Крал Карел

Новый день... Я спешу на Староместскую площадь. Спешу в относительном смысле, не отрываясь от стула. Мои мысли и воля расфокусированы. Внутренние часы уже согласились с местным временем, я выспалась, но внутри ворочается чувство рани, знакомое с детства, напоминающее о зимней темноте Петербурга, радиопесне «У-у, у-у, утро школьное, здравствуй!», морозном хрусте тротуара, зелёных партах с застарелым запахом знаний, споре электричества с жёлто-розовым рассветом. Как тогда мне не хотелось в школу, так теперь не хочется на улицу, но мы – рабы обстоятельств. Надо.

Я иду по скользким булыжникам старой пёстрой Праги. Mагазины ещё не открыты, и на улицах нет толкотни.

От Средних веков в Старом Месте остались две башни, Пороховая на Пржикопе, рядом с Народным домом, и Надвратная у Карлова моста. Впрочем, средневековое средневековье с них осыпалось под бременем времени, и было воспроизведено в девятнадцатом веке, серьёзно и с полной ответственностью. Крыши на них обычны для Чехии, но непривычны русскому человеку – слишком высокие тульи у этих шляп. Массивные башни из тёмного каменного бруса кажутся монолитами. К тяжёлому камню приникли, как травинки, накладные узоры: колонки, карнизы. Башни усеяны статуями, толстыми, тяжёлыми, как короли Филонова; посверкивают золотые булавки их мечей и посохов.

Остальное, кроме башен, – торт. Наверно, торт «Прага». В Петербурге я всё  время слышала: «Прага», «Прага». А вы едали торт «Прага»?» Нет, не попадался. И вот попался, неаккуратно разрезанный улицами на куски, и я смотрю снизу на кремовые завитушки и разноцветные бисквиты. Трудно понять, сколько лет этим прелестным пирожным – старые лепят на себя новые украшения, а новые заимствуют старые идеи. Выпекали их кто во что горазд, и в разные времена, прослаивали то масляным кремом, то заварным, а то и вообще вишнёвым вареньем, присыпали сахарной пудрой, на стенах наводили помадкой лепнину, полную то югендштильной загадочности, то готической суровости, то барочной прихотливости, то кубистической прямизны. Фасад может быть совсем прост, но отмечен броским элементом, к которому сходятся лучи внимания: лепные животные и птицы, росписи, почти смытые временем, черноликая мадонна в свинцовой клетке, низкий, (совсем «ба») рельеф, расползающийся лишайником по фасаду.

Кто сделал этот торт? Многие, но бисквиты выпек король Карл (1316–1378), который вчера так добродушно кивнул мне с готического постамента. Настоящее его имя было Вацлав. Ничего удивительного: у королей имена часто имеют мало отношения к тому, как их зовут. Карл был не просто богемский король, но и император Священной Римской империи. Ставши императором, Карл остался холоден к Италии, несмотря на призывы Петрарки и Кола де Риенцо. Столицу  империи он перенёс в Прагу, которая для него была, как Петербург для петербуржца – единственная и неповторимая, город любимой мамы. Прага при Карле стала городом с огромным населением. Конечно по тогдашним меркам;  сейчас бы они все уместились в одном районе Москвы, но это не в укор прошлому, наоборот, стыдно, что мы с тех пор так безобразно и бесконтрольно размножились. В Праге добрый король, «крал», Карел организовал университет, возвёл кафедральный собор, перестроил два королевских замка, основал бенедиктинский монастырь с изучением ряда предметов на церковнославянском; да что монастырь – он основал новый город, Новое место, прилепив его к Старому. Крал Карел сделал для Богемии так много, что просто диву даёшься. Не смог он только навязать пражским баронам письменный юридический кодекс, хотя пытался – те предпочли законодательствовать орально и допрашивать свидетелей калёным железом.

Интересуетесь анкетными данными Карла? Естественно. Каждому подай анкету. Мне самой приходилось много их заполнять и отвечать на разнообразные вопросы, например, состояла ли я в Белой армии. По просьбе первого и третьего отдела я прикладывала к этой бодяге список немецких лагерей, в которых отсидел мой отец, подвергаясь буржуазной агитации. В пятом пункте я писала «русская», а в шестом (том самом, по которому папа не прошёл в Электротехнический институт) – «из служащих»...  Карл тоже был из служащих, родители у него были короли.

Мать он очень любил. Краловна Элишка (Елизавета), была не просто женой короля, а настоящей средневековой королевой, внучкой могущественного Отакара II, последней в роде Пржемыслидов. А папу своего, Жана Люксембургского, Карел не любил. Папа у него был странный, личность на троне случайная, выбранная в короли с отчаяния, после долгого периода гнусной неразберихи. Я считаю, что это была бредовая идея. Жан «с Лучембурка» даже и не понял, что ему досталось королевство, и можно таки себе перестать шить. В Чехии он бывал мало, болтался в Италии, перехватывая на бутылку то в Лукке, то в Пизе, предлагая «крышу» североитальянским городам, а если те не соглашались, воевал с ними. Впрочем, в эпоху Жанов с Лучембурка бытовала такая интересная концепция: живём ради славы и грабежа, а подлые людишки созданы, чтобы пополнять нашу кассу.

Элишке навесили нищего люксембургского Жана, как корове седло, как щуке брюки, как Либуше Пржемысла, и этот брак её совсем не вдохновлял. А она при Жане как гвоздь в диване, вокруг неё скапливались патриоты, которым не хотелось превращать Чехию в кошелёк для ненасытного кондотьера. Обстановка накалилась; Жан захватил замок, где жила Элишка с наследником, посадил трёхлетнего сына в застенок, а королеву сослал. В конце-концов ей удалось убежать в Баварию, там она и умерла от чахотки. Фактик этот меня царапнул: ведь туберкулёз – болезнь нищих и голодных. Мой прадедушка, сбежавший в Петроград, лишившись, как Элишка, имения, умер от чахотки потому, что есть было нечего. И Элишке, что ли, есть было нечего? Многие считают, что прошлое – чужая страна, и там всё по-другому, но как ни обернусь, видно, что делают по-нашему.

А что Вацлав, маленький мальчишка, которому папа сгоряча припаял срок? Вацлав и Элишка так больше и не увиделись; и он даже и не знал о судьбе матери, пока не вернулся в Прагу. Вскоре Вацлав был отправлен во Францию, воспитывался при французском дворе Карла IV и Филиппа VI, (наставником его был Пьер де Розье, будущий папа Климент VI), потерял чешское имя, приобрёл французское. Жан забрал к себе сына из Франции, вроде как перевоспитанного, и пытался приохотить к рэкету, но сын вышел не в отца.  Пограбил, пограбил, а потом взял, да и уехал в Чехию, никого не спросясь.

Думаете, Карлу было просто? Так вот, не думайте. Прочтите, как трогательно описывает Карл свой приезд в Чехию: «Узнали мы, что несколько лет назад наша мать умерла. Потому, приехав в Богемию, мы не нашли ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, и никого нам знакомого. Мы также совсем забыли чешский, но позже мы его снова выучили, так что и говорили и понимали его, как всякий чех. Милостью Господней мы могли говорить, читать и писать не только на чешском, но и на французском, итальянском, немецком и латыни, так, что владели в равной мере всеми этими языками.» Милостью господней Мы оказались способны править и властвовать собою и людьми. Иначе в какой бы мелкий порошок стёрли Нас чешские бароны!

Карл оказался замечательным дипломатом, все чешские бароны встали на его сторону. А было ему только семнадцать лет. Вот так, дорогой читатель, а ты – что успел ты сделать за свои семнадцать лет? И не отговаривайся, что ты тогда пешком под стол ходил. Духовное созревание может и должно опережать физическое. Вот у композитора Брамса борода выросла очень поздно, когда он уже насочинял большинство своих произведений. Но чу! Я неожиданно вляпалась в анекдот о сержанте, который наставляет молодого солдата. Задний ход.

Узнав об успехах сына в Чехии, Жан весь побелел и перекосился, вознегодовал, собака, на сене, но потом взял деньгами, как ему привычно. Нет, Аркадий, не говори красиво! Лучше некрасиво, но достоверно: Карл выкупил у отца корону Богемии. Деньги папаше впрок не пошли. Вскоре Жан погиб в таком месте, где не ожидаешь встретить чешского короля – в битве под Креси.  Ещё «страньше» то, что Жан в это время уже ослеп. Я знаю, что на поле битвы его завезли боевые товарищи. Но с кем рубился слепой рыцарь? Он что, тыкал мечом наудачу? В чём тут идея? Чумовой он какой-то – что ни сделает, всё глупость. Но может быть и не стоит с кондачка осуждать людей, у которых выбора в жизни в сто раз было меньше нашего. На короля с рождения возложено множество ожиданий. Новобранца не спрашивали, просто призывали. Жан вляпался в свою судьбу, не имея способностей; лоб расшиб, когда заставили Богу молиться. А Карлу повезло – обречённый на царство, он родился умным, сумел обратить неизбежность на пользу себе и другим.

Теперь, когда я столько времени потратила на Карла, я просто обязана дать ему моральную оценку. В особой аморалке Карл не замечен. Конечно, в молодости он был не промах и носил короткий кафтан, смущавший современников, как в моё время мини-юбки («Видно, откуда ноги растут!»). Но однажды Карлу привиделось, что ангел отрывает грешному рыцарю член (хотела бы я знать, откуда эдакое лезет в голову?). Карл устрашился, удлинил кафтан и повёл здоровый образ жизни. Да, и ещё любил ножичком вырезывать! Но при чём всё это? Разве на таких весах взвешивают правителей? А на каких тогда, и где для них покупают гири? Критерии добра и зла меняются местами иногда даже при жизни одного поколения. Александр Македонский и Гитлер занимались одним и тем же, но Александр Македонский герой, а Гитлер мерзавец. Почему? Изменилась точка зрения. Во времена Александра Македонского ценились войны и захваты – славно, если этим накостылял и тем; пограбили, сложили пирамиды из черепов, славно оттянулись и внедрили эллинизм. В наше время ценится «наоборот», обществоведов занимают вопросы: как там с инфляцией, как с рабочими местами, как с трудовыми лагерями?

Современники считали, что век короля Карла был золотой: мир между народностями, массовое строительство, плодились пороси, водились караси, и в общем было чего выпить-закусить. Но ведь всегда смотрят сквозь призму того, что потом (в случае Карла «потом» шибко нехорошо, гуситские войны и полное разорение). Почему у нас любят Сталина? Есть такая гипотеза – русский народ любит палку. Нет, скорее всего, тут обида на девяностые, тоска по золотому веку и неверие в официальную (печатную – буквами на бумаге) историю.

Факты таковы: Крал Карел предпочитал войне дипломатию, и людей, в отличие от Петра Первого, не морил, наоборот, придумывал работы для их прокорма, прямо как президент Рузвельт. Во время Великой Средневековой Депрессии Карл поручил бедноте построить огромную и толстую стену вокруг Нового Места. Когда стену замкнули, Карл сначала заказал рабочим, оставшимся без работы, новую стену вокруг холма Петржин, где теперь находится большой парк, а потом, для того, чтобы их занять, разбил виноградники: пускай окучивают и заодно питаются.

С одной стороны Карл симпатяга. С другой стороны Карл был типичным оппортунистом в марксистски-пежоративном смысле этого слова. На совести Карла есть нехорошие штучки, про которые мне даже не хочется рассказывать. Впрочем, ничего особенного, в духе времени. Есть оправдания. Жизнь средневекового властителя очень трудна – восстания, интриги. Ну ладно, шею, свёрнутую бандитской стрелой, отнесём к профзаболеваниям; первую свою победу Карл одержал над мантуанцами в семнадцать лет, благородно приписав её Святой Екатерине. Но ведь его и травили! В наше время мало кого травят, ну разве только иногда, и не всех, в университетской столовой, а Карла – сплошь и рядом, и нарочно, и по ошибке.  В бытность его в Италии Карлу подсыпал яду миланский герцог, и спасло его только то, что он ничего не съел перед причастием. Представьте, номер – возвращается с мессы и видит гору трупов в столовой! Потом жена подала ему приворотное зелье, надеясь, что вместо тумаков будут поцелуи, и у него началось неврологическое заболевание. Тут хватит на трёх Литвиненко.

В общем, что я могу сказать по поводу Карла? Понимаете, наша жизнь полна всяких таких, и мы, это самое...

Прага, современная Карлу, если и была тортом, так таким, как в американской кондитерской: издали вроде монолит, а присмотришься и видишь, что составлен из кусков, аккуратно обёрнутых в прозрачную обёртку. Кусками, обёрнутыми в крепостные стены, были Градчаны, Малая Страна, Старое Место, Новое Место. Ничего странного. Был же у нас когда-то Урицк, который теперь влился в широкое русло Петербурга; и к Шушарам уже подбираются. Городки стояли плечом к плечу, но не желали объединяться. И когда Карл разрушил некоторые стены («Зачем они? Что за глупость?»), их пришлось восстанавливать; население было не готово к идее пролетарского интернационализма. В каждом гетто был свой национальный состав: в Старом месте много немцев, а в Новом месте всё больше чехи.  Да и вся Богемия была слоёная, слева направо и сверху донизу. Чешские немцы были купцами и ремесленниками, а чешские чехи или городской мелкотой, или землевладельцами.

Историки назойливо подчёркивают, что в эти времена о национальности можно говорить только условно. Что они понимают под этим понятием, можно понять только условно. Разумеется, никто тогда не мыслил в терминах Великой Германии или Чехии. Феодалы по своей феодальной привычке искали личной преданности, художники и другие ремесленники кочевали по всей Европе в поисках покровителя, солдаты нанимались к кому попало, и в короли могли пригласить издалёка, если своя династия повывелась. Но чехами-то и немцами жители себя называли, и относились друг к другу скверно. Непременно присутствовала нелюбовь к иному языку, и доказательство принадлежности велось «от противного». Объединение «от противного» ведёт к противному. Немцы презирали чехов, а те – немцев; когда живёшь плохо, кажется, что у тебя кто-то что-то отнял, и иногда кажется не беспричинно.

Есть много стран, в которых существуют незримые национальные преграды, и на основе самовоспроизводящихся исторических ситуаций можно предсказать – это взрывчатка. Приготовляется взрывчатка по-разному: тут пришли викинги и всё опошлили, там нахлынула волна беженцев… А в Чехии немцы заселялись по приглашению. Немецких ремесленников и купцов издавна заманивали в Чехию чешские короли, которым хотелось провести ускоренную индустриализацию. Понятное дело! Быстрее завезти, чем развести. Так же поступала и советская власть. Нет-нет, я сейчас не про то, как мы любезно обеспечили немецким колонистам переезд с Волги в Казахстан, я про русских кадровых рабочих, которых завозили в Среднюю Азию в комплекте с заводами, потому что местным жителям не до фрезеровки. Да и не только в Азию ввозили, но и в Прибалтику. Кое-чего при этом недопереучли, и в воздухе топором висели плохие предчувствия. Я помню слова русской женщины из Таджикистана: «Мы взяли участок и посадили абрикосы, хотя понятно, что рано или поздно таджики нас выгонят», – сказанные примерно за полгода до событий в Душанбе.

Я вышла на Староместскую площадь, прямо к ратуше, протиснувшись в узенькую улочку Мелантрихова, почти щель. Ратуша оказалась примитивна, как баня в рабочем квартале у проспекта Стачек, но от белёной стены с нудными квадратными окнами отвлекли потрясающая красная дверь с свинцовыми накладками и витиеватый наличник с гербами. Это только один из её фасадов: ратуша, как древесный гриб, состоит из множества наплывов – к ней присовокупляли век за веком всё новые дома.

Староместская площадь имеет форму то ли Италии, то ли сапога с большим просторным голенищем, в которое попадаешь, обогнув ратушу. Солнце светит уже вовсю, и люди на площади радостные и светлые, и Мария у Тына теперь не чёрная, а светло-коричневая. Её треугольный тёмный фронтон пристёгнут к фасаду золотой пуговкой (барельеф Мадонны в золотых лучах), а из-за него вытарчивает весёлая семейка: башни и башенки, опята с восьмигранными шляпками, а над опятами, как планеты,  плывут золотые шарики.

Обойдя площадь по периметру, ну, допустим, против часовой стрелки, найдёшь все цвета пражского времени. С южной стороны (чтó север и юг тем, кто не был в Праге?... но надо как-то обозначить четыре стороны площади), – так вот, с южной стороны, там, где в неё вливается Мелантрихова, дома старинные. Спроси меня, сказала бы: «петровского барокко» (вот такие же точно лопатки-полуколонны выступают из фасадов дворца Петра Третьего и здания Двенадцати коллегий),  – но нет, говорят, готика. А если ещё раз, через плечо, прищурившись? Господа, товарищи, (как там теперь называть россиян?) – да это же пельмешки: внутри готика, а снаружи обёрнуты барочным фасадом!

Дома здесь в четыре этажа с чердаком, по моим расчётам шириной не более восьми метров: узки, хотя до узости полноценного готства им ещё далеко. Фасады простенькие, но украшены запоминающейся мелочёвкой. На одном здании барельеф – баран. При баране один рог и адын дэвушка, видимо это чешский вариант единорога, полезный – можно шерсти настричь, а девушка спрядёт. В доме «У каменного барана» был когда-то литературный салон, в который наведывался Кафка.

На востоке площади, там, где из-за домов торчит Мария у Тына, за ней по той же стороне стоит дворец Кински, построенный архитектором Килианом Игнацем Дитценхофером: рококо с надоконными картушами красной лепки. Нет, я не знаю, происходит ли Настасья Кински из этой семьи, и сейчас не об этом. Но если всё же щеголять знакомствами, так во дворце Кински была когда-то лавка отца Кафки.

За дворцом Кински мы упираемся в северную сторону площади и видим здание стиля модерн, которое я сдуру приняла за барокко. Чем не барокко? Красивое, жёлтое. Только вот роспись на фронтоне какая-то аграрно-героическая. За ним на углу стоит барочный собор Святого Николая, бывший православный, ныне католический. Зачем он из бывших? Затем, что православные прихожане с прибытием Советской армии отбыли в места «не столь отдалённые»? Кто его знает. Собор тоже построен Дитценхофером. Его можно осмотреть во время ежевечерних концертов.

На востоке площади напротив марианских опят вырос одинокий маслёнок: ратушная часовая башня. Из башни выпирает замечательный эркер, по виду абсолютно готический, с вытянутыми в колонну статуями святых. Он покрыт золочёными гербами, как дверца холодильника магнитами. (Кто-то ходит по этой площади и думает: «А вот там мой герб приклёпан! Приятно...») Внизу на башне мемориальная доска. Рядом здание, выкрашенное в барочно-розовый цвет, с окном в сложном переплёте с узорами, с рамой хорошего дерева, и там тоже мемориальная доска, прямо в окне: вделана в оконную решётку. В брусчатке белыми камушками выложены двадцать семь крестов в память о казни чешских баронов и членов магистрата после поражения Богемии при Белой Горе в 1621 году.

Титаническая часовая башня – главное украшение ратуши, а главное украшение башни – часы со множеством циферблатов, а под ними календарь со множеством картинок и надписей. На мостовой выложен пластинами тёмного мрамора круг в размер башенных циферблатов – как будто их отражение в луже.

На верхних часах синий земной шар окружён оранжевым ореолом солнечного диска, а вокруг бледно-голубое небо, поделённое золотыми линиями на секторы. Жан-Жак Руссо жаловался, что никак не мог научить любимую девушку узнавать время по башенным часам. Если часы, по которым он её обучал, были подобны пражским, ничего странного. Приглядевшись попристальнее... всё равно ни фига не поймёшь, поэтому приведу объяснение из путеводителя. Один циферблат показывает старо-богемское время, где сутки делятся на 24 часа, с восхода до заката (ночью времени нет). Разумеется, зимой и летом у единиц времени разная длина. На втором римскими цифрами указано привычное время (но тоже с хитрецой, два раза повторено с одного до двенадцати), а на третьем зачем-то ещё вавилонское время с делением дня на 12 часов неравной длины. (Кому в Средневековой Праге нужно было вавилонское время, кроме пражских блудниц, не знаю, думаю – никому, и сделали потому, что деньги были). Когда остриё стрелки ползёт по циферблатам, солнце, прикреплённое к тельцу стрелки, перемещается по собственной орбите мимо зодиакальных созвездий ещё одного, четвёртого циферблата. Очень интересно. Жаль, что в другом путеводителе другое объяснение, а в третьем третье. Я, как девушка Руссо, всё рано ничего не понимаю. Плюнуть, забыть и залюбоваться!

Часы и календарь вставлены в чёрные рамы со множеством узоров и фигурок. Внизу, под календарным кругом, на раме спят, не снявши шапок, два каких-то средневековых мастеровых, и не удивительно – рабочий день тогда был долог и утомителен. Вокруг рам стоят ещё более искусно сделанные и раскрашенные фигурки, в том числе петух, скелет и турок. Кто петух, не спрашивайте, я ещё в Мюнхене запнулась над этим вопросом. Турок был символом сластолюбия (Вот и Достоевский говорил, что они, гады, любят сладкое).  Там и ещё какие-то стоят ребята, и такие натуральные и яркие, что хочется стащить их со стены и поиграть ими в куклы. Выше циферблатов находятся фигурки апостолов. На чудо-часах каждый час разыгрывается кукольное представление. Скелет оживает, дёргает за верёвку и переворачивает песочные часы, приходят в движение апостолы, после них поёт петух, и бьют куранты. Мюнхенский Глокеншпиль по сравнению со Староместскими часами – мальчишка!

Часы сделаны в 1490 году, после чего мастера ослепили, утопили и уморили с голоду: так гласит красивая легенда. Правильно утопили, нечего умничать. Для этих часов Ян Шиндель придумал зубчатую передачу, позволяющую часам отбивать от одного до двадцати четырёх ударов в зависимости от времени суток. Передача основана на арифметической прогрессии, названной в честь изобретателя: 1234 32 (=5) 123 (=6) 43 (=7) 2123 (=8) 432(=9) 1234 (=10) 32123 (=11) 43212 (=12)...). Сделать уникальные часы, способные показывать правильное время столетиями, придумать новую арифметическую прогрессию, выточить детали вручную… Вокруг меня ходит множество рабочих и крестьян, – учёных, в конце концов, – но такого человека я не встречала. Пристрастие к сложным и не очень нужным циферблатом не растрачено в веках: на дорогих мужских часах указано время всех главных городов мира, месяц, число, и даже год, – для тех, кто забыл, какое, милые, у нас тысячелетье на дворе.  Но между этими и теми – пропасть. Дело не в сложности – наручные, сделанные автоматом, тоже сложны. Дело в том, что пражские – с нуля. Пик изобретательности, понятный только при сравнении с его собственным временем, с плечами тех, а не современных гигантов. Мало кто об этом задумывается, рассматривая малопонятные голубые с золотом круги.

Площади вечно стары и вечно новы: дома на них одни и те же, но люди сменяются. И Кафки, и друзей его на Староместской уже не встретишь – давно умерли, и вчера на ней гоплиты дрались с фашистами, как я узнала из новостей. А откуда взялись фашисты? Откуда фашисты в Чехии, стране, растоптанной немцами, и потом в свою очередь прогнавшей собственных немцев вон, в Германию? Оттуда же, откуда они в России. Разорвана связь поколений. Дедушку никто не слушает, а папе и маме всё обрыдло. Дети знают, что такое фашизм, исключительно из фильмов, – в кино всё нереально (ну, как бы, вполне такие себе терминаторы и зомби). К моему другу как-то пришёл фашист: по объявлению. Ну, если подробнее, мой приятель дал объявление, мол, продаётся компьютер, и фашист заинтересовался. Фашист оказался тихим и вежливым пареньком. Один фашист – это одна буковка, особого смысла в ней нет, а вот когда их много, буквы складываются в предложение «Бей ..., спасай ...», – подставьте, что вам больше по душе. Ну вот например как вам «контрреволюционные элементы» и «советская власть»? Разрешаю в любой последовательности.

 



Страница 21 из 38 Все страницы

< Предыдущая Следующая >