Кнедлики и Карлштейн

На Староместской я ждала экскурсии в замок Карла Карлштейн. Экскурсии – не самое лучшее решение, это ведь обезвоженный комбикорм. Я предпочитаю сама себе готовить маршруты, обжаривая их в сухарной смеси с солью и перцем. А тут вот сдрейфила; всё мне кажется, что Чехия вроде России – среда неподконтрольная, в которой барахтаться в одиночку опасно.  И сегодня я ем пражский комбикорм.

Комбикорм сухой и неудобный. Пребывание моё на площади затянулась. Я всё время подходила к экскурсионной будке – неужели меня забыли? Работники турбюро меня утешали-утешали, а потом всё-таки признались, что автобус стоит в совсем другом месте и за мной заезжать не собирается. Поэтому меня повёл к автобусу молодой человек с длинными ногами. А у меня ноги короткие, и я стала отставать. Ему на это наплевать, его задача – дойти до автобуса. Пришлось завыть, и он не то чтобы сбавил темп, но стал иногда оборачиваться. Мы шли минут десять, пока не  увидели наш автобус. Я бы его сама не заметила, он был плюгавый, такие в Петербурге зовут газелями, из тех, где коленями упираешься в подбородок, подбородком в сидение, сидением в водителя и т.п. Но зато нас было мало: молоденькая девушка-экскурсовод, водитель и два туриста.

Водителя звали Далибор, как известного средневекового рыцаря, в честь которого названа башня в местном Кремле. Рыцарь Далибор  замечательно играл на скрипке, и за это благодарные слушатели носили ему еду. (По другим источникам, Далибор не играл на скрипке, а скрипел зубами, когда ему ломали кости). Шофёр Далибор с интересом разговаривал о пиве, к сожалению, на чешском, так что теперь у меня даже о пиве превратное представление. Из-за языкового барьера мне не  удалось расспросить, умеет ли наш Далибор играть на скрипке или скрипеть зубами.

Компаньонами моими были разговорчивый итальянец, похожий на Жана Габена, и его греческая жена. Жена молчала  (плохо знает английский? Привыкла, что за внешнюю политику отвечает муж?). Итальянцу хотелось говорить о кнедликах: правда ли, что они как итальянские ньоки? Мои попытки перевести разговор на что-нибудь другое он рассматривал враждебно.

Я не обиделась. То, что меня исключили из разговора, меня устроило. Что в экскурсиях приятно нормальному человеку и неприятно ненормальному – это встречи со случайными попутчиками и ощущение, что ты обязана общаться. Обязана? Не обязана, но засядешь букой, и решат, что ты враг человечества, и тогда не поздоровится. Хотя, конечно, накажут не на экскурсии – это я перегибаю палку. Это я, обжегшись на молоке, дую на воду. В детстве мои ровесники отторгали меня целиком и полностью, и я стала очень осторожна. За что меня отвергали, я не знаю – за что дразнят рыжих? – но я не адекватна ожиданиям общества и с трудом вписываюсь в повороты общения. Мне не хочется быть неприятной – это нехорошо для всех, не только для меня. Когда я в компании, я работаю над тем, чтобы к ней подключиться и устаю от усилий. Поэтому я в собеседники не напрашиваюсь.

Я выполнила свой долг перед экскурсантами, доказала парой фраз, что социально не опасна, и теперь взятки гладки, можно было расслабиться и смотреть в окно. Тем более, что мы проехали по Смихову, предместью Праги, посещение которого обычно не предусматривается, поскольку на нём ни крал Карел, ни другие исторические личности отпечатка не оставили. Зато на Смихове лежит клеймо рабочего района. Да, нашим бы рабочим такие добротные дома: в каждом я хоть сейчас готова поселиться вместе с фикусом и любимым фортепиано «Красный Октябрь». Архитектурно Смихов бесцветен, как Московский район города Санкт-Ленинграда, где я выросла. Впрочем, в Московском районе я находила вкус, мне нравились гигантские статуи колхозниц и лоджии величиной с классную комнату. И у нас там были отдельные квартиры и сортиры.

Вскоре начались горы. Автобус остановился у подножия скалы, на которой построен замок и сам городишко. Начался приятный подъём по улочке с сувенирными лавками. Мимо нас ехали повозки, запряжённые першеронами, уши которых были забраны в колпачки. Мы шли молча. Видимо рассказывать о Чехии нечего – скучная страна. Или экскурсоводы считают свою страну скучной  – иначе не объяснить их молчание. Впрочем, рассказывать о Карле человеку, которого интересует пиво и кнедлики, это садизм.

Карлштейн – это как будто двухголовая гора, составленная из Великой и Марианской (Мариинской) башен, необыкновенной толщины и высоты. Внизу к ним что-то такое пристроено незаметненькое и невысокое, окружённое стенами. Замок производит впечатление невероятной мощи. При долгом к нему подходе, как при длинном кадре с наплывом, он всё растёт и растёт в размерах и под конец почти опрокидывает зрителя. Трудно представить, что такая махина могла после смерти Карла придти в запустение и разрушиться, но это произошло. Ради туристов замок собрали заново, камень за камнем.

Экскурсии мы ожидали в накопителе: на квадратном мощёном дворе. Если выйти с замкового двора и пройти к сторожевой башне, вокруг которой парапеты низкие, и видно далеко, можно смотреть на горы с птичьего полёта: никаких вонючих труб – только холмы и долины, покрытые курчавой крашеной шёрсткой осенних деревьев... Горная природа хорошо сочетается с каменным замком. Рядом где-то «Малая Америка» – каньон с заполненными водой карстовыми промоинами. Заехать бы ещё и туда, для созвучия впечатлений.  Вот было бы чудно! Но я не сомневалась, что даже на сам Карлштейн нам не хватит времени – так уж всегда задуманы экскурсии. Они всегда на два часа короче, чем нужно.

Я купила карту Карлштейна в замковом киоске. Карты в чешских городках продаются просто замечательные – с трёхмерными планами, рисунками зданий и объяснениями. Например, вот: Карлштейн мел служить владаржи яко сидло, ославовать его Мажестат, а заровен в нём мелы быть уховаваны ржишске коруновачни кленоты. Ага, я недоучла, что в Чехии не всё на английском. По зрелом размышлении... это наверно означает, что Карлштейн служил властелину резиденцией, прославлявшей Его Величество, и заодно в нём имели быть ухованы имперские коронационные короны. А может быть тут пишут про пиво. Как бы то ни было, я нарушила для вас правила, написанные крупными буквами на стене замка: «Переводить запрещается». Чем вызван этот жестокий запрет, и почему он на русском? Это их ндравы, или наши? Норовим надрать чехов, не заплатив за русского экскурсовода?

Ждали мы не так уж и долго. Нас присоединили к большой группе и по наружной лестнице завели в замок. Сначала мы оказались во дворце. Снаружи это здание кажется частью стены замка и совершенно не заметно на фоне Великой и Марианской башен. Построил его Петер Парлер, но по указке Карла. Внутри мы увидели пустые залы. В первой нам показали портреты четырёх жен (манжелок) Карла – он был женат последовательно: король был долгожитель, дожил до шестидесяти с хвостиком, за это время и пять манжелок скукожатся. В Средние века, когда помереть можно было даже из-за больного зуба, брак обычно длился лет пять-семь, и многие проблемы, которые ведут к разводу, просто не успевали вызреть. Последняя манжелка Карла, Елизавета Померанская, была дюжей девушкой. Карл любил похвастаться перед гостями тем, как его шестнадцатилетняя супруга гнёт подковы и разрывает толстые пачки писем.

Потом повели нас из зала в зал, по рабочим помещениям для охранников сокровищ: везде шкафы и сундуки, или вообще пусто, – только призраки, но те боятся показаться при туристах. Залы барокко – они и безо всяких сундуков тебя обступают и начинают говорить и сверкать золотом, и шуршать бархатом, и стучать искусственным мрамором, и руками размахивать. А вот всякое такое Средневековье молчит и только атмосферу создаёт, извините за выражение. Учуял её – хорошо. А не учуял – так-таки плохо.

Всякие штуки вспоминаются в пустых комнатах, где не на что отвлечься. Замки, например – с ударением на первый слог.  Из всех замков, которые мне попадались, самое большое впечатление произвёл виденный в детстве Тракайский. Он тоже был выстроен заново, прекрасного красного кирпича, на острове посреди озера. Почему-то туда можно было проходить свободно, и мы там появлялись перед закатом и бродили по небольшим комнатам, совершенно пустым, но воображению тогда ничего и не нужно было – ни лютен, ни сундуков, – я вся была погружена в фантазии о крестоносцах. Попадись мне тогда Карлштейн, что бы я с ним сделала, как бы я его населила! Да, путешествовать нужно на молодую (свежую, как выразился бы Л. Н. Толстой) душу, и тогда всё покажется занимательным. Был ли этот замок чудом для папы, придумывал ли он волшебные истории, проходя по деревянным галереям и кирпичным зальцам, не знаю, но мог. Он тогда ещё был молод и весел. А я была мала, и меньше всего меня занимало то, что думают другие люди.

Карлштейн огромен. Я не понимаю, как можно было наворотить столько камней, и так быстро. Более того, не понимаю, как тут потом жили люди. Помогает аналогия с первобытной пещерой – ведь жили же там, жгли костры и жались друг к другу, и наводили на стены узоры охрой. Но далеко ли мы дошкандыбаем на наших аналогиях? Есть люди, которым кажется, что они прониклись прошлым и могут реконструировать жизнь кроманьонцев, Альфреда Великого и Владимира Святого. И мы им внимаем. Живя в Тракае, я два раза посмотрела польский фильм «Крестоносцы», кончавшийся битвой при Грюнвальде. Много лет спустя я видела классику чешского кино, фильм «Маркета Лазарова» об эпохе Пржемыслидов, о жизни нищей и полной неосознанной жестокости; фильм незабываемо, чёрно-бело красивый, может быть навеянный русским вторжением 68 года; трудно отогнать такие ассоциации; некоторые ситуации отличаются назойливой воспроизводимостью. Крестоносцы и Маркета Лазарова наверно обалдели бы и отреклись от киношных интерпретаций. Исторические книги и фильмы наполнены фантастическими анахронизмами и перпендикулярной реальностью, вроде мифической Москвы в романах о Джеймсе Бонде. Всё такое нужно простить за удовольствие, которое причиняют реконструкции. Кто-то должен расцветить эту книжку-раскраску – дядя-Дюма, или ты сам. Сам ты не всегда можешь.

Но Карлштейном я никак не могла проникнуться, потому что не раскрасили: рассказывали малоинтересные вещи. А чего я собственно ждала? Пустой дом – это пустой дом. Возьмем любой дом, хоть сталинский (более близкий нам по духу), выселим жильцов, как это делали при Сталине, и пойдем с экскурсией, и скажут нам, что здесь жили люди до 1937 года, ну и что нам с того? Вот если бы они сейчас вылезли из подсобки и нам что-нибудь изобразили, тогда другое дело. Я как-то читала в петербургской газете аналогичное предложение: дескать, хорошо бы нам научиться использовать наше литературное наследство на полную железку, подготовить ряженых актёров, ознакомительные маршруты, например по романам Достоевского. Поднимаетесь вы по лестнице, а наверху вас уже ждёт Раскольников с топором...

А к нам вышел некто с теорбой и сбацал средневековую музычку. Теорбист был в средневековой одежде, и мне подумалось, что современный чешский костюм изменился не в лучшую сторону. Теорбы я боюсь, у неё такой длинный гриф, не остережёшься и получишь в глаз. Я вообще не люблю старинных инструментов (по части музыки я много чего не люблю. Я человек давно оперившихся вкусов). На аргумент: «но это же звучит так, как задумал композитор», – накося контраргумент: «задумал, потому что рояля не было, а были только клавесины. Ну, а кто теперь-то пишет для хрипатого клавесина?» Возьмём Бетховена – тот творил в эпоху, когда были только примитивные рояли, но музыка, которую он писал, рассчитана на рояль эпохи развитого роялизма! Он хотел рояля, хотя рояля-то ещё не было. Вот и теорба – это устаревший инструмент. Но может быть когда-то... Представим зимний вечер далёкого средневековья. Кругом сундуки, можно на них и поспать, и поесть, и похранить ценное. Холодно, все жмутся к камину. Темень; горят, потрескивая, факелы, оплывают свечи. И позванивают струны теорбы; пригоршни звуков робко и нежно отражаются от высокого потолка. Несовершеное отопление, несовершенное освещение, так простим и несовершенство инструмента, и он займёт полноправное место в общей мозаике тогдашних впечатлений.

Ты этого хотел, Жорж Данден... Экскурсия по Карлштейну оказалась сущей профанацией; от нас отделались по дешёвке и не показали по-настоящему красивое и интересное: часовню Св. Креста в Великой башне (Карлову «Золотую кладовую», местную «Янтарную комнату»), вокруг и для которой собственно и строился Карлштейн. Туда записывают заранее, и конечно не экскурсантов, подобранных на Староместской площади. Вместо Золотой кладовой нас завели в комнату этажом ниже и показали сокровищницу на картинке. Получилось, как в «клубе кинопутешественников» – вроде всё видел, но не спутешествовал. Судя по картинкам, у часовни шатровый свод, как в Грановитой палате. Стены её украшены отличной коллекцией образов святых, написанных мастером Теодорихом, – где уж Карл нашёл такого специалиста с византийским именем, не знаю. На репродукциях эти образа кажутся почти портретами и производят сильное впечатление. Но самое удивительное в часовне Св. Креста и ни на что не похожее, кроме часовни Св. Вацлава в соборе Св. Вита, – это искусная мозаика стен из полудрагоценных камней, оправленных в золото, в подражание библейскому Новому Иерусалиму, сияющему золотом, и лучащемуся хрусталём и самоцветами.

Но это там, наверху, а здесь для нас только корона Витольда, и то копия. Кажется, что корону грубо вырезали для оперного спектакля из картонки и налепили на неё огромные бутафорские камни. Тем не менее копия точна. Корону спроектировал сам Карл и приискал камушки покрупнее. На ней двадцать жемчужин и девяносто шесть драгоценных камней, в том числе самый большой неогранённый рубин на свете, а сапфиры размером с куриное яйцо входят в десятку самых крупных. Главное сокровище короны – не сапфиры, а спрятанный в ней терний от венца Иисуса. Карл коллекционировал реликвии, и в его собрании было много отличных вещей, в том числе посох Аарона и скатерть с Тайной Вечери. Карл подарил эту корону Св. Вацлаву, и по определённым праздникам полагалось возлагать её на вызолоченный череп святого короля. Не знаю, делают ли это сейчас.

Хмотность коруны, как написано на заднике карты, – 2358 г (По крайней мере подлинник столько весит). Что в сравнении с нею шапка Мономаха? Не тяжела – это ведь просто золотая тюбетейка, обшитая мехом. Чем богаче корона, тем хмотнее. Попробуйте надеть на голову Карлову хмотятину – сразу захочется снять.  А вот сам Карл стонал, но держал её на голове, и наверно много часов. Ведь он изобрёл не только корону, но и весь долгий обряд коронации. Утром короля полагалось разбудить (и, надеюсь, накормить), одеть и отправить в путь из Вышеграда в Градчаны. В соборе Св. Вита в Градчанах происходила коронация с миропомазанием, возложением короны, клятвами в верности народа королю и короля народу. Король должен был всё это выдержать. Может быть у Карла и не заболела голова от двух кило золота. В принципе в то время рыцари были дюжие ребята, они ходили увешанные металлическими пластинами сверху донизу. Рост у них был маленький, но дело не в росте, в американском универсаме мексиканские мужички с ноготок таскают невероятные ящики; главное мускулы, а низкий центр тяжести только помогает.

Копия наверно тоже бы понравилась Карлу. В старые времена было нестяжательское и трезвое отношение к оформлению – главное, чтобы блестело, а стекло там или что ещё, не важно (к неудовольствию воров с неполным средним образованием: наковырял камушков с переплета, а они оказались «фальшивыми»). Стёкла раньше делали хорошие. Я сама видала в Новгороде старинные ин фолио, с обложками, в которые были вделаны отполированные камни и цветные стекляшки, и рассмотрела их даже тщательнее, чем хотелось. Дело в том, что нас заперли наедине с витринами, в которых лежали русские священные книги. На осмотр полагался час, и поскольку помещение охраняемое, раньше времени нас выпустить было нельзя. Хорошо, что там были стулья, все уселись, и я поспала; спать хотелось, поскольку экскурсия начиналась рано, из Петербурга выехали в семь утра, по морозцу.

На короне экскурсия кончилась, и нас выгнали. И мы не побывали даже в костёле Св. Марии и часовне Св. Екатерины в Марианской башне, где можно видеть интересные фрески, в том числе встречу Карла IV с Карлом де Валуа и Пьером Лусиньянским (вот какие у него были знакомства!), «апокалиптички драка» с семью головами и другие замечательные по наивности росписи 14 века.

На обратном пути мы встретили сокольничьего, то есть фильничьего, потому что при нём был не сокол, а крупный филин. К филинам я неравнодушна, они напоминают мне кошек. Филин вёл себя адекватно, от света не щурился, судьбу не клял и позволял себя фотографировать. Так хотелось угостить, да нечем, мышами не запаслась.

Нам дали время заглянуть в сувенирные лавки. Я наткнулась на лавку русских гравёров: два товарища из Петербурга. В других ларьках продавали сувениры, в том числе огромные жестяные мечи, которые могли бы произвести фурор в аэропорту. Было много стекла. Больше всего мне понравилась небольшая витринка со стеклянными зверюшками: каждая поместится на копейке. Я купила несколько фигурок, себе и в подарок. У меня осела крошечная полупрозрачная лягушечка с отставленной ногой. Если она куда-нибудь ускачет, я её ни за что не найду, такая она маленькая.

Устроители экскурсии понимали, что такую плохо приготовленную экскурсию нужно чем-нибудь заесть или запить, и нам запланировали ресторан чешской кухни. Внутри он был устроен приятно. Это был двусветный зал с камином и рогами, с красивой витой лестницей, которая вела, увы, не в мансарду с бедными, но способными художниками, а всего-навсего в сортир. Нас накормили по экскурсионным талонам, и блюда напомнили мне хорошую заводскую столовую, где суп разводят из банок, но разводят честно, по калькуляции.

На моих глазах состоялась долгожданная встреча Габена с кнедликами. Ньока был один. Большой. Он разлёгся на тарелке, положив ногу на ногу, и с презрением смотрел на итальянца. Итальянец смутился. Мы часто получаем больше того, что пожелали. Вот помните анекдот про человека, который просил... если не помните, ничем не могу помочь, потому что история неприличная.

Вместо анекдота вот вам историческая реконструкция приготовления настоящего кнедлика, не из экскурсионной жестянки. Представим, что повар (и назовём его Миреком для аутентичности) с утра пораньше расставил перед собой тазик с накрошенным чёрствым белым хлебом, пакет молока, миску со взбитыми яйцами, растопленное масло в кастрюльке, пакет муки и коробку с солью. Он залил хлеб посолённой смесью молока и яиц, полил сверху маслом и оставил на пару часиков настояться. Иногда Мирек подходил к миске и мешал в ней большой деревянной ложкой. Когда внутренний голос приказал Миреку валять кнедлики, Мирек заправил смесь мукой, хорошо перемешал тесто на присыпанной мукой доске и слепил из него шары размером с апельсин. (Иногда в кнедлики добавляют дрожжи для пухлости, но вряд ли Мирек захотел затевать эту возню.) Апельсины 25 минут варились в кипящей воде. Готовый кнедлик перед подачей на стол нужно разодрать двумя вилками, зачем, не знаю. На одиннадцать чашек белого хлеба полагается полторы чашки молока, 3–4 яйца, полчашки масла (ничего себе!), треть чашки муки и чайная ложка соли. От такого блюда пузо будет как у Швейка на иллюстрациях Йожефа Лады.

Если бы наш итальянский друг пожелал откушать брамборове кнедлики зе студеных брамбор, события развернулись бы иначе. Днём раньше Мирек сварил бы ведро нечищенной картошки, и этим утром её почистил, периодически стряхивая с рук и ножа прилипчивую кожуру; тщательно отряхнул бы брюки от всё той же кожуры, высыпал картошку на разделочную доску и изрубил бы её в мелкую крошку. Из крошки было бы приготовлено тесто в следующей пропорции: на два фунта картофеля два яйца, три с четвертью чашки муки и соль в разумном количестве. Моя бабушка поджарила бы из этого теста вкусные картофельные котлеты на подсолнечном масле, но Мирек, будучи чехом (а у них всё по-турецки), раскатал бы тесто в длинные жгуты толщиной в 6 сантиметров и варил их 20 минут в кипящей воде, а потом нарезал бы их на крупные куски размером с молодой кабачок.

На обратном пути Жан Габен интересовался, едят ли сами чехи свиные колени, или скармливают их туристам.

Страница 22 из 38 Все страницы