Личная Бибиена

Как больно от простой и горькой правды:  человек работающий если и попадёт куда надо, так невовремя. Я никогда не окажусь в замковом театре Чешского Крумлова в тот момент (раз в году!), когда придут в движение колосники сцены и начнут скользить и меняться, возникать и таять сказочные покои и волшебные пейзажи. На сцене не будет артистов, нам не до них, – вся соль этого зрелища в показе подлинных декораций 18 века.

Началась мода на быстрые перемены роскошных сцен с венецианского Театро Новиссимо, где в середине 17 века работал гений театральных машин Джакомо Торелли. На глазах у зрителей в считанные минуты Северную Пальмиру превращали в Южную, ад в сад, чайную в блинную и т.п. Да что же я – вот вам Карамзин, который восхищается ещё крепче меня: «Едва могу верить глазам своим, видя быструю перемену декораций. ...В одно мгновение проливаются моря, там, где луга зеленели, где цветы расцветали, и где пастухи на свирелях играли; светлое небо покрывается густым мраком, чёрныя тучи несутся на крыльях ревущей бури, и зритель трепещет в душе своей...» Особенно зритель Театра Новиссимо трепетал от падения Беллерофонта с небес на землю. Происходившее на сцене было чудесно и необъяснимо. Публика терялась в догадках: как это боги спустились на облачке, а потом оно рассеялось без следа, и никаких верёвок и крючьев не видно? Очарованные зрители ходили на спектакли по многу раз.

Всё это роскошество накрылось. Волшебные механизмы сцены сохранились только в двух-трёх театрах мира, и то по рассеянности их владельцев. Иных уж нет, а те далече... и нужен заграничный паспорт. Посмотреть бы замечательный, грандиозный театр Буон Ретиро в Мадриде, но он погиб вместе со дворцом, давным-давно. Занесём его в скорбные списки тех, что сгорели, разобраны за ненадобностью. Выжили единицы, по недосмотру: в Крумлове, в Байрейте, и в Архангельском под Москвой – спешите посмотреть, пока его не захапало вместе со всеми Архангельскими постройками министерство обороны и не превратило в коттедж.

Как хорошо, что остались литографии и офорты. В книге Элен Розанд «Опера в Венеции 17 века»  воспроизведены гравюры декораций Торелли к спектаклям «Ревнивая Венера» и «Беллерофонт»: королевский сад с причудливыми деревьями, у которых стволы заплетены косицей, а вместо листьев опахала; двор, замыкающийся портиком с видом на реку; преисподняя с летучими мышами; фантастический зал с колоннами до горизонта. Декорации семнадцатого – восемнадцатого века были сделаны так, чтобы  их можно было разглядывать полчаса и не соскучиться ни на минуту. Архитекторы мастерски пользовались перспективным сокращением. Наибольшие аплодисменты срывала «сцена под углом с перспективой на две стороны»: посредине великолепная мраморная колонна, подпирающая роскошный свод с белой лепниной и золотыми розетками, от неё две стороны: справа елисейские поля, слева райские кущи. Давно ли вы слышали аплодисменты декорациям? Вот то-то и оно! А я ещё помню, было время, время моего детства, когда зрители хлопали декорациям. Считайте, что я вспоена молоком Головина и Коровина (фигура речи: какое с Коровина молоко?). Сейчас эти декорации сгорели, и нам говорят: «Ну и что? Мы ещё лучше нарисуем!» Но меня бы и те устроили – там солнце и зелёный лес. Теперь с мировой сцены изгоняют и Франко Дзефирелли, и Отто Шенка, и заменяют расфуфыренную действительность на рубища, и не то, чтобы из экономии – за голову схватишься, когда узнаешь, сколько потратили на это рваньё.

Похождения Дон Жуана в трущобах Нью-Йорка сеют мусор в душе и вызывают такое отвращение к греху вообще, и к Моцарту в частности, что даже пуританин позавидовал бы проповеди Питера Селлерса, а Моцарт, будь он жив, закричал бы зрителям: «Нет, я не то хотел сказать!» Ну что плохого мы сделали Питеру Селлерсу? Мы наивно ждали, что нам споют  волшебные мелодии, а тут, понимаешь, какая-то рожа влезает на помойку и начинает петь что-то вроде: «Твою мать, твою мать, твою мать арестовали!» От такого мне физически плохо (как сказал лирический герой Ерофеева: «Стошнить не стошнит, а сблевать могу»). Я, так и быть, согласна на трущобы в «Порги и Бесс» (нам объяснили, что в Америке угнетают чёрных), но «Дон Жуана» предпочитаю в постановке Джозефа Лози, в интерьерах Палладио.

Наглядевшись великолепных гравюр и гуашей 18 века, я удивляюсь убогости большинства «аутентичных» постановок опер барокко; костюмчики простенькие, декорации в виде коробок. Денег, видно, нет, – кстати, их нет и на аутентичное освещение: имитация неровного света масляных ламп тоже влетит в копеечку. Даже в богатых театрах декорации барочных опер к барокко не имеют отношения, но тут уже не из бедности, а из скудости воображения – некоторые стенки, по которым вверх и вниз ползают артисты на присосках, стоят сотни тысяч, но рассматривать на них нечего. Даже в варьете можно увидеть только 10 процентов того, что делали в восемнадцатом веке.

Прожив долгие годы, начинаешь видеть тенденции в развитии всего на свете – театральных декораций, платьев, кухонь, зонтиков... Кухни и театральные постановки движутся в противоположном направлении. Декорации стараются убежать вперёд к конструктивизму, а кухни тянутся назад, к барочному изобилию. В прошлом, в шестидесятые годы, на кухне были только раковина, плита, и стол, неизвестно где раздобытый (наш был сделан папой из ДСП). Теперь появились дополнительные декорации, в стиле барокко (холодильник, микроволновая печь, моечная машина) или даже рококо (кухонный комбайн и машина для эспрессо).

Все сценические приспособления сохранились в Крумловском замке с тех пор, как в 1762–66 году театр был перестроен по последнему слову техники князем Йозефом Адамом Шварценбергом. Князь выписал для капремонта специалистов из Вены, в том числе магов и волшебников театральной механики, или уж по крайней мере учеников чародея – Лео Мерхеля и Йоханна Ветшеля. Они учились у самих Галли-Бибиена. Семейство Галли-Бибиена разработало типовые проекты для оперных театров Европы. Каждый театр строили с учётом вкусов и желаний заказчика, но неизменным оставалось одно – набор декораций. Во-первых потому, что потребности не менялись: в каждой постановке найдётся место для дворца, гавани, галереи, тюрьмы, сада, леса, или леса с военным лагерем; а во-вторых эти декорации были слишком сложны и дороги для того, чтобы их всё время заменять. Это сейчас в театре для каждого спектакля новые декорации, плохонькие, и потом их выкидывают, потому что где же их держать, и зачем? А тогда снабжали новый театр приданым, как невесту, на всю жизнь; использовали одно и то же во многих спектаклях. В Крумлове сохранились не только декорации, но и театральные костюмы. Хоть и шили их из дешёвых тканей, хоть и обшивали стекляшками, но всё равно много денег уходило. Поэтому запасали впрок костюмы для типового воина, героя, жреца, и подгоняли под них роли.

Не всякому даже в состоятельную эпоху барокко удавалось разжиться полным комплектом сцен. В Крумлове запаслись только тринадцатью наборами. Хорошо, но мало, учитывая огромный запас пьес, сохранившихся в архиве замка. Тут были и оперы, и фарсы, и комедии. Некоторые были заказаны специально для Крумлова. Например, Джузеппе Скарлатти написал Шварценбергу оперу: «Где любовь, там и ревность». Джузеппе Скарлатти, которого ценили в Вене наравне с Глюком, (хотя кавалер Глюк всё же лучше), был музыкальным учителем в семье Шварценбергов и написал эту оперу в честь свадьбы сына князя. Провинция, конечно, хотя австрийский император, милейший Иосиф II, покровитель Моцарта, наезжал в гости к князю, и Скарлатти не главный, а из племянников; Моцарт, небось, не поехал в эту дыру, Моцарт просто стащил у Скарлатти мелодию и подарил её Керубино.., но прелесть и блеск этого театра именно в домашности.

Князь Шварценберг, его семья, друзья и домочадцы были необыкновенно музыкальны. Роли в опере были распределены в соответствии с чинами. Графа Орацио пел граф Зальбург, а маркизу Клариче – дочь Адама Шварценберга Мария-Терезия. Музыкальная челядь получила роли простолюдинов – субретку исполняла жена Скарлатти Антония Лефебр, а слугу – либреттист Марко Колтеллини. Колтеллини впоследствии поступил на службу к Екатерине Великой и писал либретто для опер, ставившихся при русском дворе. Интересно бы послушать, что это за оперы? Куда они делись, и почему так прочно забыты в то время, когда весь европейский мир с восторгом копается в старых музыкальных сундуках и примеряет на себя сохранившиеся партитуры? Когда же их найдёт и поставит Чечилия Бартоли? Ан, уже нашла, уже спела, уже записала на диск.

Механизмы Мерхеля и Ветшеля до сих пор не разломаны и работают. В 2011 году в Крумловском дворце воспроизвели постановку оперы «Где любовь, там и ревность» с современными пражскими певцами, но старыми костюмами, декорациями и инструментами. Для того, чтобы всё было по правде, пригласили специалиста по «жестам барокко» (!), и дирижёр дирижировал рулоном нот, перевязанным тесёмкой. Восковые свечи отлили по особому заказу с двойными фитилями, чтобы горели три часа. На премьеру пригласили князя Шварценберга и посадили его на хорошее место, в княжескую ложу. И я тоже проникла в зал на крыльях видеокассеты.

Опера прелестна. Нет, это совсем не детская опера! Меня поразила техническая сложность партий. Скарлатти, как и все оперные композиторы того времени, подстраивался под голоса исполнителей, стало быть можно подивиться тому, какие таланты были у него под рукой. Марии-Терезии Шварценберг было всего семнадцать лет. «Голос великолепный, она посрамила бы многих певиц Венской сцены, но в силу её положения публично выступать ей нельзя», – хвастался её отец, Адам Шварценберг, в письме к приятелю. Тех, кто назидательно твердит: «Настоящий талант всегда пробьется!», спрашиваю: «Ха! Партия настоящая, а певица, значит, ненастоящая?» Что такое «настоящий талант»? И что такое «пробиться», и чего оно стоит? Мария-Терезия пробилась только сквозь самые трудные пассажи Скарлатти. Если бы Мария-Терезия была настоящим талантом, она бы прорвалась в комедиантки; она убежала бы из дома, преодолев погони, проклятия и побои.  Какой же отверженной шлюшкой надо было бы ей стать, чтобы доказать вам, что её талант – подлинный?

Но кто меня послушает? Если вы сами ещё не заметили, так я вам подскажу: убеждения вовсе не происходят от глагола «убедить»: это врождённые состояния души. Люди смотрят в лицо фактам, а потом отворачиваются и опять за своё: «Настоящий талант пробьётся!»

Всё, не могу больше писать, глаза зачесались. Знаете, как чешут глаза раки, как тщательно протягивают тонкий стебель сквозь клешню? Вы верите, что я рак? Ах, вы не верите?! А почему? Вы видели когда-нибудь мою фотографию?

Страница 32 из 38 Все страницы