако, в Италии фашисты должны были довольствоваться, после выборов в мае 1921 года, тремя десятками депутатов. Правда, через год они были, без сомнения, самой организованной партией страны, с наибольшим числом членов, но можно было подозревать, что методы скуадристского меньшинства доставили фашизму много не вполне добровольных сторонников. В Германии же никого не вынуждали примкнуть к национал-социалистам. И все же, волна, казалось, неудержимо нарастала, сопровождаемая пропагандой, напоминавшей методы обработки общественного мнения во время Мировой войны. На выборах президента Германии в апреле 1932 года Гитлер получил во втором туре свыше 13 миллионов голосов, а летние выборы в рейхстаг ввели в парламент 230 национал-социалистских депутатов. Тем самым НСРПГ стала крупнейшей партией, с отрывом от остальных. Если даже она была далека от абсолютного большинства, если выборы 6 ноября означали серьезную неудачу, оставался тот факт, что партия, враждебная государству, пыталась захватить власть легальным путем – и это было новое явление, далекое от образца итальянского фашизма, и тем более от большевистского примера.

Не могло быть сомнений, что это была партия, враждебная конституции – об этом говорили бесчисленные однозначные высказывания; знаменитая «клятва легальности», произнесенная Гитлером на ульмском процессе офицеров рейхсвера, свидетельствовала лишь о новой тактике, но никак не о признании конституции.

Появление массовой партии, враждебной государству, неизбежно должно было вызвать у всех заинтересованных сторон замешательство, испуг и беспомощность. Все дело было в том, понимали ли они – и насколько понимали – ее антиконституционный характер. Если это понимание было, то борьба не была безнадежной. Как раз сравнение с Италией показывает, что ситуация в Германии вряд ли была менее благоприятной.

В Германии никогда не было настоящих «боевых действий». Это подтверждает не кто иной, как сам Гитлер, оценивший результаты итальянских фашистов в гражданской войне гораздо выше результатов собственной партии. В Германии никто никогда не осмелился напасть и поджечь даже местную штаб-квартиру противника. Начальник штаба СА не мог и мечтать завоевать хотя бы один город, в стиле итальянских фашистов. В январе 1932 года министр рейхсвера Гренер сказал на внутреннем совещании, в неподражаемо прусском тоне: «Нет никакой гражданской войны. Всякий, кто поднимет голову, будет с крайней жестокостью подавлен, кто бы он ни был.» Через несколько месяцев он запретил ношение мундиров СА и СС * SS, Schutzstaffeln – «охранные отряды» в фашистской Германии, части с особыми политическими функциями , и этот приказ был беспрекословно исполнен. В подобной ситуации угроза Муссолини заставила итальянское правительство торопливо пойти на уступки. Даже такие события, как «альтонское кровавое воскресенье», были простыми, хотя и очень кровопролитными стычками, а вовсе не действиями гражданской войны. Еще в знаменитой военно-штабной игре, которая, по-видимому, привела к отставке Шлейхера, получился тот лестный, но в то же время парадоксальный результат, что рейхсвер и полиция, при одновременном нападении национал-социалистов, коммунистов и поляков(!), не могли гарантировать порядок и безопасность. Иными словами: прусско-германское государство было и оставалось (объективно, то есть, по сравнению с Италией) сильным государством.

Отсюда уже следует, что не существовало «коммунистической опасности».Сами коммунисты знали это лучше всех. Иначе как бы они могли с надеждой встретить захват власти Гитлером, видя в этом событии единственную возможность восстановления «единого пролетарского фронта» Их иллюзию можно было бы понять, если бы за десять лет до этого итальянские коммунисты не выражали такие же надежды.

Но самое большое отличие от Италии могло бы составить и самый надежный залог возможности успешного сопротивления. В Германии не было максимализма; социал-демократия была здесь опорой буржуазного государства. Можно сожалеть об этом или приветствовать это: конечно, это означало очевидный недостаток веры и героизма, но в то же время было выражением того факта, что Германия была высокоразвитым промышленным государством. Три с половиной миллиона членов «Государственного знамени» * Reichsbanner (точнее, Reichsbanner Schwarz-Rot-Gold; “Государственное черно-красно-золотое знамя”) – основанный в 1924 году союз для защиты республики от монархистов и фашистского террора. В союз входили Социал-Демократическая Партия Германии (СДПГ), Германская Демократическая Партия и Партия Центра не считали буржуазную демократию простой ложью, столь же плохой, как фашизм; и «Железный республиканский фронт для отпора фашизму» * Eiserne Front, Союз для защиты республики от фашизма, основанный в декабре 1931 года, в который входили СДПГ, профсоюзы, социал-демократические спортивные организации и «Государственное Знамя» , в отличие от “Alleanza del Lavoro” * «Союз Труда» (итал.) , в сущности не состоял из людей, желавших “соткать саван” * Цитата из стихотворения Гейне Die Weber («Ткачи»): Altdeutschland, wir weben dein Leichentuch (Старая Германия, мы ткем тебе саван)

буржуазному обществу. Общая опасность могла бы укрепить союз, на котором держалась республика. Но уже конец Большой Коалиции в марте 1932 года был опасным предзнаменованием. Было вполне законно, что партнеры коалиции спорили из-за распределения социального бремени, отягченного кризисом; но оба они не смогли понять, что были более фундаментальные интересы, чем величина взносов по социальному страхованию. Был ли уже президентский кабинет  * Здесь: правительство с чрезвычайными полномочиями (1930-32) Брюнинга началом конца? Это вовсе не было неизбежно, и выбор Гинденбурга, поддержанный чем-то вроде расширенной веймарской коалиции, представлял последний, и совсем немалый шанс. Но консерваторы, по своей немецкой ограниченности совершенно неспособные понять специфичность немецкой ситуации, были настолько слепы, что чувствовали себя ближе к Гитлеру, чем к Отто Брауну. * Лидер социал-демократов реформистского направления . Они были правы в том отношении, что Гитлер был ближе к их принципам, чем Браун. Но они ошибались, полагая, что защита своей крайней позиции даст им бóльшие шансы и лучше решит их задачу, чем союз с бывшим противником. Когда несколькими годами позже они были затоптаны в грязь унижениями, расстреляны или повешены, было уже поздно.

25/II 1932, года Гинденбург направил письмо бывшему председателю Немецкого дворянского общества Фридриху фон Бергу (Маркинен), оправдываясь в том, что выставил свою кандидатуру на должность президента. Он заверяет, что не является «кандидатом левых» или «черно-красной коалиции», и не выставляет свою кандидатуру против «национальной Германии». Он не возражает против правого правительства, хотя он и против национал-социалистской однопартийной диктатуры. Он бескорыстно служит Германии на основе его старых убеждений и его прошлого, чтобы избавить страну от гражданской войны и от внешнеполитического бессилия. Лишь его протекции Стальной шлем * Stahlhelm обязан тем, что уже давно не был распущен; тем более его огорчает нынешнее поведение этой организации.

В конце того же года Гитлер написал письмо полковнику фон Рейхенау, начальнику штаба командования рейхсвера в Кенигсберге. В нем говорится, среди прочего, что немецкий народ состоит теперь из двух групп различного мировоззрения, одна из которых настроена более или менее пацифистски, или совсем враждебна армии; Германия может защититься против угрозы коммунистического мировоззрения, уже превратившего Россию в свою крепость, лишь «внутренним, духовным вооружением», а такое вооружение, в свою очередь, может доставить ей лишь мировоззрение, решившееся на полное искоренение марксизма.

Оба этих письма, не требующие комментариев, свидетельствуют о том, насколько возможно было, что Гинденбург не исполнит надежд, которые могли связываться с его переизбранием, и насколько неизбежно было, что высший слой офицерского корпуса не захочет оказать Гитлеру сопротивления.

Первой целью консерваторов была не защита конституции, а достижение «свободы вооружения» Германии, то есть ее перевооружения, которое во внутренней политике предполагало, и вместе с тем обеспечивало устойчивое правление, а во внешней – должно было привести к «восстановлению» нации (что понималось, главным образом, как возвращение к границам 1914 года, или же как осуществление права на самоопределение). Гитлер хотел того же, но более полным и последовательным образом. Однако, в беспокойные времена, как правило, в одной и той же концепции одерживает верх крайняя версия.

Можно с уверенностью предположить, что Папен и Шлейхер не были друзьями Гитлера и предпочли бы его господству свое собственное. Но они не намеревались обратить силу своей диктатуры, по соглашению с Гинденбургом, против Гитлера – столь же решительно, как против Тельмана. Можно было бы возразить, что сопротивление сильнейшей партии противоречило конституции и было невозможно. Но, конечно, если бы коммунисты получили даже две трети голосов, они боролись бы за свое имущество и свои традиции до последней капли крови! И было гораздо более вероятно, что раздувшаяся национал-социалистская партия не выдержит новой избирательной борьбы и недвусмысленной враждебности правительства, чем получит 50 процентов голосов. Банальная истина была в том, что для этих людей внешний мир и внутренняя свобода не стоили борьбы и сопротивления.

Они хотели ввести национал-социалистское движение в рамки и снять его остроту, а Гитлера ограничить и укротить. Но того же хотел Луиджи Факта десятью годами раньше. При этом итальянцы могли бы сказать в свое оправдание, что они впервые имели дело с фашизмом, и что Муссолини никогда ничего не говорил о захватнической войне или о господстве нового, прямо несовместимого с конституцией мировоззрения. Можно было не спорить с частью немецкого народа, готовой без всяких условий доверить свою судьбу человеку, книгу и программу которого она очевидным образом не читала и не принимала всерьез. Но от руководящего политического слоя можно было ожидать знания новейшей истории и знакомства с сочинениями Гитлера. Они не проявили ни того, ни другого.

Впрочем, неверно, что Гитлеру проложили путь к власти интриги небольшой клики. Эти интриги лишь уничтожили и без того половинчатую концепцию сопротивления, которую выработала слишком малая группа, со слишком большими колебаниями. В ноябре Гинденбург в ясных выражениях отклонил диктатуру Гитлера, и большинство немецкого народа до конца ей противилось. Но в решающий час не нашлось никого, кто уважал бы слово президента и защитил бы большинство народа.

Трагедию сопровождает сатирический спектакль. Незадолго до присяги, только что благополучно «введенный в рамки» канцлер кабинета национальной концентрации требует от своих консервативных коллег не меньшего, чем роспуск рейхстага и новых выборов. Это была немыслимая наглость – ведь настоящая цель консервативных усилий состояла именно в том, чтобы избежать повторного обращения к народу и, тем самым, непредсказуемых потрясений. Гугенберг решительно выступает против, но здесь статс-секретарь Мейснер настаивает, что нельзя заставить ждать президента, и лидер немецких националистов уступает, получив некоторые заверения, внутренняя лживость которых бросается в глаза; этим он собственными руками роет могилу себе и своей партии: время маршала-президента оказалось важнее ответственности политика и судьбы государства. Еще в 1932 году у Германии был шанс осуществить европейский синтез, наподобие Англии: свободная от бремени колониальной эпохи, тем более свободная от гонки за передовыми странами, мучившей Советский Союз, она неизбежно стала бы сильнейшим пунктом притяжения в Европе. Вместо этого, легкомыслие ее руководящих деятелей осуществило 30 января такое сочетание традиционалистского и революционного облика старой Германии, которое могло достигнуть своей настоящей цели лишь против всего мира – или ввергнуть в пропасть и государство, и народ.

Страница 10 из 30 Все страницы