Семейное счастье 

Настоящая светская жизнь – встать в 11 утра, бранч с Черчиллем, раут с лордом Биконсфильдом, вернисаж в Эрмитаже с Ксенией Собчак, цирк в личной ложе семейства Абрамовичей. В отпуске я могу это себе позволить. Сегодня после Крумлова семейный обед. Здесь, в Праге у меня есть ангел-хранитель, снабдивший меня запасным сотовым телефоном. Как приятно, что за тридцать лет моя подруга не изменилась, осталась такой же лёгкой, быстрой и элегантной.

Я приезжаю в гости на трамвае, в новые старые кварталы – как у нас сталинские: огромная лестничная клетка, множество дверей на площадке, высокие потолки, причудливая квартира, план которой отвечает капризам здания, а не потребностям жильцов; квартира, родная беспорядком: к шали, забытой на кресле, уже ластится куртка, и портфельчик, и пакет. Я посмотрела вокруг и подумала – да, меня это устраивает. У меня есть определённые потребности и вкусы. Квартира подруги отвечает моим вкусам.

Нужно кому что... Я купила хомяка на Кондратьевском рынке. Как отвезти домой взволнованное животное? Продавец утрамбовал его в майонезную банку. Я пришла в ужас от этой жестокости, а хомяк спокойно заснул в стеклянной норке. Таковы и некоторые цветочки. Мне подарили узамбарские фиалки в тесных горшках, а я по щедрости души вместо крошечной комнатёнки в коммуналке предоставила им хорошую двухкомнатную квартиру с раздельным санузлом. И тут они у меня загнулись в страшных мучениях. Я напоминаю своих любимцев – мне нужно тесное жильё, и непременно с высоким потолком.  Я воображаю, что люблю пустынные залы, но на самом деле люблю маленькие комнаты, с печатью индивидуальности, проставленной на каждой вещи. Я люблю утоптанные обжитые пространства. В то же время мне хочется большой квартиры со множеством народа. Наверно я скучаю по семье.

Семья – центр кристаллизации жизни. Семья состоит из приспособленцев, приспосабливающих вещи, вкусы, привычки; в семье рабствуют негласные компромиссы, и царят общие установки: голый линолеум с зелёными разводами или натёртый мастикой пол; по-солдатски застланная кровать или диван с подушками, кактусы или фикусы, прикнопленные фотографии или дагерротипы в золотых рамах; толстые коты, лохматые собаки, молчаливые рыбки, книги на полу и на кресле, забытая на подоконнике чашка с остатками кофе, – тонкая грань между любовью и отторжением, вечной благодарностью и незабываемой обидой.

Семейная жизнь – готовность принять занудность, заурядность, глупость во имя  родной связи. Кровь гуще воды. В старинной былине женщина приезжает к татарам с выкупом. В плену у неё муж, сын и брат, но денег только на одного. Кого она выберет? Брата. «Сына я ещё рожу, мужа нового найду, а брата уже не будет». По-настоящему любить и предать я могу только мать, отца, сестру. Всё остальное  – качественно другое; да простят меня люди, которых я горячо любила.

Жизнь – это сад. Меняются времена года, отсыхают цветы, малина перехлёстывает через забор, деревья перерастают свою молодость, в укромном месте завелась лебеда, на дорожке треснули кирпичи, контур прошлого едва угадывается и обрастает подробностями, которых не было. И сливы кажутся крупнее, и розы пышнее. Может быть прошлого нет, а есть только мечта о нём. Правильно ли помню? Нет ли идеализации?

Наша семья была шумная и скандальная. Мы смотрели по телевизору «Фантазии Фарятьева», и смеялись: диалог «Опять котлеты?» «Это другие котлеты!» был списан с нас. Иногда, под горячую руку мне кажется, что психологическая жизнь в моей семье была страшной. Всегда присутствовал кто-то, больной психически, таким особым сумасшествием, которое требует мытарства всех окружающих и сыроядения их печени. Но прекрасны были вечера на даче, у стола с клетчатой клеёнкой, и наши совместные прогулки, и даже наше молчаливое сосуществование, не требовавшее разговоров.

Семейная жизнь многогранна, и, как алмаз, полыхнет то красным, то зелёным, то жёлтым лучом, смотря, с какой стороны подойти. В самой благополучной семье можно накопать ужасных историй. Глупо спрашивать – что правда? Правда в усреднении хорошего и плохого. Собираясь в семейные кучи, мы в общем-то никому ничего не должны. Вместе нас держат биологические инстинкты, обычаи, страх одиночества, и если повезет, такой винегрет присыпан крупной солью любви, – не очень щедро, и есть годы, на которые просыпалась целая горсть, и годы без соли, годы усталости и озлобления.

Семья это сливной бачок для раздражения. Самое главное, чтобы ругань не зашкаливала, и призрачные претензии, завышенные ожидания не оборвали реальной связи. Многие не удерживаются на краю обрыва. Кого-то бесит каждое слово спутника жизни, а кто-то годами не звонил брату или матери. Семью с её клубком эгоистичных потребностей скрепляет клей, который обычно варят из матери, единственного существа, которому не положено обижаться, и у которого не может быть своих нужд и желаний, но иногда попадается дочь – ангел, или сын, которого, увы, вместо ангела величают слизняком. Когда я читаю, одни за другими, современные мемуары, – дочь о матери, – отягощённые попрёками и претензиями, я понимаю, что их подоплёка – злость незрелой личности на то, что родители состарились, и на то, что они – полноценные люди и имели свои собственные мнения, потребности, мечты, что они уставали от детей и не были готовы исчезнуть с горизонта, когда нужда в них отпадала.

Как я обрадовалась, впервые за тридцать пять лет оставшись одна, с правом делать всё, что хочу, не прогибаясь под грузом сторонних комментариев; обрадовалась тому, что меня не ели поедом из-за горячего интереса к моей судьбе. Возможность контролировать своё пространство и время настолько заманчива, что, единожды завладев, от неё невозможно отказаться – как диктатор не может отказаться от войны, в упор не видя другого выхода. Мне хочется быть вечной тётей, на обочине счастливого семейства, самостоятельной, но не совсем пропащей.

Одиночество – великий лекарь, спасающий от семейных невзгод и неурядиц: восстанавливает силы, врачует душу, – пока вдруг не хрустнет что-то, не треснет, не переломится невозвратимо, и ты не поймёшь, что реально, не временно, а постоянно остался один. И тогда – страшно.

Одиночество развращает, абсолютное одиночество развращает абсолютно. Возникает иллюзия невозможности компромисса, раздражает передвинутый редким гостем стул. Чем дольше я живу одна, тем меньше я способна к уступкам. Теперь уже все они мне кажутся односторонними; сделал что-то, а в обмен шиш, и никто даже не понял, что ты чем-то пожертвовал. Жить вместе – искусство, требующее таланта и тренировки.

Одиночество дарит спокойствие, а общение – радость жизни пополам со страданием. Для настоящей близости необходимы взаимные уязвления и застарелые обиды. Наверно бывает по-другому, но я не видала иного накоротке, а с дальнего расстояния отношения, полные уважения и вежливости, кажутся холодными и безразличными.

Квартира подруги меня устраивает. Вещи говорят о хозяине; не только взятые по отдельности, но и вся мозаика быта, из них составленная. Я барахольщица. И не только я. Я уж и не говорю о толпах людей, которые мечтают о хорошем тюле. Довольство и сытость – это святое. Это ма-аленькая награда за череду страданий, называемую жизнью. Но есть и другие оттенки барахольства, не связанные с жадностью. Многие люди, которые в состоянии записать свои мысли, как то Грин, Набоков, Пруст, были барахольщиками. Обратите внимание на то, как тщательно и с какой любовью они описывают красивые вещи – китайскую чашку, платье мадам Сванн... Это барахольство красоты, понимание, что она таится в любом рукотворном предмете, сделанном с любовью. Но есть ещё и барахольство памяти: вещицы как маленькие символы прошлого; пуговички памяти о людях, уюте, безопасности. Сгустки памяти дарят успокоение, хотя и не всем. Помнится детство, прекрасный, прочный мир, падающий снег, тюлевые занавески со сценами китайской жизни. Потом уже всё стало зыбко, полузащищённо, как всегда в общении взрослых людей.

Мы, любившие красивые вещи и с трудом приспосабливавшиеся друг к другу, исчезли. Исчезли наши вещи, – центры кристаллизации памяти. Мне жаль всех моих разорённых гнёзд. Их гибель неизбежна. Память исчезает во время переселений, войн и революций. Барочная Прага построена на прахе прежней.

Страница 34 из 38 Все страницы