1925 – 1932

После возвращения Гитлера из Лансберга произошло глубокое изменение некоторых элементов практики, и прежде всего отношений между ними. В течение продолжительного времени запрещение публичных выступлений не позволяло Гитлеру действовать в качестве оратора, что поразило самое ядро прежней практики. Провозглашение мировоззрения стало делом газеты, но прежде всего пропагандистской деятельности низших фюреров. Книга Гитлера вначале не привлекла особенного внимания. Успехи, достигнутые в Северной Германии Штрассером, а затем и Геббельсом, показали, что Гитлер и национал-социализм не просто тождественны, что «движение национального единства» имеет значительные шансы и без его личности. Мог ли тогда возникнуть не-фашистский национал-социализм под руководством Штрассера – вовсе не праздный вопрос, но в этой связи мы не можем им заняться. Точно так же, нас не будут здесь интересовать ход и содержание политической борьбы между партийными крыльями Штрассера и Гитлера. Достаточно установить тот факт, что Гитлеру удалось закрепить в уставе новоучрежденной партии свое руководящее положение, и в особенности чрезвычайно усовершенствовать ее организацию. В то время как остальные элементы практики развивались нормально, хотя скорее в количественном, чем в качественном отношении, Гитлер (с существенной помощью Штрассера) придал партии организацию, уже несравнимую с рудиментарными зачатками мюнхенского времени.

Уже новое основание партии в феврале 1925 года доказало непререкаемый авторитет Гитлера, а после удачного исхода бамбергского совещания фюреров на общем собрании 22 мая 1926 года был принят новый устав. Представителем партии был объявлен Национал-Социалистский Немецкий Рабочий Союз в Мюнхене, руководство которого eo ipso * Тем самым (лат.) совпадало с правлением всей партии. Хотя это правление было коллективным органом – состоявшим из президиума, председателей комитетов и делопроизводителя, – первый председатель его не был связан решениями большинства и имел тем самым диктаторские полномочия, поскольку он сам назначал председателей комитетов (например, комитетов пропаганды, организации, спорта и гимнастики * SA * Sturmabteilungen (SA,CA) – в дальнейшем – «штурмовые отряды» , расследований и регулирования * Uschla , а два остальных члена президиума (секретарь и казначей) были, во всяком случае, фигуры без политического влияния. Единственной гарантией от произвола первого председателя было право контроля общего собрания членов; но поскольку оно состояло, по уставу, лишь из членов мюнхенской региональной группы, то вся остальная партия оказалась в положении полностью зависимой провинции. В духе этого устава, гауляйтеры также назначались из Мюнхена.

Здесь видно различие по сравнению с аналогичной стадией устава итальянской фашистской партии.  Мюнхенским председателям комитетов соответствовали там представители регионов, не назначавшиеся сверху. В Германии же с самого начала местной спонтанности отводилось лишь ничтожное место: даже выбор руководителей местных групп их членами был отменен уже в 1929 году.

Из комитетов очень быстро развились центральные ведомства имперского руководства, и уже в 1928 году определились их своеобразные особенности. А именно, образовалось два организационных руководства, «отдел наступления» (“Angriffsabteilung”) во главе с Грегором Штрассером и «отдел строительства» («Aufbauabteilung») во главе с Константином Гирлем. Первый из них имел подотделы работы за границей, печати и организации; второй – подотделы экономики, расы и культуры, внутренней политики и т.д. Первый разрабатывал актуальные задачи организации и имел поэтому бóльшее практическое влияние; второй же планировал – уже во время «системы» * “Sistemzeib” – т.е. во время республики – будущее национал-социалистское государство, и в этом смысле представлял гораздо бóльший интерес. Ему не соответствовала в итальянской фашистской партии, до «похода на Рим», никакая организация, тогда как отдел Штрассера вполне можно сравнить с фашистским генеральным секретариатом, а СА (подотдел спорта и гимнастики) во главе с Пфеффером фон Заломоном – с фашистской милицией во главе с Бальбо. Во втором отделе люди жили уже, как и сам Гитлер, в Третьем Рейхе. Здесь, например, Вальтер Дарре, назначенный в 1930 году начальником подразделения аграрной политики, планировал те законы, которые должны были доставить большинству немецких крестьян просто несравненное положение, которое можно было бы назвать «аристократией илотов».

К этим ведомствам прибавлялись все новые учреждения и подразделения, так что к 1932 году образовалась уже изрядная бюрократия, готовая (по выражению Гитлера в Моей борьбе) взять в свои руки нервные центры государства. Достаточно назвать ряд ведомств, входивших в 5 главных подразделений: это были ведомства внутренней политики, правовой политики, народного здравоохранения и расы, народного образования, вооружения и внешней политики, служащих, производственных ячеек * NSBO, Nationalsozialistische Betreibszellen-Organisation , печати, союзов врачей, юристов, учителей и студентов, валюты, финансов, производства, садоводства, рынка и биржевого дела, восточных областей *  Ostland, терминологии национал-социалистов – предполагаемые области немецкой колонизации на востоке Европы , переселения, птицеводства. И если даже в 1933 году оказалось невозможным немедленно и планомерно заменить все соответствующие государственные учреждения этими парагосударственными партийными органами, то все же НСРПГ была организационно подготовлена к захвату власти гораздо основательнее, чем любая другая тоталитарная партия, имевшая такие намерения.

Впрочем, ей это было тем более необходимо, что предпосылки ее борьбы совершенно изменились. После 1925 года она уже не была охраняемой и ценимой союзницей правительств. Гитлеру оставалось лишь перейти к тактике легальности, то есть вступить в не слишком враждебные отношения к государству. И в самом деле, ведь он в действительности никогда и не следовал тактике нелегальности и восстания. В конце концов, ведь в 1923 году вся Бавария хотела идти походом на Берлин, а Гитлер всего лишь был готов возглавить этот поход. В ранний мюнхенский период ему пришлось больше бороться с собственной безвестностью, а затем с собственными единомышленниками, чем с настоящими политическими противниками. Характерно, что до 9 ноября 1923 года его движение не имело в Мюнхене человеческих потерь.

В 1925 году все это переменилось. Правившая в Баварии партия относилась к выпущенному на свободу государственному изменнику удивительно великодушно, но никоим образом не сердечно. Во всей Пруссии и Берлине приходилось вести тяжелую борьбу. Рейхсвер далеко ушел от национал-социализма. До народного протеста против плана Юнга партия не получала сколько-нибудь заметной поддержки. Она преодолела это испытание, по существу, собственными силами, и тем самым опровергла утверждение, что фашистская партия может вырасти только при финансовой и политической поддержке влиятельных кругов. Тому, что она стала с 1930 года крупнейшей массовой партией в немецкой истории, она была обязана прежде всего самой себе, то есть ораторской силе и руководящей воле Гитлера, организации, заранее направленной на такое наступление, неустанному усердию нескольких десятков тысяч активистов, отзывчивости немецкого народа на ее стиль, и не в последнюю очередь пустоте ее социальной программы, позволявшей ей всем и все обещать. Всемирный экономический кризис был только волной, подхватившей уже подготовленного пловца. Но столь же важно было, что эта партия встретила немалую симпатию в руководящих общественных кругах, тогда как со стороны государства ей не противостояла сколько-нибудь решительная воля. Связь между этими явлениями становится ясной из ряда высказываний руководителей рейхсвера, далеко не столь же расположенного к ней, как итальянская армия в 1921/22 годах, или как баварский рейхсвер с 1921 до 1923 года. Видимый результат состоял в том, что, например, Геббельс мог позволить себе посреди «красного» Берлина бесстыдство по отношению к «системе», которое в наши дни кажется невероятным, и которое вскоре стало одной из самых характерных стилистических особенностей вновь основанного национал-социализма.

В целом этот стиль развивался непрерывно и последовательно, обогатившись существенным элементом – почитанием мертвых и «кровавым знаменем». На Веймарском партийном съезде в середине 1926 года колонны СА, уже в коричневых рубахах, маршировали с поднятой правой рукой мимо Гитлера, принимавшего парад, стоя в большой открытой машине и без устали вытягивая руку в знак приветствия. С тех пор марширующие коричневые подразделения стали в Германии все более привычным зрелищем; они выступали во все лучшем обмундировании, с разнообразными знаками отличия; они нередко втягивались в уличные схватки, но большей частью их демонстрации носили мирно-угрожающий характер и, в отличие от итальянских фашистов, они никогда не переходили к прямой борьбе против учреждений врага. В 1931/32 годах Германия была очень далека от гражданской войны, и все же, в иных обстоятельствах и в увеличенном масштабе, в ней повторялись картины 1918 и 1919 года. Демонстрации коммунистов, с тысячами плохо одетых штатских, кричавших о голоде и потрясавших кулаками, предшествовал убого обмундированный авангард и, самое бóльшее, расстроенный духовой оркестр. Им противостояли колонны национал-социалистов, маршировавших в сапогах строевым шагом со своими знаменами под звуки военной музыки – рота за ротой, повинуясь команде и соблюдая строгую дисциплину. Подобным же образом за 15 лет до этого кучки плохо вооруженных спартаковцев мерялись силами в смертельной вражде с группами одетых в мундиры «вольных стрелков». * Freikorps, добровольческие отряды контрреволюции Но соотношение сил коренным образом изменилось: государству уже не приходилось бояться изолировавших себя коммунистов, между тем как их бывшие победители намного быстрее умножали свои ряды, показывая более решительный облик. По-видимому, Гитлер правильнее оценил немецкий народ своего времени, чем Роза Люксембург, сказав в 1927 году: «У нас есть третья ценность – воля к борьбе. Она здесь есть. Но завалена хламом чуждых теорий и доктрин. Большая мощная партия старается доказать обратное, но вдруг приходит самый обыкновенный военный оркестр и начинает играть, и тогда попутчик нередко пробуждается от своей дремоты, ощущает себя товарищем марширующего народа, с которым он идет. Так обстоит дело сегодня. Нашему народу надо только показать это лучшее – и вот они уже маршируют». Казалось, народ Марса всего лишь возродил и обновил свой старый стиль, когда при правительстве Брюнинга необозримые колонны СА маршировали перед партийным фюрером Гитлером у Брауншвейгского замка, точно так же, как гвардия и фузилеры * Пехота (ист. термин) перед своим кайзером.

Но в действительности каждое собрание, где говорил фюрер, демонстрировало большую разницу. Уже с 1927 года, когда запрещение произносить речи было отменено и в Пруссии, такие собрания снова оказались в центре национал-социалистской практики. К 1932 году масштабы их чрезвычайно расширились: Гитлер говорил перед десятками и сотнями тысяч людей, он был первым из немецких политиков, широко использовавшим самолеты, он умел о многом умалчивать по тактическим соображениям и давно уже отказался от своей прежней неуклюжей манеры обращения с людьми. Но самое важное осталось неизменным: он по-прежнему, пользуясь выражением раннего осведомителя, «впадал в ярость», по-прежнему заражал своей эмоциональностью напряженно ожидающую массу и получал от нее в ответ волны бьющего через край бредового чувства. И если исход этой политической борьбы решили обращение к солдатским традициям и колдовство военного стиля, то поистине их привел в действие человек, стоявший дальше всего от традиционного характера и этики солдата. Но этот парадоксальный синтез был предпосылкой триумфа.

Страница 16 из 30 Все страницы