Тридцать лет одиночества

Куда девается глория мунди? Если от неё что и остаётся, так вовсе не главное, не то, за что надо бы помнить. Валленштейн превратился в привесок парка. Кто помнит, что это генерал Тридцатилетней войны? Никто. И войну эту мы не помним, хотя проходили её в школе. Всё это было давно и не с нами. И не только Валленштейн пострадал от безалаберной музы истории. Кто помнит маршала Жукова? Немногие, – после него и сада не осталось, ну разве какой-нибудь дрянненький палаццо, никому не известный, недоступный и обставленный чем попало (говорят, он много всего вывез из Германии). Скоро-скоро и над головой Жукова сомкнутся воды забвения, и забудется, как метался он между фронтами Отечественной, материл красных командиров, угрожая лагерем и расправой.

Историю войны Валленштейна можно излагать долго, потому что она длилась тридцать лет, но писать исторические сочинения, не имея подготовки, неприлично. Поэтому расскажу немного, своими словами, как просили в школе.

Тридцатилетняя война – война религиозная: таковы были её официальные мотивы. Несмотря на столетние стычки и соглашения Реформации и Контрреформации, к началу войны, к 1618 году, жар духовных исканий в Европе не остыл. Делили всё ту же чашу с вином. Иисус Христос опять оказался прав: не хлебом единым жив человек; более того, всегда готов поступиться хлебом, особенно чужим, ради вина и высокой идеи.

Циклон Тридцатилетней войны зародился в Германии. Германия, официально считаясь Священной Римской империей, на деле была неразберихой из тысчонки государств, иногда размером в старый замок, над которыми император имел чисто номинальную власть. На юге были истово католические Бавария и Австрия, на севере – крошево протестантских немецких княжеств. Княжества никак не могли выбрать между умеренным лютеранством и экстремистским кальвинизмом. Даже князья иногда, в ущерб себе, увлекались идеологией, становясь кальвинистами среди лютеран, или лютеранами среди кальвинистов, а уж народ, он всегда был искренний и боролся за убеждения безо всякой выгоды, то Тотошенька Кокошеньку душил, то Кокошенька...  Не дай Бог забрести на чужую территорию – штаны снимут. Например, у одного проповедника-кальвиниста отобрали всё, оставив только исподнее, которое у него почему-то было ярко-зелёное. Да что штаны! И головы снимали.

Начали войну два негодяя, идиот и революционно настроенный народ. Рекомендую, негодяи: Максимиллиан Баварский (тот, что построил Резиденцию) и император Фердинанд II. Идиотом (в высоком смысле Достоевского, человеком, который держит слово и борется за правду, нечаянно наступая всем на ноги и заезжая в зубы), оказался Фридрих, пфальцский курфюрст, молодой, весёлый, наивный. А где революционно настроенный народ? Сейчас вам будет и народ. В качестве низов, которые не хотели, а получилось, как всегда, выступили чехи.

Большинство чехов были утраквистами. Во времена Иржи Подебрада утраквисты вытороговали у императора множество послаблений, в том числе право строить протестантские церкви на принадлежавших ему землях, и это право соблюдалось, пока на трон Чехии не заступил император Фердинанд II. (Поскольку номера запоминать скучно, назовём его Фердинандом Последующим, в отличие от Фердинанда I Предыдущего). За что Последыш любил католическую церковь, мне непонятно, потому что  папа его чурался. Но он её любил, – любовь зла, – и потому стремился вернуть ей земли, которые когда-то у неё отобрали утраквисты. В 1618 году по его наущению у утраквистов оспорили очередную территорию. Те, обиженные, написали ксиву императору, а Фердинанд на неё наплевал – официально, в императорском ответе. Пражане обиделись и произвели дефолиацию... – нет, что я говорю! – дефенестрацию королевских администраторов. Слуги царизма спикировали на кучу навоза, спаслись и получили потом ордена. А Прага, обидевшись на Фердинанда, отказала ему в богемском троне и выбрала Фридриха Пфальцского, протестанта. Фридрих воодушевился, всё, чем занимался, побросал, несмотря на грозившее Пфальцу вторжение испанцев, и поехал царствовать в Чехию.

В Праге он продержался чуть больше зимы. За Фридриха, прозванного «Зимний король»,  воевала ненадёжная, наёмная армия генерала Мансфельда – чехи сами воевать не хотели, и денег на содержание Мансфельда не давали. Знали бы они, чем кончится, зубами бы порвали баварскую армию, но чехи были слепы, как русское общество в канун революции, и не сумели предвидеть очевидного: не замахивайся, если бить не собираешься. Фердинанд напустил на Фридриха Максимиллиана Баварского: Бавария граничит с Богемией, и если нужно набить морду чехам, бежать недалеко – сразу за углом направо. Максимиллиан вошёл на богемскую территорию, разбил генерала Мансфельда в битве у Белой Горы, и королю пришлось удрать из Праги, побросав многие нужные вещи. После этого вольный сын Пфальца не то чтобы исчез с политического горизонта, вовсе нет, но превратился в бомжа, потому что пока он шебутился в Праге, испанцы отобрали у него Пфальц и передали чин курфюрста Максимиллиану.

Прагу отдали на разграбление Мюнхену – в возмещение военных расходов. 27 баронов, зачинщиков восстания, были казнены изощренными способами. Для Чехии итог был страшен: разорена, города разграблены, деревни сожжены, множество людей убито, множество скотины зарезано просто так, не ради прокормления, но ради забавы солдат. Земли отняли у прежних землевладельцев и продали по дешёвке кому попало. В частности некто Валленштейн купил около шестидесяти имений и приобрёл необыкновенное влияние на императора. Как? Ссужая деньги и собрав под своим началом хорошо оплаченную армию. Старой Чехии после чёрного передела не стало, а получилось «немножко совсем другое», как говорила наша учительница литературы.

Произошло всё это в первое десятилетие войны, но сим не кончилось. Чехия была растоптана, но Германия ещё нет. Война продолжилась, хотя по заключению бранденбургского курфюрста Георга-Вильгельма, её причины были никому неизвестны. Даже папа (не мой, а римский) заявил, что эта война не отвечает интересам католической церкви, но это не смутило Фердинанда и Максимиллиана. В жестоких гусиных головках закопёрщиков Тридцатилетней войны простодушно слились собственная выгода и вера в моральную правоту. У каждого были свои, отдельные интересы, которые сбились в чудовищный колтун. Фридрих – тот всё руками за косяк цепляется, считая себя доподлинным королём Чехии, организует военные покушения с негодными средствами, и никак с ним мира не заключить. А Фердинанд ... этот неукоснительно возвращает католической церкви земли, конфискованные у неё сто лет назад; всё равно, что сейчас в России отдавать землю бывшим помещикам, отбирая у тех, кто давно считает её своей. А что здесь делает Ришелье? Ему нужно насолить Габсбургам. А испанским Габсбургам совсем не интересно, чего хочет Фердинанд – они подбираются к Нидерландам. А шведский король Густав-Адольф в этой буче, боевой, кипучей, выступил за реформацию и таки себе немного и шил.

Посреди этого всего болтался Валленштейн, как непривязанная пушка (деликатное английское выражение для дерьма в проруби). То он выдумал поход к побережью Северного моря, то разграбил княжества, считавшие себя союзниками императора. Всё ему было мало власти, денег, влияния. Злобная звезда Валленштейна в зените; Фердинанд ему и должен кругом, и боится его – что можно возразить командующему огромной армией? К тому же выгодно иметь противовес Максимиллиану Баварскому, у которого тоже цели не всегда ясные – он то за интересы Фердинанда, то за немецкие свободы. Поэтому окоротить Валленштейна сложно. Валленштейн – это типичный пример ВПК, который, единожды созданный, способен только расти, и никогда – сокращаться.

Как военачальник, Валленштейн был пожалуй получше Тухачевского, но ненамного. Тухачевский был хорош против тамбовских крестьян, но ничто против обученной и непьяной польской армии. И Валленштейн выигрывал сражения только против дураков и превосходящими силами. Успех его связан был скорее с хорошей организацией снабжения, то есть грабежа территорий, где стояли его солдаты на постое.  Валленштейну повезло в том, что война эта в основном состояла в постое. Между редкими спазмами сражений войска выжидали, напряжённо следя друг за другом, и выедали плешины в запасах местного населения.

Посмотришь на тогдашнюю карту (какая она закапанная и ломкая, и север почему-то на юге!), и кажется, что на ней идёт борьба синей протестантской и красной католической краски. Вот Валленштейн красной краской хлынул к Северному морю, разъедая всё на своём пути. Вот Валленштейна по просьбе трудящихся немецких князей всё-таки отправили в отставку, и синяя краска наплывает на Германию из Швеции, сочась к самой Австрии, заливая Баварию, подступая к Мюнхену, и привыкший к победам Максимиллиан удирает с собственной территории, а мюнхенцы дают шведам на лапу (а то будет как с Пражскими Градчанами, которые шведы обобрали дочиста). «Давненько не брал я в руки шашек», – говорит Валленштейн, снова призванный Фердинандом на действительную военную службу, и красная капля, набухая, проливается на синюю; фиолетовый цвет этой смеси всё больше размывается красным, застывая грязными фестонами у берегов Северного моря.

Звезда Валленштейна отсияла лет пятнадцать, прежде чем с шипением угаснуть. Погиб Мансфельд, погиб шведский король, и наконец и Валленштейну не поздоровилось. Может быть он захотел стать чешским королём, может просто вёл опасную игру и с теми, и с этими, выгадывая, кто больше предложит. Словом, он зарвался, и Фердинанд понял, что его нужно убрать любой ценой. Сдал Валленштейна Фердинанд в слезах и молитвах, но страх его был напрасен: оказалось, что у Валленштейна ноги глиняные. Он уже всех обозлил своей бессмысленной жестокостью к солдатам и командирам. Армия, поняв, что Валленштейну объявлен мат в два хода, час его пробил, партия проиграна, обвально перешла на сторону нового австрийского военачальника. Английские наёмники под командой Джона Гордона закололи Валленштейна в маленькой комнатке крепости Эгер. Валленштейн был убит легко и просто, как устраняют множество отработанных тиранов и диктаторов – кинжалом («И ты, Брут?»), или ядом в закусочке с селёдочкой («И ты, Берия?»)... Играя в политические карты, Валленштейн, как Ленин и Сталин, думал, что он всех перехитрит, но итог был тот же. Валленштейн оказался старухой у разбитого корыта; не получилось у него на пенсии кормить уточек в пруду. Много хочешь, мало получишь.

Смертью Валленштейна не закончилось. Новые военачальники легко вступили в протоптанную Валленштейном колею. Получалось что-то странное: и пора бы уж остановиться, но не выходит. Война уже сама всех вела за собой – продолжалась, потому что были средства на армию, а средства были потому, что продолжалась война, тянулась и тянулась, прорастая из одного поколения в другое. Разные войска с переменным успехом топтались на территории северных немецких княжеств. Гибли генералы, гибли армии, но чаще просто рассасывались от неплатежа и голода. Иностранные наёмники по свистку военной Фортуны перебегали из одной армии в другую. И религия не определяла исхода. Одних и тех же крестьян убивали и грабили то католики, то протестанты. А крестьяне убивали солдат, как умели. Каждый сам за себя. Свидетель войны, герой повести Гриммельсхаузена Симплициус предположил, что на свете существует два вида зверья, ведущие непримиримую войну между собой – солдаты и крестьяне.

Смысла в этой войне не было с самого начала, поэтому историкам прошлого века ситуация была малопонятна. Зато нам она ясна, как Божий день – мы на такое нагляделись и в Чечне, и в Ираке, и в Афганистане, и в Сирии.  Такие войны начинают люди с подлыми душонками и глупыми головёнками, по выражению Вероники Веджвуд, написавшей отличную книгу о Тридцатилетней войне. Их легитимизируют двадцать лет безобразий, и уже никто не понимает – а как жить иначе? Когда один устаёт, другой продолжает, находит новые поводы, предлоги, прикрывается борьбой за свободу, демократию, утверждает, что жертвы не напрасны и необходимы. Такие войны единожды начав, трудно перестать.

Поэтому самое удивительное в этой войне то, что она всё же кончилась. Может быть после тридцати лет одиночества наступила осень этих патриархов (Ясир Арафат наивно признавался, что в молодости подпольщина была занимательна, а вот теперь...) Но скорее кончилось топливо: в Германии кушать стало совсем нечего. В 1648 году заключили Вестфальский мир и славно отпраздновали его в Нюрнберге на остатние средства. Впрочем, кое-кто не был согласен с Вестфальским миром. Некоторым (особенно тем, кто отсиделся вдалеке от театра действий) всё было мало, они не понимали, что пепел не горит. Хорошо, что их не послушали.

Не все и впоследствии согласились с бессмысленностью этой войны. В 19 веке в деревеньке Брайтенфельд под Лейпцигом на месте битвы Густава-Адольфа с австрийским императором был установлен обелиск «Freedom of belief for all the world»; в общем, за вашу и нашу свободу. Предлагается представить прошлое как героическую борьбу за право человека верить, во что он хочет, как он хочет, – но не получается. Мы уже не готовы к тому, чтобы кости трещали в борьбе за идеи; в 20 веке идеи полиняли, кажется, что нет целей, которые бы оправдали миллионы жертв. Подлость произошедшего кристально ясна.

Старые военные конфликты обычно рассматривают в зависимости от последствий, в исторической перспективе (историку не к лицу эмоции), и можно бы поговорить о том, как война перекроила карту и привела к укреплению светской власти, но я не историк. Я дочь ветерана, прошедшего лагеря военнопленных. Для современников война – бессмысленный ужас, и для меня это единственная правильная интерпретация. Взгляд «исторический», издаля, исполненный равнодушной объективности, в пересчёте на экономические и политические выгоды, умаляет человеческий масштаб события. Может быть какая-нибудь война имеет смысл наказания какого-нибудь людоеда, но при этом столько «коллатеральных потерь», что наказывают уже не людоеда... Ох, сомнююсь я даже и в таком смысле...

 



Страница 28 из 38 Все страницы

< Предыдущая Следующая >