Битва железных кастрюль

На двух высоких пражских холмах, на двух разных влтавских берегах, друг напротив друга стоят две крепости – Вышеград и Градчаны. Сначала, в девятом веке, возникли Градчаны, а потом, в десятом, Вышеград. Сейчас два королевских замка в одном городе кажутся излишеством, но в старину старались построиться на каждой кочке, потому что сверху удобнее кидаться камнями в проезжих. К четырнадцатому веку оба замка успели развалиться, и были восстановлены живительной заботой короля Карла, но вотще, втуне и т.д.: пришли гуситы и в попа разнесли карлово богатство.

Революционные массы могут невероятно быстро разломать всё то, что сами же и строили. Любое строительство происходит по принуждению, или ради заработка, – и наверно поэтому Народ (в высоком смысле этого слова), неспособен пылать национальной гордостью по поводу городов и замков, что мы сейчас и видим на примере Петербурга: отдельные личности пищат, что, мол, не надо разрушать с трудом нажитое, хотя бы из жлобских соображений, ради туризма, но большинству-то всё равно. В прошлом Петербург уберегали от стеклянных слезин и кукурузных початков только провинциальность и нищета бюджета. Зато взрывчатка была доступна по цене, и то и дело в разных концах города раздавалось весёлое «Бум!» и появлялось множество мраморной крошки.

Как бы то ни было, Градчаны возродились ещё раз, а Вышеград помер. Ну, что там в Вышеграде осталось? Виды с верхотуры, перестроенный храм Петра и Павла с обильными росписями и витражами эпохи неоготики, и кладбище Славин для самых славных. Здесь похоронены художник Муха, поэт Маха. Русскому человеку трудно представить, что Муха и Маха могут совершить что-нибудь серьёзное, но говорят, у персиян вызывает спазматический смех фамилия «Кирпичёв», а что уж в ней такого? Альфонс Муха, – до того, как он вернулся в Чехию и переключился на патриотические картины, – выдумал в Париже Арт Нуво, а Карел Маха, как Лермонтов, умер молодым, но успел написать поэму, с которой началась чешская литература 19 века. Изначально Карел Маха был похоронен в Судетах, но после  «Мюнхенского сговора», перед аннексией, его останки успели перезахоронить в Славине при большом стечении народа. За недостатком времени и любопытства я в Славин не ездила, не была в Вышеграде. Я поехала в Градчаны, на трамвае.

В современном городе хочется ездить на метро, а в старинном – на трамвае. Метро быстрее, трамвай интереснее. Я люблю трамваи. Мне нравятся их переливчатые повизги и перестуки, нравится сидеть высоко и видеть далеко. Я знавала их угловатыми и старомодными, с маленькими окнами и дугообразными дугами, поднимавшимися, а не складывавшимися гармошкой, как теперь. В трамваях тогда были тамбуры и жёсткие лакированные сидения; я ездила с бабушкой, и она всегда сажала меня к окну. Привилегии детства! Никогда они не возвратятся, и никогда больше окружающий мир не повернётся ко мне доброжелательно-заботливой стороной! Воспоминание из тех, что вытравлены в памяти первыми, и будут стёрты последними: поездка домой с Варшавского вокзала; петербургский полуосенний полувечер, полупустой трамвай, панорама построек Московского района, полнота жизни. Поездку можно датировать международными событиями, – в 1959 радио ругало скверного Батисту, и бабушка объясняла мне, что батист – это тонкая ткань. Мне было три года. Мир был полон неясных ответов. Каждая мелочь казалась чудесной.

Каждый ребяческий опыт становится пожизненным, с каждым детским выводом невозможно расстаться. Ещё ребёнком, наблюдая за кондукторами, Людмила Петрушевская вывела гендерное правило: самцы, отсчитывая сдачу, высыпают мелочь на ладонь, а самки непроизводительно роются в кошельке. Мне неудобно перед Людмилой Петрушевской за то, что я исключение – я выбираю монеты с ладони. Я во многом – в мечтах, в ожиданиях, в самоощущении, – выпадаю если не за три, то за две сигмы, отведённые женщине общественным мнением. Впрочем, рамки женственности жёстки, и многим из нас отказано в соответствии, несмотря на наличие утробы.

Кондукторы и мне были милы и занимательны. Их работа требовала недюжинных математических способностей, потому что каждому пассажиру нужно было оторвать правильную комбинацию билетиков от висевшей на груди колодки разноцветных роликов. После поездки билеты ещё долго вываливались изо всех карманов, помятые и скатанные в комочки.

Когда я подросла, феи из горсовета заколдовали кондукторов и превратили их в кассы со щелью для монет и билетным рулоном «юнисекс», на все случаи. Некоторые трудящиеся предпочитали отрывать билеты, не опуская монет, но в целом люди вели себя честно, и даже не воровали деньги, передаваемые к кассе по цепочке – чудеса, да и только. Это было связано с рабским менталитетом советского человека. После перестройки народ расправил плечи, поднялся с колен, отрастил длинные заячьи уши и перестал платить. Связь передачи монет от пассажира к пассажиру распалась, и один джентльмен при мне даже оскорбился, когда дамочка попросила его об этом, и сказал: «А ну-ка выйдем и поговорим!»

Феи Мелюзины сначала растерялись, а потом расколдовали кассы и компостеры и снова превратили их в кондукторов, но уже без красивых наборов катушек на груди. Кондукторы второго поколения и другие приметы капиталистического образа жизни, а именно консьержки, вызывают у меня тоскливое сосание под ложечкой. Эти полезные члены нового общества ассоциируются у меня с Большим домом и другим заведениям, где был вход по пропускам. Раньше я смеялась над вопросом заполошных практикантов из Московского университета: «А где получить пропуска?», – и, с привычным превосходством петербуржца, отвечала: «Успокойтесь, вы не в Москве!» Теперь моему снобизму подрубили корни; в Санкт-Петербургский университет вход тоже по удостоверениям, и видимо не зря. Задумаешься, какие это люди завелись в Петербурге, если вдруг потребовались кондукторы и консьержки?

Как жаль, что в центре Петербурга трамваи были убиты и съедены автомобилями; над маленьким человеком снова восторжествовал большой, и застрял в пробке. Но в Праге трамваи процветают. Их линии многочисленны и остановки часты. На каждой остановке водитель назидательно произносит: «шишке – заставка» (хочется продолжить «голому – рубашка»), а пассажиры компостируют «непреступные йизденки», купленные в автомате у метро. Трамваи Праги рассчитаны на промежуточных прохвостов – кондукторов в них нет, но есть контролёры.

Чехи испытывают нелюбовь к контролёрам, а контролёры к чехам. Я тоже плохо отношусь к контролёрам. Контролёры нужная профессия, но в них есть что-то такое... Может быть я очерняю эту славную профессию, может быть эти строчки смертельно обидят человека, который с детства мечтал стать контролёром и ещё в десятом классе наведывался в Большой дом узнать, где и как их готовят. Не он один такой. Да разве не живёт в каждом из нас желание кого-то ущучить и пригвоздить? Пусть в собачьей будке, на цепи, но живёт и ждёт своего часа? Редко удаётся выдавить контролёра по капле хорошим воспитанием.

Обычно мне хватало моей непреступной йизденки на одну поездку, но иногда с трудом, а при поездке из Нового места в Градчаны и вовсе не хватило. Йизденка стала преступной у собора Св. Микулаша, но я из трамвая не вылезла,  – не хотела спрыгивать как раз, когда трамвай полез на высокую гору, – и, трепеща от страха, проехала зайцем оставшиеся несколько остановок. Контролёр за мной так и не пришёл, никогда не пришёл, хотя я ждала его в каждой поездке, как Годо, и вспоминалось, как мы работали на виноградниках в Воклюзах, хотя странно, вроде я в Воклюзах никогда и не была...

Подходя к замковой территории Градчан, первым делом видишь П-образное здание в стиле барокко. Ножки «П» связаны решёткой с воротами. На исполинских пилонах ворот происходит битва гигантов в исполнении титана 18 века Игнаса Платцера. Сюжет странноватый, но выигрышный. Сравните: вот в парке Вышеграда есть скульптурная группа Йозефа Мысльбека «Пржемысл и Либуша». Пржемысл сидит, устремивши взор вдаль, а Либуша, тронув его за плечо, указует на светлое будущее. Такой скульптурной группе уготовано куковать в малопосещаемом садике, так они и будут сидеть и карьеры не сделают, а вот если бы, рукавица и топор, Либуша мужа об забор, они непременно попали бы на пилон государственного здания.

Под пилонами с битвой гигантов смирно стоят часовые. Они оживают только при смене караула. И как они исхитряются сохранять серьёзность в этом ритуале? Это балет, пантомима, собирающая множество зевак. Задумываешься, каким дураком был государь Павел Петрович, который заставлял солдат вот так же мучиться, превращал их в Щелкунчиков: вытянутые носки, бой с мышиным королём. Игру он такую, видишь ли, придумал.

Пройдя первый двор, я оказалась в другом, где покупают билеты. Здесь же заходят в картинную галерею с остатками некогда обширной коллекции императора Рудольфа и в канцелярию президента Чехии. Я прошла в следующую подворотню, и тут у меня прямо перед носом оказался готический портал собора Св. Вита, Св. Войтеха и Св. Вацлава.  Удалось ли мне провести читателя на мякине, или он уже держит ухо востро после мюнхенской ратуши? Да, естественно, ничего старинного, перед нами новодел 19 века, а его роза, цветок со множеством стеклянных лепестков, доделана в 1925 году. Удивительно, как много соборов были построены или надстроены в стиле неоготики и в Европе, и в Америке! В Германии и Чехии множество достроек 19 века, и чем готичнее и экзотичнее, тем подозрительнее происхождение здания.

Собор Св. Вита начали строить в 14 веке ещё при Иоанне (Яне, Жане) Люксембургском, на месте небольшой базилики. Основную его часть строил при короле-императоре Карле IV Петер Парлер. Собор закончили быстро, или решили, что закончили. В его силуэте шестьсот лет верховенствовала великолепная вместительная колокольня с колоколом Сигизмундом, сообщая собору немецкую солидность, крепость и силу. Мне больше нравится прежний вариант, а чехам он не понравился. В 19 веке решили, что собор должен быть продолжен нефом. За спиной у колокольни выросли две чёрные тени готических башен, – выросли, но так и не доросли до её высоты, и шпиль колокольни до сих пор царит над Градчанами и крышей собора.

Стремление приставить собору длинную вытянутую морду привело к тому, что он упёрся в соседнее здание. Будь я фотокамерой, я бы расплакалась от огорчения, кляня неудобный угол обозрения, из которого видно только клочками, но я – видеокамера, и могу водить своими объективами вверх и вниз, вбирая всю изощрённую готическую скульптуру и искусные переплёты розы; только вот ракурс не тот, не впечатляющий.

Крыша собора покрыта узором из ромбов с крестиками внутри, и если спросят меня, где я ещё видела такой узор, отвечу – в Венеции, на стенах самых старых палаццо. Крыша видна издалека, а если вблизи, то с большой площади, на которую попадаешь, обойдя собор справа. На площади Св. Георгий на толстошеей лошади тычет змея копиём, а из того бьют струи прозрачной воды, просачиваясь в решётки люков вокруг постамента. Скульптура эта является новейшей фантазией на тему барочной бронзы... Взглянем ещё раз, и в справочник. Ба! Ба, ба, ба-а – смущённое блеянье. Лыцарь оказался 13 века. То-то он такой перекорёженный, как «от Иеронима Боша», в просторечьи Босха.

С площади в собор когда-то входили через тройной портал Золотые врата. Над Золотыми вратами венецианцами в 15 веке была выложена мозаика Страшного суда, выше неё сделано огромное окно во всю ширину портала, с изящным кружевом переплётов, с мелкой расстекловкой. Слева от портала на здании колокольни виден оконный проём, забранный решёткой из завитков золотой травы, а над окном великолепные часы, на сей раз совсем уж не похожие на Глокеншпиль, без глупостей и фигурок.

На паперти портала находится знаменитое сплетение летучих нервюр, изобретённых Питером Парлером. В отличие от традиционных рёбер-нервюр, необходимых для укрепления крестового свода, летучие рёбра вспархивают с колонн и расходятся кверху, как пёрышки лука, для забавы, для украшения, безо всякой практической цели. Но посмотреть их мне не удалось: крыльцо затянуто сеткой по случаю ремонта – опять спохватились поздно, опять не успели подправить, подкрасить к моему приезду.

Со старыми зданиями Праге повезло – если что и погибло, так от времени, не от бомбёжек. Окна собора, которые снаружи полны тёмной воды, внутри, в неоготическом нефе, загораются многоцветными витражами в стиле Арт Нуво, некоторые из которых сделаны самим Альфонсом Мухой.

Собор посвящён Св. Виту, покровителю танцоров и неврологических пациентов, Св. Войтеху, пражскому епископу 10 века, (раскрытие псевдонима: Св. Адальберт), и королю Св. Вацлаву;  последнему посвящена главная достопримечательность, святыня собора, часовня, расписанная фресками и облицованная пластинами полудрагоценных камней. Так же украшена и сокровищница Карлштейна, поскольку обе построены в соответствии со вкусом одного и того же человека, Карла IV.  Я говорила вам, что строил он обильно и с размахом.

В самом соборе внимание привлекает помпезная рака Св. Яна Непомука, сделанная со всей чрезмерностью, на которую способно барокко. Неподалёку находится скромная, по сравнению с непомуковой, гробница императора Фердинанда Габсбурга. Белый лев у могилы императора с горькой улыбкой сжимает в руке обломок меча. Первое, что приходит в голову, когда ты натыкаешься на могильную плиту исторического персонажа – ёлы, он действительно существовал! Фердинанд в чешской истории просуществовал активно. Чехи гордились тем, что они короля выбирают, но не всегда заботились о том, чтобы выбрать правильно – это порок всех демократий. После смерти своего, местного Иржи Подебрада поставили на польского младенца, который и выросши правил издалека, из Варшавы, и никому не мешал. Когда Ягеллоны кончились, чехам захотелось такого же – чтобы был дальний правитель, не стеснявший баронов, – и выбрали Фердинанда Г*. Отличительной чертой Габсбургов, сидевших тогда на тронах Испании и Священной Римской империи, были ненависть к утраквистам и Богемским Братьям, к вольностям городов и привилегиям чешского дворянства, и фанатичная преданность католицизму, пугавшая даже папу. Чехия пережила гибель Пржемысла Оттокара, правление Яна с Лучембурка и гуситские войны, но вот чего она не пережила, так это Габсбургов. Кончилось тем, что Габсбурги раздавили Чехию. Первые, самые важные шаги на этом пути совершил Фердинанд, который понял: политика – что японские облавные шашки; важно выставить нужные фишки на ключевые посты. Интересно и страшно смотреть, как это делает хитрый и злобный человек в наше время, в самой демократической (по определению) стране. Представьте последствия, когда подобный человек становится королём.

Неподалёку от собора находится королевский дворец, построенный в те времена, когда никто и не помышлял об отдельной комнате, спали все вповалку – так безопаснее и теплее, – но необходимы были огромные залы для праздников и приёмов.  Парадный зал, он же и гимнастический, потому что в нём при плохой погоде проходили рыцарские турниры, находится на верхнем этаже, и на соревнования въезжали верхом, в боевом облачении, по широченной лестнице с мелкими ступеньками, удобными для конника. Длина зала 62 метра – это много, вроде положенного на бок восемнадцатиэтажного дома. Потолок зала украшен толстыми жгутами летучих нервюр, сплетающимися в цветочные лепестки, розетка в розетке, как махровый амариллис. Знакомый почерк! Построил зал для короля Владислава Ягеллона Бенедикт Рейт, который потом достраивал Св. Варвару в Кутной Горе.

Разумеется, средневековый стадион на курьих ножках впечатляет своей идеей. Несмотря на битвы железных кастрюль пол зала не прогибался благодаря чудовищно толстым стенам и перекрытиям. Правильно одетый рыцарь не только много весил, но и много стоил; при нём было несколько боевых коней разного назначения и несколько человек прислуги. Вот что странно: такой «железный дровосек» всегда был неэффективен. Причины появления этого бессмысленного феномена обсуждает Вильям Розен («Третий всадник: перемена климата и великий голод 14 века»). Он считает, что рыцари существованием своим обязаны были именно своей дороговизне, которая обеспечивала «эксклюзивность» этого сословия и поддерживала кастовую иерархию  феодализма. Объяснение феодализма у Розена тоже интересное, связанное с географией. Не с мистическими гумилёвскими пассионариями, а с четырёхсотлетним потеплением, которое привело к увеличению урожаев и непропорциональному  росту населения, и как следствие, к освоению и захвату новых пахотных земель, потому что кушать-то ново-народившимся захотелось. В такой обстановке или происходит война всех против всех (см. Руанду и Россию), или возникает сложная иерархия с тотальным контролем за раздачей земли – феодализм там или социализм. Мне эти объяснения кажутся разумными. Хотя может быть это очередная народная этимология, полуклиника и пастерилизованное молоко.

В Градчанах мой папа несомненно был, но я не помню его рассказов. По-моему он не очень интересовался историей. Я говорю «по-моему», потому что не знаю наверняка. Знаете, как обычно с родителями? Мы никогда с ним не говорили о том, чем он интересуется. Вообще мы все в основном жили, а не интересовались. Я думаю, он приходил так, как приходит множество людей – не очень понимая, что тут и зачем. Этому малообставленному замку не хватает драмы, действия. Странно выглядят залы без мебели и с людьми в неправильных костюмах. Пустая оболочка не зацепляет за сознание. Единственно, на что можно смотреть, не зная подоплёки, это природа. Её оценить может и неграмотный. А вот то, что построили люди много веков назад, может показаться очень скучным, особенно если его потом ободрали заезжие молодцы.

Страница 25 из 38 Все страницы